«Как дикие племена, врываясь в чужие владения, уводят скот, так немецкие солдаты за рубежом, попирая все законы нравственности, ведут себя как поджигатели, грабители и убийцы. И это называют войной», – писал «неизвестный солдат». Фабиан негодующе высмеивал его бесстыдные преувеличения.

Разве этот путаник ничего не знает о «нраве на добычу»? Ведь и сам Фабиан всегда стоял за рыцарское ведение войны и резко осуждал все нарушения международного военного права.

Вот когда «великая Германия» станет фактом, тогда «неизвестный солдат» вернется пристыженный в свою контору, в свой служебный кабинет или мансарду, если, конечно, ему еще до того не снимут голову, на что он, Фабиан, очень надеется; тогда и Вольфганг помирится с братом! Тогда он, наконец, поймет, что все это было необходимо, продумано. Все, в том числе Биркхольц и прочие лагери. Ему станет ясно, что невозможно создавать «великую Германию», не сметая с пути все трудности и помехи. И, наконец, он поймет, – здесь Фабиан улыбнулся про себя, – что не все они – судьи, профессора, офицеры – были дураками и бессовестными эгоистами, когда верили в великую миссию Германии.

Работа в Бюро реконструкции прекратилась. В городе не было рабочей силы. Все мужчины, способные носить оружие, находились на фронте, в казармах или работали на военных заводах. Днем и ночью отправлялись на фронты поезда с новыми пополнениями, в казармы каждый день прибывали новые солдаты со своими чемоданчиками. Вся Германия превратилась в один гигантский военный лагерь.

В городе стали попадаться женщины в трауре, раненые, инвалиды – однорукие и одноногие. Колонны военнопленных разных национальностей шагали по улицам.

В эти дни Фабиан решил переехать на новую квартиру Клотильды, где для него давно уже были приготовлены две комфортабельные комнаты. Клотильда терпеливо ждала, она была уверена в победе. Хлопот с переездом у него не было, обо всем позаботились сыновья. Только в первые ночи ему не спалось.

Кончилась его одиссея. Или, может быть, блуждания? В его жизни была короткая пора счастья, когда он любил Кристу. Тогда он и вправду был другим человеком. Сердце его расцвело, было полно нежности и стремления к добру, он жил полной жизнью, творил. Не забыть ему Кристы, никогда не забыть.

Затем он наслаждался поцелуями прекрасной Шарлотты, но не был счастлив, а теперь он снова с Клотильдой, которую однажды покинул с ненавистью в сердце.

Она больше не тешилась тщеславной надеждой воспитать Фабиана по своему образу и подобию, хотя по-прежнему была эгоистична, упряма и властна.

Вместе с тем он должен был признать, что во многих вопросах она стала сговорчивее. «Более мудрый всегда уступает», – часто повторяла она и избегала споров, если у них возникали разногласия. Впрочем, теперь они и духовно стали ближе, поскольку оба мечтали о «великой Германии», за которую Клотильда готова была, говоря ее же словами, бороться до последней капли крови.

И оба сына – здоровые, прекрасно развивающиеся, любимые – были при нем. Что еще нужно человеку?

В последние недели налеты английских эскадрилий участились и стали более упорными и страшными. Много домов было разрушено, у Бишофсбрюкке выгорел целый квартал. Англичане сбрасывали теперь на город канистры с бензином и фосфорные бомбы.

Давно прошли времена, когда им удавалось разбомбить разве что какую-нибудь конюшню, и люди только смеялись над ними. Теперь, едва начинали выть сирены, все и вся мчалось в бомбоубежища, где уже было очень холодно. С детьми и пожитками, с малолетними и новорожденными, с детскими колясками, постелями и чемоданчиками, где были уложены необходимейшие вещи, целые семьи бежали в паническом ужасе по темным улицам и исчезали в неприметных дырах, которые могли разыскать только люди, знавшие о них. Нет, с англичанами шутки плохи: достаточно вспомнить о судьбе Кельна, Дюссельдорфа, Бремена и других городов. После того как в один час сгорел большой квартал у Бишофсбрюкке, даже смельчаков охватывал испуг при первых же звуках сирены.

Робби теперь был занят важными делами. Сначала к участию в противовоздушной обороне привлекалась только гитлеровская молодежь старших возрастов. По. приказу полковника фон Тюнена, начальника противовоздушной обороны города, эта молодежь несла вспомогательную службу при зенитных орудиях. Полковник был того мнения, что молодых людей надо приучать к огню возможно раньше. Младшие же, в их числе Робби, все еще болтались без дела, и им приходилось торчать в бомбоубежищах, что было страшно скучно и глупо. Но вот полковник создал новую организацию под названием «Гражданская оборона»; он отобрал для нее только самых сильных юношей. Робби снова не попал в их число и вынужден был по-прежнему отсиживаться с детьми и грудными младенцами» в скучном подвале. А юноши из «Гражданской обороны», захлебываясь, рассказывали о своих приключениях. Они наблюдали за воздушными боями и полетом трассирующих пуль. Они тушили пожары, выбрасывали кровати из окон, когда над их головами уже горели крыши; чего только они не испытывали!

Это были приключения во вкусе Робби, и он умолял мать замолвить за него словечко перед фон Тюненом; ведь он не слабее других. В конце концов его зачислили в организацию «Гражданская оборона № 3», разместившуюся в доме шельхаммеровской конторы, наиболее добротном из всех городских зданий.

Робби уже участвовал в противовоздушной обороне при шести налетах! Это, конечно, было поинтереснее, чем торчать в дурацком холодном подвале с плачущими ребятишками. Трижды он дежурил на улице, отводил запоздалых прохожих в ближайшее бомбоубежище, объяснял пожарным командам кратчайший путь к горящим домам, вызывал из убежища дежурного по противовоздушной обороне и выговаривал ему за то, что в четвертом этаже его дома виднеется свет. Он слышал, как грохотали в воздухе вражеские самолеты, и видел трассирующие пули в черном небе. А на самой «точке», как они называли свое помещение, было еще занимательнее. Каждый воздушный налет был новой сенсацией. Кроме того, Робби любил как можно дольше оставаться ночью на улице.

Фабиан был очень доволен переменой, которая произошла с Робби. Гарри как будущий офицер обучался в одном из лагерей и по субботам, затянутый в красивый мундир, приезжал к родителям. А теперь, наконец, и Робби преодолел свое, казалось, неискоренимое, отвращение ко всему военному.

Едва раздавался звук сирены, как Робби радостно напяливал на себя коричневый мундир, прикреплял к ремню флягу с черным кофе и выбегал из дома. Он стремглав мчался сквозь темноту и в несколько мгновений добирался до «шелльхаммеровской точки». Это была веселая «точка», где сообщалось множество историй, новостей, слухов, где пили кофе и пиво, а случалось и коньяк. Все это было очень занятно. Приоткрыв дверь подвала, можно было видеть, как прожекторы прорезали небо над черными клетками дворов, стены озарялись призрачным светом от выстрелов зенитных орудий, на улице в это время рвались бомбы, а наверху, на крыше, коротко и резко трещали пулеметы, уже подбившие многих томми. [21]Был в подвале и телефон, так как «точка» постоянно сносилась со штабом противовоздушной обороны.

Часто дни проходили спокойно, но случалось, что телефон звонил не переставая и до рассвета никому не удавалось прилечь.

Сегодня штаб противовоздушной обороны неистовствовал: «Внимание, внимание! Соединение в сто двадцать четырехмоторных бомбардировщиков приближается к городу!»

– Сто двадцать четырехмоторных! Боже мой, откуда же у них берется столько машин?

– Помалкивай, Робби! – приказал комендант.

Зенитные орудия уже вели огонь вовсю, на крышах трещали пулеметы. Где-то близко ухнул упавший снаряд, дом задрожал, во дворе посыпались и зазвенели стекла. Мальчики – их здесь собралось около двадцати – ликовали, они были слишком молоды, чтобы испытывать страх.

В самый разгар тревоги с крыши спустился измазанный сажей солдат, чтобы захватить наверх несколько бутылок пива. Он уже по опыту знал – необходимо что-нибудь рассказать «юнкерам», как они называли ребят, иначе пива не дадут, хотя у них целая скамья заставлена бутылками.