Кунце не мог сдержать смеха.

— Вас ничем не проймешь, Дорфрихтер.

У капитана почти не было сил противостоять этому бесстыдному шарму. Нахальное самомнение Дорфрихтера делало его еще более привлекательным. Кунце долго изучающе смотрел на него. Перед ним сидел необычайно привлекательный молодой человек с нежной бледной кожей ангела с фресок Типоло, с теплыми, выразительными глазами охотничьей собаки и похотливой нижней губой испанского Бурбона.

— Ваша жена знала о Митци Хаверда?

Кожа с фрески Типоло стала еще бледнее.

— Нет, конечно нет. Можно мне задать вопрос, господин капитан?

— Пожалуйста.

— Вы женаты? — Тон, которым был задан этот вопрос, привел Кунце в некоторое замешательство.

— Нет.

Дорфрихтер ухмыльнулся.

— Я так и думал! Если бы вы были женаты, вы бы знали, что измена супруга до тех пор является безобидным поступком, пока об этом не узнает жена. Но уж если его поймали — это самое тяжкое преступление, и нужно радоваться, если за это получишь только пожизненное наказание. — Он немного помолчал. — Я надеюсь, пресса об этом не пронюхает. Я имею в виду историю с Митци. Моей жене и так досталось и со мной, и с ребенком. Она не сможет понять, насколько это не имеет никакого значения и что эта Митци для меня вообще ничто. Боже мой, господин капитан, вы мужчина, и мне не нужно перед вами оправдываться. Женщины — это совсем другое. Они не желают просто так примириться с фактами. Особенно моя жена. Она будет страдать, а ей уже довольно много пришлось перенести. Есть же какой-то предел того, что человек может вынести.

— Об этом вам нужно было думать в сентябре.

— Все правильно, господин капитан! В сентябре, да ведь это было в другой жизни! Тогда мы были обыкновенной супружеской парой, а не такие чудовища, как сегодня! Я до тех пор никогда не изменял своей жене и не собирался вводить это в привычку. Как я мог себе представить, что уже через несколько месяцев самый незначительный пустяк в моей жизни станет предметом болтовни от Зальцбурга до Мостара? — Он глубоко вздохнул. — Господин капитан! Все в вашей власти, чтобы из этого бюро наружу ничего не просочилось. Я покорнейше прошу случай с Хавердой скрыть от прессы. Не ради меня, а ради моей жены. Пожалуйста, пожалейте ее!

Впервые с момента допросов Дорфрихтер показал, что и он уязвим. Как у любого человека, у него была своя ахиллесова пята. Это была маленькая женщина с обезображенным беременностью телом и ангельским личиком. Кунце не видел Марианну с момента обыска в квартире Грубер и поэтому представлял ее такой. И такой же, думал он, должен и Дорфрихтер представлять себе свою жену. «В чем же кроется ее власть над ним?» — размышлял Кунце. Конечно, не в сексе дело, иначе Дорфрихтер не связался бы с этой деревенской простушкой Митци. И не остроумие или особый интеллект — она не производила впечатление чего-то особенного в этом смысле. Или все дело в том, что она родила ему сына? Нет, как и прежде, он беспокоился о ней гораздо больше, чем о ребенке. Остается только признать, что его чувство к ней, и это очевидно, является тем фактором, который способен поддерживать в нем чувство душевного равновесия.

— Я вам ничего не могу обещать, — сказал Кунце. — Перед зданием постоянно околачиваются несколько репортеров. Если они узнали детектива и пронюхали, зачем он был здесь…

Лицо Дорфрихтера помрачнело.

— С его отвратительным стремлением к правопорядку он им с восторгом все выложит!

— Я не могу ему в этом помешать. Лично я практически ничего по возможности репортерам не сообщаю. За это на меня нападают в прессе, да и в парламенте критика стала довольно громкой. Меня упрекают в недостаточном сотрудничестве. Вы бы удивились, узнав, как они меня только не называют.

— Другие нападают на моих сторонников. — Дорфрихтер бросил на Кунце хитрый взгляд. Это не было вопросом, а как бы констатация.

Кунце кивнул:

— Похоже, что так.

— Все будут рады, если вы в итоге должны будете отпустить меня на свободу! — Обер-лейтенант улыбнулся. — Конечно, ваше представление к майору тогда задержится.

«Я делаю это совсем не для того, чтобы получить звание», — хотел было сказать Кунце, но воздержался. Как можно объяснить мотивы своего поведения человеку, который ради карьеры хотел убить десять своих товарищей? Или он это не совершал? — вдруг пришло ему в голову. Разве не он, Эмиль Кунце, был единственным, кто упорно настаивал на вине заключенного? Разве не сомневались на том или ином этапе все, кто занимался этим делом, в вине Дорфрихтера? Это сомнение не раз видел он и в глазах своих сотрудников Стокласки и Хайнриха. Он смотрел на улыбающееся лицо напротив своего стола и мучительно хотел прочесть мысли, скрывающиеся за этим гладким лбом. В век, когда человечество осваивает глубины океана и тайны Вселенной, мир отдельного человека остается туманным и необъяснимым.

— Вы просто упрямец, Дорфрихтер, — убежденно сказал Кунце. — Вы не желаете признать, что эту игру можете проиграть.

— Я проиграю, возможно, один-два раунда, но не всю игру! Я высоко ценю вашу проницательность, господин капитан, но думаю, что вы находитесь в плену более или менее устаревших представлений. В этом вы едины с Иосифом де Майстром, когда говорите: «Проигранная битва — это битва, в которой человек думает, что он ее проиграл, хотя на самом деле физически проиграть ни одну битву нельзя!» Вы пытаетесь сломить мой боевой дух, заперев меня в одиночной камере, вы взываете к духам моего прошлого, раскапываете ничего не значащие любовные истории. Такой способ ведения боевых действий был оправдан во времена Наполеона, а сейчас на заводах Шкода делают трехсотмиллиметровые мортиры, а Крупп производит четырехсотдвадцатимиллиметровые пушки. Если вы хотите меня победить, вводите в бой ваши орудия главного калибра. Докажите, что у меня был цианистый калий, что я размножил циркуляры и отправил их по почте! Без этого, господин капитан, у вас нет ни малейшего шанса, — он сделал паузу, — а сейчас, когда мы все это выяснили, вы позволите мне присесть?

— Ну разумеется. — Ему было неловко, что он все это время заставил арестованного стоять. Он достал свой портсигар. — Хотите закурить?

Дорфрихтер взял сигарету, и Кунце протянул портсигар Стокласке. Лейтенант зажег спичку и дал каждому прикурить.

— Одной спичкой дать прикурить троим приносит несчастье, — сказал Дорфрихтер. — Но даже если это верно, ко мне это не относится. Я и так уже скатился дальше некуда. Для меня все должно идти только к лучшему.

Широкоплечий, довольно большого роста человек стоял с самого полудня, когда он сменил своего коллегу, в насквозь продуваемом проезде. Сейчас было уже четыре, ноги промерзли до костей, и искушение зайти в пивную на углу и там сквозь окно наблюдать за входом в дом было велико. Но тогда была вероятность упустить ту женщину, за которой он следил накануне весь день и с трудом поспевал за ней. Она была на редкость шустрая и непредсказуемая и в конце концов в уличной суете просто исчезла.

Он все еще боролся с собой, не вправе ли он пропустить стаканчик вина, как она вынырнула из тени въездных ворот. В наступавших сумерках она казалась еще меньше, чем он ее представлял. Рост один метр двадцать пять сантиметров — написал он в своем рапорте, но сейчас он прикинул, что не больше одного метра пятнадцати сантиметров. Когда комиссар Вайнберг попросил описать ее, он не знал, как ее назвать — женщиной, похожей на карлицу, или карлицей большого роста. На ней было то же темно-серое зимнее пальто с каракулевым воротником, что и вчера, и муфта из того же меха. Она была похожа на маленькую девочку, собравшуюся на маскарад.

И в этот раз, прежде чем отправиться в путь, она задержала взгляд на тротуаре и оглядела улицу слева и справа. «Делает она это из предосторожности?» — спросил себя детектив. Знает она, что за ней следят? Скорее всего нет, она двинулась в путь размеренным шагом, не оглядываясь. Он должен был дать ей удалиться, что, конечно, осложнило слежку. Когда женщина свернула на Турецкую улицу, стало ясно, что ее цель — квартира Грубер в Хангассе, номер 32. На Дойчмайстерплац детектив, вместо того чтобы следовать за ней, нырнул направо и почти бегом устремился вдоль Дунайского канала. Едва переводя дух, он быстро миновал переулок Грюненторгассе и появился у дома Грубер за минуту до женщины. Перед тем как войти в дом, детектив обернулся и увидел на противоположной стороне улицы своего коллегу. Поднимаясь по лестнице, он услышал стук ее каблуков на каменных ступеньках и замедлил шаг. Женщина как раз пыталась пройти мимо него, когда он протянул свою огромную лапищу и схватил ее за руку. «Как маленькое хрупкое птичье крылышко», — подумал он. На какую-то секунду растерявшись, она тут же грязно выругалась и попыталась вырваться.