Уже тогда, во время съемки, мне было как-то не по себе. Даже не знаю почему. Друг семьи фотографирует меня с братом на отдыхе — что тут такого? Обычное дело. Но настойчивость, с которой он заставил нас, дрожащих от холода, стоять под дождем, пока он искал правильный ракурс, и то, как он скомандовал (в моих ушах его команда прозвучала скорее грубым приказом) «Стоп!», — все это мне не очень понравилось. Во-первых, он никогда не делал таких фотографий, художественные снимки одуванчиков или ствола дерева — пожалуйста, но людей он не снимал. Тогда почему нас с Крисом? И почему сейчас? А во-вторых, я вдруг сильно пожалела, что надела бикини. Купальник и так был весьма открытым, но, намокнув, он стал почти прозрачным, и мои соски, наверное, выпирали, как вишенки. Если бы только Макс любовался на меня в таком виде, все было бы прекрасно, но его отец… Словом, ситуация казалась мне очень странной и неприятной. Как только он нас щелкнул, я бросилась к берегу; стараясь не смотреть на мистера Сима, вырвала полотенце из рук Макса и закуталась в него. Меня трясло, и я не могла унять дрожь, а зубы стучали так, что я едва могла говорить. Тем временем мистер Сим сунул фотоаппарат в футляр — как-то очень небрежно, что было совсем на него не похоже, — и произнес с натужным весельем: «Снимок получится превосходный, даю слово. Итак… кто сегодня идет с нами в паб?»

Выяснилось, что в последний вечер на озере мы не будем ужинать у костра — взрослые заказали столик в здешнем пабе. Выяснилось также, что моя дрожь не собирается униматься. Я промерзла до костей, и ничто не могло меня согреть, даже три чашки обжигающе горячего чая, которым напоила меня мама, когда мы вернулись в лагерь. Выпив чай, я забралась в нашу палатку и свернулась калачиком в спальном мешке, меня по-прежнему знобило. Мама объявила остальным, что я в паб не пойду, и все принялись совещаться, как со мной быть. Совещались они недолго: я услыхала, как Макс сказал, что меня нельзя оставлять одну и что он готов составить мне компанию, — и, разумеется, я страшно обрадовалась. Что ни говори, но Макс всегда был таким — заботливым, внимательным. Джентльменом от природы. Затем и Крис сказал, что останется, и я подумала: «О нет, только этого не хватало». Но мистеру Симу удалось его отговорить. Помнится, у меня в голове мелькнула мысль: как это грустно — мистер Сим из кожи лезет, зазывая Криса в паб, но его совершенно не волнует, что его родной сын лишается развлечения. Полагаю, это было типично для отношений мистера Сима с сыном. Я же, естественно, была очень довольна тем, как все устроилось.

Когда они ушли, Макс просунул голову в палатку и спросил, как я себя чувствую. Хорошо, ответила я, но он видел, что мне до сих пор холодно, и предложил выпить еще чаю или горячего шоколада. Я согласилась и сказала, что поставлю чайник на походную плитку, а заодно сделаю бутерброды, нам обоим не мешает поесть. «Ладно, — сказал Макс, выпрямляясь, — тогда я пойду разведу костер».

«Громко сказано» — пожалуй, в данном случае это выражение уместно как никогда.

Если называть вещи своими именами, попытки Макса развести костер и поддерживать огонь закончились полной катастрофой. Все плохое, что могло случиться, случилось. Растопка оказалась слишком сырой (ее намочил дождь, пролившийся днем), а кроме того, щепок просто не хватило. Затем он притащил из леса слишком большие и толстые ветки с бревнами, но у него не было инструментов, чтобы разрубить их. Он пытался ломать их руками, надавливая на противоположный конец ствола ногой, но содрал кожу с ладони, — надо было слышать, как он ругался! Теперь, с одной рукой, перевязанной носовым платком, дела у него пошли только хуже. Я твердила: «Макс, да брось, какая разница, выпей какао, съешь бутерброд, ради бога, расслабься, давай посидим и поболтаем, пока никого нет…» — все впустую. Он не мог сидеть спокойно. Он вбил себе в голову, что мне нужен костер — такой, какой разводил Крис, — и я его получу. И когда он наконец соорудил «эту фигню», как он сам выразился, — бесформенную кучу из хвороста, травы, бревен и папоротника, — он даже не сумел поджечь ее с первого раза. Ему понадобилось полкоробка спичек, чтобы растопка загорелась, после чего куча начала дымить так, что очень скоро весь кемпинг заволокло дымом, и к нам потянулись люди с претензиями и настоятельными просьбами загасить огонь. Тут меня разобрал смех, и этим я все окончательно испортила. Вид у Макса стал еще несчастнее, чем прежде, и он удвоил усилия по разведению костра, сбегав в лес за дровами, совсем уж отсыревшими. К его возвращению я намеревалась произнести нечто откровенно кокетливое, вроде «Знаешь, Макс, есть разные способы согреться», но когда я увидела его лицо, слова замерли у меня на губах. Момент для такой фразы был упущен, и это еще мягко сказано. Вечер был напрочь загублен — и для него, и для нас обоих. Со слезами обиды на глазах он бросил сырые ветки в еле тлеющую кучу, потом неуклюже чиркнул спичкой — ему мешал окровавленный платок на руке. Я понимала, что поначалу им двигал благородный порыв: он беспокоился обо мне и не хотел, чтобы я мерзла, — но все зашло слишком далеко. Может, это прозвучит глупо, но мне кажется, я догадывалась о том, что происходит в его голове или, по крайней мере, в его подсознании. Проблема была уже не в костре — все упиралось в отношения Макса с его отцом. Криса научили разводить огонь: папа не пожалел времени, чтобы терпеливо показать и объяснить, передать навык от поколения к поколению, — ведь на этом и строятся отношения отца и сына. Но только не в семье Макса. Отец бросил его на произвол судьбы — возможно, даже с самого рождения. И поневоле ему пришлось жаться к матери, простоватой и обожающей его дурехе, которая ничему не могла его научить и ничего не могла передать. Макс был одинок в этом мире, и в шестнадцать лет ему уже приходилось туго. Невыносимо было смотреть, как он бросает одну за другой потухшие спички в костер, не желающий разгораться. «С меня хватит, — сказала я. — Иду в палатку. Позови, когда закончишь». Но когда я выглянула примерно через полчаса, Макс исчез, а перед палаткой слабо дымилась груда дров. Куда он ушел, я не знаю, но точно не в паб — бродил где-то сам по себе.

Но это еще не конец истории — к моему глубокому сожалению, потому что настоящий конец мне совсем не понравился. Однако я отдаю себе в отчет в том, что тему эссе я пока, по сути, не раскрыла, а значит, мне придется коротко описать то, что произошло в доме Симов несколько недель спустя.

Я чувствовала себя виноватой перед Максом. Последний вечер на озере обернулся провалом, а ведь все могло сложиться совсем иначе, и я к этому фиаско тоже приложила руку. Верно, он повел себя как полный идиот, но я не воспользовалась возможностью исправить ситуацию (надо было проявить терпение, а не злиться), и самое главное, меня по-прежнему тянуло к нему, несмотря на бесперспективность подобных чувств. Я решила дать ему последний шанс.

Я не стала приглашать его в кафе, мне хотелось, чтобы все произошло как бы само собой. Просто зайду к нему домой в воскресенье и позову прогуляться — например, на городское поле для гольфа, которое находилось через дорогу от его дома. Звонить накануне я тоже не стала, думая, что лучше притвориться, будто я случайно оказалась в их краях и вот решила заглянуть.

На улице было солнечно, такой хороший сентябрьский денек. Я подошла к крыльцу, позвонила. Звонок, похоже, не работал, но входная дверь была заперта всего лишь на крючок, и я легко ее открыла.

Будь это обычный визит, я бы крикнула: «Привет! Есть кто-нибудь?» — но тут я вошла молча, потому что сразу было ясно, что в доме пусто и тихо, если не считать ритмичного храпа, доносившегося сверху, из спальни. Не желая разбудить спящего, я на цыпочках поднялась по лестнице и поняла, что храп раздается из гостевой спальни, которую я помнила как практически заброшенную комнату, где стояли только шкаф и узкая кровать. Но кто же там сейчас спит?

Дверь была приоткрыта. Я тихонько приблизилась и заглянула внутрь.