— А ее еще нужно было разрушать?

— Что вы имеете в виду?

Стремление сделать этому человеку больно все еще жило в нем.

— Возможно, ваша жена ждала только случая, чтобы от вас отказаться. — Он повернулся: мука в глазах арестованного неожиданно поколебала его злость, пробудила стремление как-то утешить и успокоить. — Да не принимайте вы все это так близко к сердцу. Она этого не стоит. Ни одна женщина этого не стоит, — мягко добавил он.

Дорфрихтер, чей взгляд был обращен в пустоту, повернулся к Кунце:

— Вы говорили, что вы не женаты.

— Да, я не женат.

— Тогда откуда же вам знать, чего она стоит? — Он ждал ответа, но, когда его не последовало, продолжал: — Зачем вы затеяли эту игру с утренней газетой?

Кунце снова отвернулся.

— Здесь вопросы задаю я, господин обер-лейтенант.

— Тогда задавайте какие-нибудь!

— Это вы разослали циркуляры?

Дорфрихтер громко расхохотался.

— Нет. Сколько мне еще это повторять? Мне иногда кажется, что мы, как дети, разыгрываем какой-то спектакль. Вы мне позволите один совет, господин капитан? Попросите, чтобы у вас это дело забрали. У вас и до этого были ничтожные шансы его раскрыть, а теперь вообще никаких.

Кунце позвонил в колокольчик, лежавший на его столе.

— Господина обер-лейтенанта препроводить снова в его камеру, — сказал он вошедшему унтер-офицеру и обратился к Дорфрихтеру: — Вы можете подождать надзирателя в приемной.

— Разве это не против инструкции, господин капитан? — спросил обер-лейтенант с саркастической улыбкой. — А если я попробую сбежать?

Кунце почувствовал, как будто его ноги налились свинцом.

— Это был приказ, унтер-офицер, — резко сказал Кунце.

Тролль взял в привычку забираться в кабинете Кунце на подоконник. Оттуда хорошо просматривалась улица, и он мог видеть, когда Кунце заворачивал из-за угла домой. Капитан бросал взгляд наверх и, увидев в окне большую лохматую голову, невольно ускорял шаг. Как только он вставлял ключ в замок, пес появлялся в коридоре и приветствовал его, виляя хвостом и издавая тихое горловое рычание, которое посторонним казалось враждебным. Но Кунце твердо знал, что пес пытается таким образом выразить, как он по нему соскучился. Вместе они шли в спальню, где Кунце менял обувь — надевал старые сапоги, и они направлялись в городской парк. Кунце отпускал Тролля с поводка, и собака стремглав носилась по дорожкам взад и вперед. На плакат, где было предписано держать собаку на поводке, обращали внимание только штатские. Служители же парка и всевозможные ветераны-пенсионеры придерживались мнения, что собака капитана стоит рангом выше, чем все штатские. После того как Тролль набегается, они отправлялись в маленькую гостиницу в переулке Вайбурггассе, где Кунце получал простой, но вкусный ужин. По воскресеньям он обедал у Розы. Она хотела, чтобы он все время питался у нее, но Кунце отказался. Поскольку она по-прежнему не испытывала теплых чувств к Троллю, а Кунце не хотел оставлять его одного дома, они договорились о воскресеньях.

Это была пятница, когда Роза позвонила ему в бюро и сообщила, что адвокат уладил все формальности с наследством ее дяди и через несколько дней она может вступить в свои права. Она провозгласила это с пафосом главы присяжных, так по крайней мере показалось это Кунце. Роза просила его прийти на ужин к ней, и теперь они с Троллем направлялись в переулок Цаунергассе. Он — чтобы обсудить подготовку к свадьбе, а пес — чтобы лежать в отведенном углу гостиной, где ему был постелен старый мешок.

Для Кунце было сюрпризом встретить в доме адвоката, старого друга семьи, и сестру Розы с мужем. Все были в приподнятом настроении. В глазах Розы сияла такая откровенная детская радость, что даже Кунце проникся общим настроением. Его свобода показалась ему ничтожно малой жертвой по сравнению со счастьем, которое означало для нее замужество. Он знал, что она страстно предана ему и что она была единственным существом в мире, которое его действительно всем сердцем любило. Кунце почувствовал легкий укол, когда вдруг вспомнил о своей матери. Он никогда не был уверен в том, чего больше было в матери по отношению к нему: любви или чувства долга.

Было решено, что Кунце уже завтра подаст рапорт командиру корпуса с просьбой о разрешении жениться. Будущая невеста была женщиной с безупречной репутацией и соответствующим положением в обществе. Кроме того, фактически с уплатой залога никаких проблем не было, и поэтому опасений, что возникнут какие-либо сложности, тоже не было. Затем они обсудили возможный срок свадьбы. После некоторых дебатов остановились на дате — пятое марта.

Разошлись только под утро. Было выпито много шампанского, и все, включая кухарку и горничную, сильно раскраснелись. Даже Тролль тоже принял участие в торжестве. Роза накормила его остатками гусиного паштета и ростбифа в тайной надежде установить с ним более теплые отношения. Когда гости расходились. Роза дала Кунце понять, что она не против, если он вместе с Троллем останется. Но Кунце, имея в виду ее статус невесты, счел уместным уйти вместе с гостями.

Хорошее настроение Кунце продолжалось только до следующего дня. Придя в свое бюро, он обнаружил на письменном столе ответ Ландсберга-Лёви на его письмо.

Капитан извинялся за задержку с ответом, он был в служебной поездке в Боснии и письмо Кунце обнаружил только по возвращении. Он готов встретиться с Кунце в Сараево в любое время, но если дело терпит, то он собирается двадцать пятого февраля быть в Вене. Кунце немедленно телеграфировал, что двадцать пятое февраля его вполне устраивает. Затем он принялся писать рапорт на имя командира корпуса с просьбой дать разрешение на женитьбу.

Капитан Ландсберг-Лёви был молодцеватым темноволосым человеком с резко очерченным профилем ассирийского воина и сдержанной диковатостью добермана-пинчера. В его движениях сквозила некая грация и одновременно настороженность, как если бы он постоянно ожидал нападения сзади. Обладая прекрасными манерами, он в то же время, будучи безукоризненно вежлив, допускал налет раздражающей снисходительности в обращении с людьми. За ним стояли мощь и богатство промышленной империи, и он не позволял никому забывать об этом.

Пунктуально, минута в минуту, он появился в бюро Кунце. Они не были знакомы, но приветствовали друг друга, в соответствии с обычаями австро-венгерского офицерского корпуса, сердечно и непринужденно. Оба были в чине капитана, поэтому общались друг с другом на ты.

— Надеюсь, я не причинил тебе беспокойства, попросив прийти сюда, — сказал Кунце. — Дело в том, что в бумагах я натолкнулся на два твоих коротких письма Петеру Дорфрихтеру, одно от девятнадцатого августа 1908, второе от первого сентября того же года. Я был бы тебе признателен, если бы ты пояснил, о чем там речь.

Он не спускал глаз с барона и заметил некую настороженность на лице, свидетельствующую о том, что вопрос не из приятных. Барон водрузил монокль на левый глаз и внимательно посмотрел на письма. Затем он положил их обратно на письменный стол, и монокль выпал из глаза на его грудь.

— Сожалею, но я не могу сказать больше, чем там написано, — сказал он с ледяной решимостью.

— Ты хочешь этим сказать, что не можешь вспомнить, кто такой этот X, и почему его проступок тебя так потряс, и почему ты скорее опечален, чем оскорблен проступком X. И ты не помнишь, о чем шла речь на встрече с Дорфрихтером?

— Как я тебе уже сказал: больше я ничего об этом сообщить не могу, — повторил Ландсберг-Лёви.

— Почему не можешь?

— Об этом я не хотел бы говорить.

— Дорогой барон, здесь речь идет об уголовном преступлении. Я мог бы в приказном порядке тебя принудить сотрудничать со следствием, но по мне лучше, если бы ты сделал это добровольно. Этот загадочный X — это лейтенант Ксавьер Ванини?

Слегка помедлив, барон сказал:

— Да, это Ванини.

— Что ты имел в виду под словом «проступок»?