— Решение?

— Да. Я уже полгода не хожу на работу. И мне предстоит встреча с дамой, которая ведает профпригодностью и здоровьем персонала в нашем универмаге, я должен сказать ей, возвращаюсь я на работу или нет. Но даже если я скажу, что возвращаюсь, она может счесть, что я еще недостаточно здоров, и под этим предлогом начальство способно… — я не сразу вспомнил подходящий эвфемизм, — отпустить меня. Думаю, на такой исход они и рассчитывают.

— А вы сами?

— Что я?

— Хотите вернуться?

Я задумался, вопрос показался слишком сложным, чтобы сразу ответить. Однако я не столько размышлял, сколько мысленно представлял, что ждет меня дома: промозглый февральский холод, пустая квартира, куча никому не нужной почты под дверью. Да уж, невеселая перспектива. В тот момент я чувствовал себя не в силах длить мое одинокое существование и уж тем более принимать какие-то решения.

— Знаете, мне до сих пор кажется, — прервал я молчание, — что вот вернусь я домой, а она там, ждет меня. Каролина. У нее остались ключи, значит, такое возможно. Я открываю дверь и порога не успеваю переступить, как уже понимаю: она вернулась. Я ее еще не увидел, но чувствую, в доме кто-то есть — радио включено, на кухне пахнет свежесваренным кофе. В квартире тепло и чисто. А потом я вижу ее: она сидит на диване, читает книгу, поджидая меня… — Я развернулся к Поппи: — Но этого не будет, верно?

Вместо ответа она сказала:

— Конечно, вы ходите к психотерапевту, но есть ли еще кто-то, с кем вы могли бы об этом поговорить? Кто-нибудь из родственников, например?

Я покачал головой:

— Мама умерла. Она умерла молодой, двадцать с лишним лет назад. Отец — безнадежный случай. Мы с ним никогда толком не разговаривали. Братьев и сестер у меня нет.

— Друзья?

Я подумал о семидесяти френдах на «Фейсбуке». И честно признался:

— Почти нет. Был у меня друг по имени Тревор. Жил по соседству, но переехал в другой город. А кроме него… — Я осекся, мне вдруг захотелось сменить тему либо уж, по крайней мере, объект внимания. — А у вас? Есть братья или сестры?

— Не-а, — рассмеялась Поппи. — У меня есть мать, но она… как бы это выразиться… занята собой. Проблемы других людей — не ее сфера деятельности. А папа смылся, когда мама узнала, что он ей изменяет. — Опять смешок, на этот раз с оттенком горечи. — Услуги по содействию супружеской измене пришлись бы ему очень кстати. Жаль, что тогда не было этого бизнеса.

— Выходит, у нас много общего, — сказал я, возможно, с излишним энтузиазмом. — Вам тоже особо не с кем поговорить.

— Не совсем так. У меня есть дядя. Мой дядя Клайв.

Поппи окончательно оторвалась от судоку, закрыла программу, и я увидел обои на рабочем столе ее ноутбука — картинку довольно неожиданную: снимок судна-катамарана, очень старого, полуразвалившегося, с дырявой обшивкой и облезшей краской, брошенного где-то на тропическом пляже. Я с любопытством разглядывал снимок, пока Поппи рассказывала о своем дяде и объясняла, почему она к нему так привязана. Когда ей было тринадцать, мать отправила ее в шикарную школу-интернат в Суррее; предполагалось, что Поппи живет в школе по будням и каждый вечер в пятницу возвращается домой; но мать часто уезжала за границу, и Поппи приходилось гостить у дяди; постепенно она полюбила бывать у Клайва и уже мечтала о выходных в его доме; Клайв (он живет в Кью [7]) водил ее в кино и в театр, на концерты и в картинные галереи, знакомя с миром, прежде ей неведомым. И если она не приезжала к нему в пятницу, он писал ей длинные письма, полные новостей, юмора, разной серьезной информации и забавных баек, а главное, полные любви.

— И знаете что? — подытожила она. — Я до сих пор читаю эти письма. Таскаю их за собой повсюду.

— Повсюду?

— Да, даже в командировки. Они у меня все здесь. — Она постучала пальцем по ноутбуку. — Я их сканировала. Он и фотографии мне присылал. Вот эту, например, я получила от Клайва. — Она указала на снимок выброшенного на берег судна. — Разумеется, он не сам снимал, — пояснила Поппи, — снимок сделан художницей Тацитой Дин. Судно называется «Тейнмаутский электрон».

— Тейнмаут? Это в Девоне?

— Да. Там Клайв и моя мама провели детство.

— И почему вы повесили эту фотографию на рабочем столе?

— Потому что с ней связана потрясающая история. История о человеке по имени Дональд Кроухерст. — Поппи зевнула, непроизвольно, во весь рот, позабыв прикрыть его ладонью. — Простите… вдруг в сон потянуло. Вы о нем слышали? (Я покачал головой.) В конце шестидесятых он совершил морское кругосветное путешествие. Или, точнее, он так говорил, но на самом деле не совершил.

— Понятно, — кивнул я, совершенно запутавшись.

— Я плохо объясняю, да?

— Вы устали. Вам надо поспать.

— Но это удивительная история. И вы должны ее услышать.

— Не беспокойтесь, я могу и кино посмотреть. А вы пока отдохнете. Завтра расскажете вашу историю.

— А я и не собиралась рассказывать. Я хотела прочесть то, что Клайв об этом написал.

— В другой раз.

— Вот что мы сделаем. — Поппи нажала на несколько клавиш на своем ноутбуке, передвинула его на мой столик, а затем извлекла из-под кресла подушку и одеяла. — Вы прочтете его письмо, оно уже открыто. Письмо длинноватое, но у вас полно времени, и уж куда лучше потратить два часа на это, чем смотреть дурацкую романтическую комедию.

— Вы разрешаете мне пользоваться вашим ноутбуком? То есть я не хочу вторгаться в нечто… очень личное.

Но Поппи заверила меня, что все в порядке. Пока она укутывалась в одеяла, я положил ноутбук на колени и взглянул на первую страницу письма ее дяди. Письмо было открыто в программе для просмотра изображений, и я увидел кремовато-желтый цвет бумаги, на которой он писал, и даже различил завитушки водяных знаков под буквами. Почерк у Клайва был твердым, угловатым и легко читаемым. Он явно пользовался авторучкой с чернилами — темно-синими, местами сгущавшимися до черноты. Только я начал читать, как почувствовал, что на левое плечо мне что-то давит; скосил глаза и обнаружил, что Поппи прислонила к моему плечу подушку и уложила на нее голову. Она глянула на меня, спрашивая разрешения одними глазами, но почти сразу же, моргнув, сомкнула веки и провалилась в глубокий, непробудный сон. Выждав несколько секунд и решив, что теперь можно, я поцеловал ее на ночь, едва коснувшись губами ее волос, и ощутил, как по моему телу пробежала легкая счастливая дрожь.

12 марта 2001 г.

Дорогая Поппи!

Какая жалость, что ты не приехала на этой неделе. Выходные без тебя — это всегда немного грустно. И ты пропускаешь чудесное зрелище в ботаническом саду — крокусы уже распустились, в этом году они цветут очень рано; идешь по Вишневой тропе, выхватывая глазом там и сям группки этих белых и сиреневых красавцев с лепестками, трепещущими на ветерке, и понимаешь: весна пришла — наконец-то! Надеюсь, однако, вы с мамой хорошо провели время. Ходили куда-нибудь, видели что-нибудь интересное? В НФТ в субботу показывали «Великолепных Эмберсонов», [8]я бы с удовольствием сводил тебя на этот фильм. В итоге отправился один, но в кинотеатре встретил приятеля, Мартина Веллборна, с женой Элизабет, и они были так добры, что пригласили меня на ужин. Словом, субботний вечер я провел не в полном одиночестве.

А теперь о наших планах на следующие выходные. Кажется, я уже говорил о выставке в галерее Тейт, которая, возможно, будет тебе особенно интересна? Там показывают видео и фотографии молодой художницы Тациты Дин. Наверное, ты уже слыхала о ней? Пару лет назад она номинировалась на премию Тернера. Если тебе не нравится эта идея, скажи, не стесняйся, и мы подыщем что-нибудь другое, но я надеюсь, что ты захочешь пойти. Должен заметить, что у меня имеются особенные и очень личные причины, чтобы посмотреть эту выставку. Видишь ли, среди прочего там показывают короткий фильм об яхтсмене-одиночке Дональде Кроухерсте, который пропал в море летом 1969 года, а также фотографии его злополучной яхты «Тейнмаутский электрон»; вроде бы мисс Дин специально ездила на карибский остров Кайман-Брак с целью сфотографировать эту яхту там, где она нашла свой последний приют.