– Что там? – спросила Тереза.

– Да так… Ничего… Это новый заказ, – растерянно пробормотал литератор.

– Опять заказ?! – всплеснула руками женщина. – Смотри, как бы тебя снова не облапошили!

– Нет-нет, – пробормотал Помье, спешно натягивая кафтан. – Это совсем другое дело… На этот раз… Словом… Потом объясню…

– Ты куда на ночь глядя?

Помье не ответил. Он уже бежал вниз по лестнице, ощупью пересчитывая в кармане последние су на извозчика. До улицы Папийон можно было бы, конечно, дойти и пешком, но Ходецкий велел торопиться! Необычайное радостное предвкушение вдруг захватило Помье: теперь он был уверен, что до славы и богатства уже рукой подать.

До улицы Папийон литератор добрался уже в сумерках. Жилище Ходецкого, и без того овеянное таинственностью своего обитателя, казалось в полумраке еще более загадочным. Служанка домовладелицы указала Помье путь к квартире того, кто жил под фамилией Кавальон.

– Неужто вы не боитесь ходить к такому человеку? – произнесла она еле слышно, перед тем как исчезнуть.

– Я должен бояться?

– Месье Кавальона многие опасаются. Что до меня, то я всегда трепещу, когда вижу его!

– Отчего же?

– Говорят, он имеет власть как над живыми, так и над мертвыми.

– Не понимаю, о чем это ты говоришь?

– Не понимаете? Так вы, видать, еще ни разу его и не видели, сударь? Всякий, кто хоть несколько минут разговаривал с Кавальоном, говорит, что это непростой человек…

– Да что же в нем непростого?!

– Простите меня… Я не смею говорить… Боюсь, как бы наш могущественный жилец не покарал меня за излишнюю болтливость… – Потупившись, служанка замерла.

Помье понял, чего она ждет, и сунул в маленькую девичью ручку, покрытую цыпками, последнюю медную монету.

«Ни разу не видел! – повторил он про себя. – Ну и ну! Ведь я же добрых два часа просидел с ним бок о бок! Впрочем… Я не очень хорошо рассматривал этого Кавальона… Может статься, действительно что-то в нем не углядел. Бьюсь об заклад, во всем этом кроется какая-то тайна, и мне не терпится ее разгадать!»

Однако до разгадок было далеко, а вот новые загадки появлялись на каждом шагу. Едва Помье занес руку, чтобы постучать в дверь квартиры Кавальона, как она открылась сама собой. Ошарашенному писателю показалось, будто перед ним вход в иную вселенную: из полумрака, царившего в обиталище таинственного жильца, лились звуки чудесной мелодии, воздух за дверью был напоен удивительным благоуханием восточных ароматов – даже лучше, чем духи, которыми брызгался в тюрьме виконт д’Эрикур, запах которых литератор еще не забыл. Помье шагнул на порог и едва не столкнулся лбом с высоким стройным лакеем, неподвижно стоявшим у входа. Чуть поодаль вежливо склонил голову еще один слуга. Ни тот ни другой не проронили ни слова, когда писатель тихонько прошел мимо них. Попривыкнув к темноте, он различил в глубине передней двух прекрасных девушек, одетых восточными одалисками. В позах обеих выражались смирение и покорность. «Надо же, сколько у Кавальона прислуги! – подумал Помье. – Да какой необычной, какой вышколенной! Никто из этих ребят не потребовал у меня чаевых. Видать, хозяин платит им немало! Да, черт возьми, судя по всему, он богаче, чем мне казалось!»

Стоило писателю подумать о Кавальоне, как тот появился – важный, степенный, одетый в турецкий халат и тюрбан, благоухающий неизвестными травами. Молча, не сводя с гостя пристального, испытующего взора, ввел его в свой кабинет. У Помье глаза разбежались: чего тут только не было! Настоящая восточная сокровищница! Персидские ковры по всем стенам, величественный кальян, изображения русских святых с привешенными к ним разноцветными стеклянными амулетами, несколько рядов расставленных по полкам остроносых турецких тапочек, павлиньи и страусиные перья, статуэтка толстого китайского божка, изящные арабские кувшины и еще какие-то экзотические сосуды, похожие на медные ведра с ручками по бокам и краником посередине – их назначения писатель не смог уяснить, очевидно, они служили неким магическим целям. В том, что Кавальон занимается магией, сомневаться уже не приходилось: стеклянный шар на столе и человеческий череп возле него говорили сами за себя… Но откуда все-таки льется эта удивительная музыка? Помье оглядывался, тщетно пытаясь обнаружить ее исполнителя. Нет, видно, и тут без магии не обошлось!..

Судя по восторженному выражению физиономии горе-писателя, обстановка произвела на него должный эффект. Кавальон был доволен собой. С каждым днем он все лучше познавал человеческие души и все ловчее научался ими манипулировать. «Не так уж и далек тот день, когда мое имя поставят вровень с именем Калиостро», – с удовлетворением подумал «маг-алхимик».

– Месье Помье! – воскликнул он со всем возможным радушием, протягивая обе руки навстречу оборванному, замызганному литератору. – Какое счастье! Вы откликнулись на мое письмо! Бесконечно благодарен вам за это и бесконечно рад опять видеть ваше лицо! Кстати, знаете, кого оно мне напоминает? В Бастилии я никак не мог понять, на кого вы похожи, а теперь наконец-то сообразил! Вы – вылитый Вольтер в зрелые годы!

Одутловатое лицо собеседника Кавальона пребразилось.

– Я?! Похож на Вольтера?! Но, право, вы шутите! Для меня, конечно, чрезвычайно лестно это сравнение… Я никогда не надеялся… не дерзал… Да и потом… Судя по портретам нашего великого Фернейского старца, в его чертах нет ничего общего с моими!

– Неумелость художника! – махнул рукой Кавальон. – Вы ведь знаете, что рука человеческая несовершенна и она никогда не сумеет отобразить в полной мере творение Демиурга. Скажу прямо: тот портрет Вольтера, что обычно помещают на первых страницах его бессмертных произведений, не слишком-то удачен. Живьем он был совершенно иным! Этот взгляд… эта поразительная живость… это превосходное лицо, светящееся вдохновением…

– Так вы знали Вольтера?! – дрожащим голосом прошептал литератор.

«Все идет как задумано, – подумал с удовлетворением Кавальон. – Еще немного, и я стану для него божеством». Вслух же он произнес:

– Не только знал, но и знаю. Временами мы выходим на связь с небесным фантомом моего дорогого друга. Вы не поверите, Помье, но и там, в обители Бесконечности, на Великом Востоке, он не прекращает препираться с господином Руссо. А тот все такой же…

– Так вы и Руссо знали, сударь?

– И Дидро, и д’Аламбера, и Гельвеция…

– Откуда же?!

– Мы познакомились в доме мадам д’Эпине. Вы, разумеется, слышали о ее блестящем салоне, где собирались все энциклопедисты. Для посторонних единственным поводом для их сборищ служило желание поговорить о литературе и выпить несколько бокалов доброго вина… К счастью, философам удалось скрыть истинную цель своих визитов к госпоже д’Эпине…

– В чем же она состояла, позвольте узнать?

– Она состояла… в моем воспитании.

– Что?!

– В возрасте шестнадцати лет я был спасен французским посланником из заключения, в котором томился, начиная с самого нежного возраста. Я не знал ни материнской ласки, ни невинных детских игр на лоне природы. Ко мне не допускали даже охранников. Я рос, не видя ни единого человеческого лица. К шестнадцати годам я едва умел говорить и даже не подозревал о существовании грамоты, математики и искусств…

– Боже мой!

– Мое место занял самоотверженный юноша, вызвавшийся пожертвовать собой ради государя. Несколько лет спустя рука стражника лишила его жизни, избавив от тюремных страданий. Спасители переправили меня во Францию, где мадам д’Эпине пожелала усыновить меня. Я был дик, сторонился людей, не знал ни основ этикета, ни правил человеческого общежития. Матушке стоило немалых трудов приучить меня к столовым приборам и носовому платку. Однако сердце мое было неиспорченным. Многолетнее заключение оградило меня не только от хорошего, но и от дурного, оставив душу непорочно чистой. Я был своего рода добрым дикарем. Немудрено, что, увидев меня, прославленные философы пришли к выводу, что перед ними превосходный «материал» для создания совершенного человека. Посоветовавшись между собой, энциклопедисты решили воспитать из меня просвещенного государя, с тем чтобы впоследствии, заняв по праву принадлежащий мне трон, я провозгласил для моих подданных наилучшие законы, положив, таким образом, начало царству счастья и…