Однако, несмотря на страстное нетерпение адмирала и большинства его спутников, стихии словно сговорились задержать эскадру у Канарских островов. Ветер все слабел и наконец совсем утих. Пришлось подобрать обвисшие паруса, и три каравеллы лениво закачались на плавных волнах, то поднимаясь, то опускаясь, как три гигантских зверя, беспечно дремлющих под лучами жаркого солнца.
Многие матросы тайком молились и давали обеты всем святым, прося ниспослать им попутный ветер. На мгновение показалось, что провидение вняло их мольбам. Подул легкий ветерок, и на каравеллах тотчас распустили паруса в тщетной надежде двинуться дальше, но за надеждой, как это часто бывает, последовало разочарование. Наконец все смирились со своей судьбой: эскадра попала в полосу мертвого штиля. Лишь в сумерках снова поднялся слабый ветер, и несколько часов вода с журчанием струилась вдоль бортов, но скорость каравелл была так мала, что они почти не слушались руля. В полночь и это едва заметное продвижение прекратилось; суда только мерно покачивались на мертвой зыби, набегавшей откуда-то с запада из необозримой океанской дали, где свирепствовали буря и ветры.
Когда занялся рассвет, Колумб увидел, что они все еще находятся между Гомерой и островом Тенерифе, величественный пик которого отбрасывал на воду длинную заостренную тень, постепенно бледневшую к вершине и сливавшуюся с холодной лазурью океана. Опасаясь, как бы португальцы не выслали на розыски шлюпки или легкие весельные фелюги, Колумб предусмотрительно приказал убрать паруса, чтобы, по возможности, скрыть свое присутствие от вражеских глаз. Наступило уже 7 сентября; с тех пор как экспедиция покинула Испанию, прошло пять недель.
Опыт показывает, что при штиле в открытом море остается только запастись терпением. Колумб был достаточно бывалым мореплавателем, чтобы усвоить эту истину, поэтому, приказав из предосторожности убрать паруса, он вместе с капитанами и кормчими других каравелл занялся вычислениями, чтобы проложить самый выгодный и безопасный курс плавания. Немногочисленные инструменты, которыми пользовались моряки той эпохи, были вынесены наверх, осмотрены, сверены и оставлены у всех на виду: они должны были внушить матросам еще больше уважения к своим начальникам, а главное — веру в их знания.
Сам Колумб уже завоевал всеобщее признание как опытный мореплаватель, доказав на подходе к Канарским островам, что умеет определяться гораздо точнее остальных кормчих. И теперь, когда он начал сверять свои компасы и другие приборы, заменявшие в те времена секстан, матросы следили за каждым его движением, одни — с восхищением, другие — с тайной завистью. Некоторые выражали свое умение вслух, говоря, что Колумб может вести каравеллы куда угодно и всюду отыщет дорогу, но были и такие, кто исподтишка ко всему придирались, высказывая суеверный страх и подозрительность, столь свойственные невеждам.
Луис никогда не мог постичь всей премудрости мореплавания: учение для его дворянской головы было своего рода подвигом, который не соответствовал ни его вкусам, ни желаниям. Однако он был вовсе не глуп и обладал вполне достаточными для рыцаря своего времени познаниями, выделявшими его из числа молодых придворных. К счастью, он полностью доверял опыту Колумба и был лишен честолюбия, поэтому в лице юного графа адмирал имел самого исполнительного и преданного спутника.
Так прошел день 7 сентября. Наступила ночь, а маленькая эскадра, или «флот» Колумба, как его именовали на высокопарном языке той эпохи, по-прежнему беспомощно раскачивался все на том же месте между островами Гомерой и Тенерифе. Утро не принесло никаких изменений: ни одно дуновение не смягчало палящей жары, и море сверкало, как расплавленное серебро. Адмирал выслал на марс дозорных и, убедившись, что португальцев нигде не видно, почувствовал истинное облегчение: ему стало ясно, что его преследователи тоже застряли где-то западнее острова Ферро, застигнутые тем же штилем. Тем не менее адмирал часами оставался на полуюте, без устали осматривая горизонт.
— Клянусь всеми надеждами моряков! — провозгласил Луис, появляясь на юте после сладкой сьесты. note 61 — Что ж это делается, сеньор дон Христофор? Похоже, все демоны объединились против нас! Третий день болтаемся на месте, а пик Тенерифе торчит перед глазами, как придорожный столб для дельфинов, чтобы они по нему определяли свою скорость! Тот, кто верит в приметы, может вообразить, что все святые сговорились помешать нашему плаванию, хотя, ей-богу, мы для них же стараемся!
— Мы с вами не можем верить в приметы, зная, что это только следствия законов природы, — спокойно и серьезно ответил адмирал. — Штиль скоро кончится. На востоке сгущается дымка, а это значит, что оттуда движется поток воздуха. Этот поток и повлечет наши каравеллы на запад. Эй, кормчий! — обратился он к своему помощнику, который в эту минуту вышел на палубу. — Прикажи отдать паруса и приготовься: с северо-востока идет попутный ветер!
Примерно через час предсказание Колумба сбылось, и все три каравеллы пошли вперед, разрезая носами водную гладь. Однако этот ветер, вернее — его подобие, оказался для нетерпеливых моряков еще мучительнее штиля: встречная мертвая зыбь становилась все сильнее, ветер был слабый, и каравеллы продвигались на запад с большим трудом.
Теперь Колумб уже не так опасался появления португальских судов: по его расчетам, они должны были находиться сейчас много южнее. Адмирал и братья Пинсоны, Мартин Алонсо и Висенте Яньес — капитаны «Пинты» и «Ниньи», — употребили все свое искусство и опыт, чтобы увеличить ход каравелл. Однако двигались они чрезвычайно медленно и с немалыми трудностями. При внезапных шквалах суда так резко зарывались носом, что это угрожало мачтам и парусам. А скорость между тем оставалась такой ничтожной, что понадобился острый глаз Колумба, чтобы заметить, как высокая конусообразная вершина пика на Тенерифе медленно, дюйм за дюймом, словно погружается в океан.
Между тем суеверные матросы снова начали роптать, и на сей раз громче обычного, Нашлись зачинщики, которые нашептывали остальным, что адмиралу не следовало бы пренебрегать столь явными и редкими знамениями природы и, пока не поздно, повернуть обратно. Однако громко высказывать недовольство не решались даже они: суровая непреклонность Колумба внушала команде «Санта-Марии» уважение, способное утихомирить самых непокорных, Что же касается моряков других каравелл, то они продолжали идти за своим адмиралом, слепо повинуясь воле старшего, как это бывает в подобных обстоятельствах.
Вечером, когда Колумб вычислил пройденное за день расстояние и вернулся в свою каюту, Луис заметил, что адмирал выглядит более озабоченным.
— Надеюсь, все идет как следует, дон Христофор? — весело спросил юноша. — Путешествие началось прекрасно, и мне кажется, что я уже вижу Катай на горизонте!
— Это вам только кажется, Луис, — ответил адмирал. — Вам просто хочется, чтобы все шло прекрасно, поэтому вы и видите все в розовом свете! А мне полагается смотреть правде в глаза, и, хотя я тоже вижу перед собой Катай — один только бог знает, как ясно я его вижу! — я вынужден считаться с с опасностями и препятствиями, способными преградить нам путь.
— Неужели эти препятствия оказались серьезнее, чем мы предполагали, сеньор?
— Будем надеяться на удачу… Но взгляните сюда, мой юный друг, — ответил Колумб, указывая на карту. — Вот здесь мы находились утром, и вот сколько мы прошли за весь трудный день до вечера, Эта коротенькая линия отмечает наше продви жение, а это — необъятный океан, и его нам еще предстоит пересечь, чтобы добраться до цели нашего плавания. По моим расчетам, несмотря на все наши усилия и на то, что именно сейчас скорость нужна нам как никогда — не только из-за португальцев, но и из-за наших собственных матросов! — за целый день мы прошли всего девять лиг. А что такое девять по сравнению с тысячью лиг, которые еще лежат впереди! Если так будет продолжаться, нам не хватит ни воды, ни продовольствия.
