Перед тем как войти, маркиз де Лоне не преминул учтиво постучаться.

– Да-да! – раздалось изнутри.

Старые петли ужасно скрипели, тяжелая деревянная дверь с каждым разом поддавалась все хуже и хуже.

Виконт д’Эрикур соскочил с кровати, отложил «Историю обеих Индий» аббата Рейналя и пошел встречать маркиза, как положено хозяину. В этом крылась насмешка: в действительности виконт только гостил в старой крепости, причем гостил не по своей воле.

– Не мог не проведать вас тут, – произнес де Лоне.

– О, благодарю вас, сударь! Вы отменно гостеприимны!

– Я надеюсь, что пребывание здесь не доставит вам особых неудобств, виконт…

– Конечно! – Вся фигура д’Эрикура, симпатичного игривого человека лет двадцати пяти, излучала беспричинную веселость и уверенность. – Поверите ли вы, сударь мой, что я даже рад оказаться здесь и свести знакомство со столь почтенным человеком?

– Весьма лестно слышать такое…

– Думаю, в наше время любой должен хотя бы ненадолго погостить у вас, де Лоне!

– Если вы так считаете…

– Все так считают! Честно сказать, я уже предвкушаю, как выйду отсюда и буду принят в просвещенном обществе с еще большими почестями, чем раньше!

– Что ж… – хмыкнул де Лоне. – Надеюсь, вы и правда скоро отсюда выйдете.

– Не сомневайтесь, маркиз! У моего отца, разумеется, скверный характер и устаревшие методы воспитания, но его гнев проходит так же быстро, как и вспыхивает. Доказательство того – слуга, которого он мне прислал. Кстати, в принесенном им письме говорится о том, что с минуты на минуту мне доставят обед. Как видите, папенька не может поручить столь ответственное дело, как мое прокормление, вашей кухне, ха-ха-ха!.. Не откажетесь разделить со мной трапезу?

– Был бы весьма польщен!

– Наш повар прекрасно готовит, вот увидите! – заверил собеседника виконт. – И вино из папенькиных подвалов просто великолепно! Граф д’Эрикур очень ценит качество пищи… Как и ее количество, ха-ха-ха! Уверен, что и на этот раз он не поскупится! Почему бы нам не пригласить на обед и остальных ваших… хм… гостей?

– Всех? – удивился маркиз.

– Их так много?

– По чести говоря, нет… Пальцев на одной руке достанет, чтоб пересчитать всех.

– Так в чем же дело, Лоне? Неужели вам мешают сословные предрассудки?! Ну же, сударь, забудьте о них! Разве вы не состоите в масонской ложе? Разве вы не относите себя к просвещенному человечеству?

– Не уверен, что все мои постояльцы просвещены в той же степени, что и вы… Более того, виконт, позволю себе напомнить, что эти люди преступники!

– Преступники?! Держу пари, что большинство из них всего лишь несчастные, на долю которых выпало не угодить кому-нибудь из влиятельных особ! Вы же не будете отрицать, что добрая половина ваших подопечных оказалась тут не по приговору суда, а благодаря тайным письмам за королевской печатью! Да и потом… Если здесь и в самом деле содержатся люди, нарушившие закон, подлинная вина за их прегрешения лежит на всеобщем невежестве и несовершенстве общественных установлений! Общение с просвещенными людьми – я имею в виду нас с вами, Лоне, – пойдет им на пользу. Велите накрыть стол в своих покоях!

На лице маркиза читалась неуверенность.

– Вы и вправду желаете отобедать в компании заключенных Бастилии? – переспросил комендант.

– Именно так! – отвечал ему узник.

Слишком родовитый и богатый узник, чтобы не принимать его пожеланий в расчет.

Через полчаса в покоях коменданта уже был накрыт стол. На белой скатерти, отстиранной прачками д’Эрикуров и заботливо присланной батюшкой родовитого заключенного, расположились пять порций бульона из петушиных гребешков, рагу из форели, жаркое из зайца, каплун, запеченный с каштанами, две дюжины перепелов, свежайший скат, огурцы под белым соусом и спаржа под голландским, лотарингские пироги, последний писк моды – зеленый горошек, а также картофель – недоступное суеверным крестьянам и ненавистное для фанатиков-ретроградов блюдо просвещенных людей, блюдо будущего. Пять бутылок ронского вина 1774 года – года воцарения нынешнего государя – придавали этому скромному обеду оттенок аристократизма. Выращенные в специальных оранжереях фрукты, сыры, меренги и пирожные с фиалками пока еще дожидались своей очереди под присмотром двух слуг виконта – одного, что доставил еду, и другого, что сидел в Бастилии вместе со своим господином.

Гостей на этом званом обеде действительно было немного – всего трое, кроме де Лоне и д’Эрикура. Двое из них оказались чудовищно грязными и оборванными господами в вытертых штанах, стоптанных башмаках, дырявых фраках и без шейных платков. Одному, низкорослому и все еще сохранившему, несмотря на тяготы заключения и голодный блеск в глазах, порядочную упитанность, на вид было лет сорок пять. Второму, костлявому, – лет шестьдесят. Третий сотрапезник, человек неопределенного возраста и неопределенного сословия, облаченный в персидский халат и турецкие тапочки, понравился д’Эрикуру больше всего.

– Позвольте представиться, господа! – произнес он, усаживаясь за стол и приглашая других последовать его примеру. – Мари-Жан-Луи-Анж Лижере де Сен-Жак де Вилькроз де Тремуй, виконт д’Эрикур. С кем имею честь?

– После всех ваших титулов, сударь, мне даже стыдно называть свое имя, – заметил тощий господин, уже расправившийся с бульоном и протянувший руку к перепелам. – Франсуа Феру, к вашим услугам.

– Люсьен Помье, – деловито представился упитанный заключенный, на чьей щеке красовалась огромная бородавка. – Писатель. Философ. Поэт. Драматург.

– Вот как! – обрадовался виконт. – Оказывается, среди нас есть гражданин Литературной республики! Держу пари, что вас упекли в этот застенок за некое смелое произведение!

– Так и было, сударь! – в этой фразе литератора слышались не раскаяние и сожаление, а гордость и даже некоторая бравада.

– Вы написали что-нибудь философское?

– Именно.

– О, понимаю! Нечто нелицеприятное касательно нашего правительства? Или рассуждение о деспотизме? Может быть, даже проект обустройства нового общества?

– Что-то вроде того. Произведение называется «Развратная королева, или Тайны версальских альковов».

– Уверен, что книга отменная! – Виконт повернулся к молчавшему до сих пор человеку в халате: – А ваше имя, сударь, мы могли бы узнать?

– Вряд ли оно вам о чем-нибудь скажет… – отрешенно произнес тот, ненадолго отвлекшись от спаржи (д’Эрикур обратил внимание на иностранный акцент). – Кроме того, я менял его столько раз… В реестре господина де Лоне я значусь как Кавальон. Хотя при рождении получил фамилию Ходецкий.

– Вы поляк?

– Скорее, гражданин мира.

– И все же по рождению?..

– Вы правы, я поляк.

– Судя по вашему костюму, – заметил Помье, азартно жуя бедрышко каплуна, – я сразу догадался, что вы с Востока.

Что касается д’Эрикура, то он, узнав о славянском происхождении товарища по несчастью, проникся к нему теплыми чувствами: последнее время представители диких, не испорченных цивилизацией народов были в моде у парижской публики. Что уж говорить о его прелестном космополитизме!

– В будущем национальные и политические границы не будут играть роли, – бросил Ходецкий. – Они уже почти потеряли свое значение. А после того, как человечеством будет принят изобретенный мною всемирный язык…

– Как? Вы – изобретатель целого языка?

– Равно как и нового, оригинального и разумного способа записи музыки, проекта всеобщего мира, универсального способа обогащения для добродетельных государей и алхимического рецепта получения золота из флогистона.

– Я не могу даже вообразить, какие причины могли послужить к тому, чтобы столь талантливый и просвещенный человек попал в столь неприятное место! – воскликнул виконт.

– Недоброжелатели есть у всех…