– Ничего важного? Нет, ничего, только так, незначительные мелочи.

Он даже урвал время поехать в Амзельвиз, чтобы побеседовать часок с медицинским советником Фале.

– У меня завязываются новые связи, – сказал он, стараясь утешить старика, но тут же покраснел и оборвал разговор, боясь возбудить в старике напрасные надежды.

– С Таубенхаузом у меня тоже установились более близкие отношения, – продолжал он, – и я надеюсь продвинуть ваше дело. Терпение и мужество. Вот все, о чем я прошу вас.

Поводов для беспокойства было достаточно. Неужели он зря трудился эти две недели над созданием «города с золотыми башнями»?

И Вольфганг не подавал о себе вестей. Когда ему звонили, он отвечал по телефону нелюбезно, почти резко. «Я измучился с этим проклятым «Юношей, разрывающим цепи»! – кричал он и бросал трубку. Наконец, Фабиану удалось завлечь его в «Глобус» отведать карпов. Но он весь вечер был неразговорчив и угрюм, несмотря на то, что карпы были приготовлены превосходно.

– Ты сегодня ничего не пьешь, Вольфганг, – укоризненно заметил Фабиан.

Вольфганг бросил на него быстрый, мрачный взгляд, который словно ударил Фабиана.

– Можешь успокоиться, – буркнул он. – Сегодня уж я напьюсь. Напьюсь, хотя бы от злости на то, что мой брат стал участником этой комедии.

Слово было сказано. Кровь бросилась Фабиану в голову.

– Должен откровенно признаться тебе, Вольфганг, – начал он, – что я звонил тебе так настойчиво только для того, чтобы вызвать тебя на этот разговор, который считаю необходимым.

– А я, – закричал Вольфганг, и глаза его сверкнули, – я пришел сюда, только чтобы получить от тебя объяснение относительно перемены твоих взглядов.

– Перемены моих взглядов? – Фабиан улыбнулся. – Мои взгляды не переменились. Я остался таким же, как был… Речь идет о формальности.

– Формальности? – Вольфганг устремил сверкающий взгляд на Фабиана.

Да, и только. Вольфганг не должен забывать, что у него на руках жена и двое сыновей. Его выставили из магистрата и объявили ему бойкот как юристу. Он должен был вступить в национал-социалистскую партию, в противном случае его ждала экономическая катастрофа. А затем от него, как от офицера, потребовали, чтобы он примкнул к одной из военизированных организаций.

– Прими все это во внимание, Вольфганг, прежде чем судить меня, – закончил Фабиан. – Это был крайний срок для принятия решения. Через три недели моя контора была бы закрыта.

Скульптор скомкал салфетку и швырнул ее на стол. Он побагровел от гнева, и краска долго не сбегала с его лица.

– Конечно, они вымогатели, – проскрежетал он сквозь зубы, – но все же… В художественное училище также назначили нового директора, некоего Занфтлебена, бездарного мазилу, – продолжал он, и его голос так дрожал от волнения, что почти невозможно было разобрать слов, – и этот «новый» часто делает ему, Вольфгангу, недвусмысленные намеки. Но он просто не слушает их. Пусть его увольняют, пожалуйста! Ему это в высшей степени безразлично. Он поступит на фарфоровую фабрику, где будет получать триста марок. Род людской от этого не погибнет.

Фабиан вздохнул с облегчением. Самое неприятное осталось позади.

– Хорошо, что твоя профессия имеет применение на фарфоровых фабриках, и хорошо, что тебе не надо заботиться о жене и детях, – возразил он. – Твое положение куда лучше моего.

Слава богу, опасный румянец постепенно сходил с лица Вольфганга.

Скульптор закурил сигару.

– Франк, – сказал он примирительным тоном, попыхивая ею, – сигара плохо разгоралась, – Франк, я ни в коем случае не хочу из-за расхождения в политических взглядах лишиться своего единственного брата, пойми меня правильно! Кроме того, я тебя слишком хорошо знаю и уверен, что ты не сделаешь и не допустишь ничего дурного. Когда-то ты хотел стать священником, и тебя никакими силами нельзя было от этого отговорить. Но потом ты сам во всем разобрался и передумал. Вот и сейчас я говорю тебе: оставь его, он образумится, как в тот раз.

Фабиан протянул ему руку.

– В этом ты можешь быть уверен, – воскликнул он, – но в данном случае подождем год-другой, Вольфганг. Кто знает, возможно, что и ты многое увидишь в ином свете. Возможно, что на этот раз уверуешь ты.

Вольфганг засмеялся.

– Не спорю, многие уже посходили с ума, – отвечал он. – Хорошо, вернемся к этому через несколько лет. А сегодня давай говорить о другом. Оставим в стороне этот политический вздор, который мало-помалу всю страну превращает в сумасшедший дом. Давай-ка лучше посудачим насчет пресловутого Моста героев этого Таубенхауза. Я и сейчас умираю со смеху, вспоминая об этом мосте: Фридрих Великий с германцами, медвежьими шкурами и дубинками! Ха-ха-ха!

Он смеялся так громко и заразительно, что сидевшие за соседними столиками обернулись.

– Какой величины должен быть этот Мост героев? – сквозь слезы спрашивал Вольфганг. – Миля, две-три мили? Вообще, я вижу, этот Таубенхауз здорово вскружил всем головы своими потемкинскими деревнями.

– Значит, ты не веришь, что в первую очередь им руководило желание вдохнуть новую жизнь в наших упавших духом горожан?

Вольфганг снова рассмеялся, а Фабиан заказал еще бутылку вина.

Оба они ушли из «Глобуса» поздно ночью. И расстались как друзья, как братья.

Наутро после примирения с братом Фабиан поздно пришел в контору. Он еще не успел снять пальто, как его позвали к телефону. Услышав голос Таубенхауза, Фабиан испугался и вместе с тем обрадовался. Бургомистр просил его явиться немедленно.

Фабиана ждал весьма любезный прием. Бургомистр был уже не так бледен, легкий румянец играл на его лице, а глаза казались покрасневшими и воспаленными.

– К сожалению, я никак не мог раньше выкроить времени, – начал Таубенхауз. – И теперь только хочу сказать, что очень доволен вами. Господин гаулейтер весьма похвально отозвался о докладе и моих планах, а также выразил желание при первой возможности познакомиться с вами.

Фабиан поклонился.

– Он приказал мне сообщить вам об этом, – продолжал Таубенхауз. – И решил учредить центральное бюро, куда будут стекаться все планы по перестройке города. Там же будут рассматриваться все старые и новые предложения по этому вопросу. Между прочим, господину гаулейтеру особенно понравилась моя мысль переделать мостовую в городе. – Таубенхауз улыбнулся. – Теперешняя мостовая, сказал гаулейтер, не годится для машин, разве что для коров и прочих парнокопытных.

Тут улыбнулся и Фабиан.

Таубенхауз, видимо, спохватился, что впал в излишнюю фамильярность, и продолжал уже сухим, официальным тоном:

– Для вышеупомянутого бюро мне нужен человек, соединяющий в себе трудолюбие с талантом изобретателя. Последнее никогда не повредит. Это первое условие. Кроме того, он должен обладать кое-какими правовыми знаниями и известными дипломатическими способностями. Разумеется, и вы с этим несомненно согласитесь, такого человека сыскать нелегко, но мне кажется, что я его нашел. – На губах бургомистра снова промелькнуло некое подобие улыбки, и он продолжал: – Руководителем Бюро реконструкции я назначаю вас, господин доктор Фабиан!

Фабиан поклонился и пробормотал несколько слов благодарности.

Таубенхауз взял в руки какой-то документ, тем самым давая понять, что беседа окончена.

– С сегодняшнего дня вы принимаете на себя руководство Бюро реконструкции, – добавил он. – Я хочу, чтобы наше бюро выглядело в высшей степени представительно, в первую очередь помещения для приема посетителей. Представительность – все! Вам придется об этом позаботиться! Для начала вам хватит помещения в восемь – десять комнат. Дом должен, конечно, находиться в одном из лучших кварталов города. В ваше распоряжение будет предоставлен обслуживающий персонал в том количестве, в каком вы найдете нужным, а также служебная машина, даже две, если потребуется. Через неделю прошу явиться ко мне с докладом. Надеюсь, что мы с вами сработаемся!

Фабиан поблагодарил и удалился.