Распечатал первое письмо. И прочитал:
«Месье виконт!
Мне стало известно о том, что Ваша милость изволит проявлять интерес к истории древнего свитка, привезенного тамплиерами из Палестины. В книжных магазинах такого Вашей милости, конечно, не сыскать. Однако же, ежели Вашей милости все еще интересно почитать что-нибудь на сей предмет, могу предложить одну рукопись. Стоит она недорого: всего-навсего триста ливров. Без сомнения, для Вашей милости это сущие гроши. Ежели Ваша милость надумает купить сие достославное сочинение, то деньги тогда оставьте в саду Марбеф, в дупле дерева, самого ближнего к выходу, сами увидите. Там же и рукопись будет на следующий день. Да не вздумайте следить за сим дуплом!
Когда же Ваша милость не изволит покупать данное сочинение, найду кому другому продать!
Доброжелатель».
Сон мгновенно слетел с д’Эрикура. Что это еще за доброжелатель выискался?! Доброжелатель, для которого триста ливров – это копейки. Да еще и выражающийся подобным образом!
Виконт разыскал старые письма от «Кавальонов». Нет, почерк везде был другой. Это какой-то новый корреспондент. Но откуда он знает, что д’Эрикур интересовался литературой о древних свитках? Где взял его адрес? И откуда у него рукопись?
Да настоящая ли она?!
Но кто ответит?..
Не купишь – так не узнаешь…
10
– Ангелочек мой! – сказала Николетта, почесывая Помье за ушком.
– Ты сама как ангел, – в тон ответил писатель.
Он так здорово навострился изображать любовь к этой безобразной служанке, что уже подумывал: не податься ли в профессиональные актеры? Ну а что? Мольер сочинял пьесы и сам в них играл, почему же Помье так не может?
В том, что изобразить из себя поклонника Николетты может отнюдь не каждый, писатель был уверен. Он даже опешил, когда увидал свою вероятную пассию в первый раз. Длинная, худая, сутулая… Почти без бюста! С неуклюжей походкой и узловатыми, сухими руками. Но хуже всего были зубы! Ввиду неправильного прикуса верхний их ряд безобразно выдавался вперед и постоянно был на виду, не скрываясь даже тогда, когда Николетта молчала. Добавьте к этому огромный нос с горбинкой, жидкие и вечно непричесанные волосы, маленькие невыразительные глаза – и вы поймете, что от Помье, пожелавшего стать ухажером Николь, потребовались недюжинный талант, высочайшее мужество и рыцарское самообладание.
И все же он справился. Сначала долго и нудно разузнавал о Николь от других служанок, потом стал ходить за ней на базар, держась на почтительном расстоянии, не смея заговорить и придавая своему взгляду восторженное и томное выражение. Потом принялся писать письма. К счастью, Николь умела читать, так что стишата, написанные на коленке и оснащенные необходимым количеством Гименеев, Венер и Эротов, произвели на нее искомое впечатление. Ухаживания были приняты. Еще бы! Ведь это были первые ухаживания за всю тридцативосьмилетнюю жизнь Николетты. Один раз они прогулялись по Люксембургскому саду, один раз вдвоем посетили проповедь (Помье постарался изобразить из себя очень набожного человека) – и дело было сделано! На все про все ушло две недели. Первого мая, хоть это была и пятница, постный день, нелюбимая служанка Софи Жерминьяк лишилась невинности.
С тех пор они с Помье успели согрешить уже несколько раз и сейчас, после очередного грехопадения, лежали в обнимку в людской Жерминьяков, на соломенном Николеттином тюфяке. Когда литератору становилось совсем уж невмоготу смотреть на свою мнимую возлюбленную, он воображал, что рядом лежит не женщина с безобразными челюстями, а сам тамплиерский свиток.
– Ты точно на мне женишься? – спросила Николетта.
– Еще спрашиваешь! Какой же дурак откажется жениться на самой прекрасной девице Иль-де-Франс!
– Но я же совсем не красива… – в сотый раз вздыхала служанка.
– Истинная красота внутри! – заученно говорил Помье, стараясь думать о приближающемся всевластии. – У тебя доброе сердце, Николь! Намного добрее, чем у большинства женщин!
– Но я же не молода…
– Так и я ведь не мальчик!
– Боюсь, мне уже не удастся родить тебе деток…
– Будем уповать на Господа, любовь моя! Сара родила Исаака в девяносто лет, чем же ты хуже?
– Но когда же мы обвенчаемся?
– Раньше, чем тебе кажется, ненаглядная!
Умиротворенная, счастливая Николь прижалась к плечу своего жениха.
– Хозяйка-то как? Обижает тебя? – спросил литератор.
– Последнее время полегче… Как эти… как их?.. Штаты собрались… так ей теперь не до нас, не до слуг. Целыми днями принимает всяких гостей да обсуждает с ними политику. А если гостей нет – ругается с дядькой и теткой. Требует, чтобы они отпустили ее в Версаль.
– В Версаль нынче съехались все знаменитости…
– Надо думать! Вот моя барышня и скандалит. Отпустите, говорит, иначе без спросу уеду! Хочу, говорит, дом в Версале нанять и депутатов там собирать у себя в гостях!
– А они что?
– Ну что они скажут? Денег-то нет. Какие уж тут дома, какие уж тут приемы, ежели и на карету новую не хватает? А барышня еще и перестановку затеяла, как вселилась. Мебель купила новую.
– Лучше бы слугам жалование прибавила!
– Вот именно! Да только разве дождешься? Ей на нас наплевать. А как тетка-то переехала, так они лаются целыми днями. Аж уши болят…
– Что за тетка?
– Да опекунова сестра. Переехала жить к нашей барышне вместе с братом, а то молодой девице все-таки неприлично без присмотра. Глядишь, натворит делов… От нашей-то всякого ожидать можно! Собралась за какого-то там виконта, а у него слава дурная, говорят, хозяйку нашу прежнюю уморил… Дядька против, тетка против, а эта ну никак не отступается! Говорит: не согласитесь – убегу! Да не бежит пока…
– А ты бы со мной убежала? – спросил вдруг Помье.
Николетта смущенно заулыбалась:
– А ты точно на мне женишься?
– Как же я могу теперь не жениться, если я тебя обесчестил?! – высокопарно произнес литератор.
– Тогда проси моей руки у хозяйки.
Помье помотал головой:
– Не годится.
– Чего ж не годится?!
– Сама посуди: у тебя ни имущества, ни приданого, да и я гол как сокол.
– Но ведь ты же поэт…
– Много ли денег приносит поэзия?! Люди искусства издревле были бедны и перебивались с хлеба на воду! Мы с тобой пойдем по миру, Николетта. Сам я еще могу выносить эту страшную нищету. Но ты, мой ангел! Но наши будущие детишки! Я не прощу себе, если они будут голодать! Питаться виноградом и каштанами… Жить на пятнадцать су в день… Ночевать всякий раз в новом месте… Неужели нашим детям будет уготована такая судьба?! Лучше им вовсе не появляться на свет!..
– Так ты что, теперь на мне не женишься? – расстроилась Николетта.
– Да нет, дорогая, женюсь! Только сначала нам надо обеспечить свое будущее!
– Хочешь заработать денег впрок? Так это же сколько времени… Я состарюсь…
– Николь, есть и более быстрые методы обогащения!
– Это какие?
В глазах Николетты возникла тревога. Писатель откашлялся. Он приступал к завершающей, наиважнейшей части своего плана.
– Мадемуазель Жерминьяк, ангел мой, не так уж бедна, как ты полагаешь. Она экономит на слугах, но обладает великим сокровищем.
– Что за сокровище? – удивилась служанка. – Я работаю в этом доме уж больше двадцати лет, а ни о каких сокровищах не слыхала!
– Ну конечно! Старая хозяйка его прятала. А новая, похоже, и не знает ничего о своем наследстве. Ей это сокровище просто не нужно.
– Что-то не понимаю тебя, любимый. Это нашей-то госпоже не нужны деньги? Ну, это ты хватил!
– Деньги ей нужны, да только реальной стоимости содержимого одной из своих шкатулок эта девица не ведает!
– Ты говоришь загадками, дорогой…
– Ответь-ка мне, Николетта: когда ты была в хозяйских покоях, приходилось ли тебе видеть у госпожи шкатулку, инкрустированную раковинами?
