Том улыбнулся уголками губ. Сейчас ему сенатор понравился: в своей речи он не решился высказываться, по своему политическому обыкновению, против русских, обвиняя их в распространении коммунизма, и просто решил отлежаться в тени Томпсона, не забыв при этом уличить того в двуличии.

«Ох, и здорово же назвал его «Лью»! Решил наказать за собственную ужаленную гордость», – Том посмотрел на Томпсона, стараясь определить, насколько точно заряд Рубена попал в цель, но на лице сенатора, так же, как и у всех слушающих, был написан самый живой и неподдельный интерес.

– Господа сенаторы правы в том, что с послевоенным периодом придет не только благодать, – это говорил советник Рузвельта, представитель Белого дома Том Стентон. Он решил не ждать приглашения, как и положено представителю правительства. – Но будущие проблемы решаются в будущем, а настоящие – сейчас. Очевидно, есть немало охотников посягнуть на развивающиеся демократические принципы нового сосуществования в новом времени. Америку справедливо считают родиной демократии и свобод, и вполне ясно, что она кому-то кажется слишком красивой, богатой и могущественной. Это опасно. Поэтому настоящая наша задача – добиться стойкого равновесия двух основных сил в мире, для чего необходимы четкие границы, подальше от американских, но одновременно ближе к тем, куда полным шагом будет идти демократическое движение. Европейские государства практически полностью разрушены диктатурой гитлеризма, скажут: «Надо поднимать экономику. Не до демократии», и будут правы. Поэтому первейшая задача сегодня – добиться новых, безопасных для Америки границ, выступить на защиту новых рубежей, пока наша демократия не пригодится на освобожденных землях.

«Кажется, он заговорил о разделе Европы с русскими. В Белом доме эта тема становится самой главной, – заметил Редерсон. – Сейчас должен упомянуть Макартура и Японию…»

– Сейчас наши вооруженные силы продолжают победоносную кампанию на французской земле. На плечах солдат лежит большая ответственность, – Стентон говорил эмоционально, громко, решительными и уместными жестами украшая свою речь. Он умел говорить. «Замечательная гарвардская школа дипломатии», – отметил с восхищением Том. – Через три дня наш боевой генерал Макартур отправится в экспедиционные войска, обратно в Новую Гвинею. «Заря в небе» поможет ему и генералу Паттону в Европе увереннее чувствовать себя в боях, руководить таким сложным механизмом, как армия, которая под его профессиональным и опытным руководством дойдет победным путем до Токио и Хиросимы – к новым границам демократии.

Стентон замолчал и отступил в тень, давая понять, что сказал все.

Толпа взорвалась оглушительными аплодисментами.

«Этот-то, пожалуй, сказал даже круче Томпсона, – подумал Том, аплодируя со всеми остальными, но не столько проникновенности и убедительности слов оратора, сколько их смыслу: – Том дал понять, притом очень прозрачно, что «Заря» – оружие против русских, и, кажется, озвучил секретную директиву президента, адресованную Макартуру: форсировать освободительный марш американских войск на океанских просторах. Недаром же на него волками смотрят мастера тайного дела – Питсон и Рубен. Хорошая игра получилась: на стол сразу легли сильные карты! Кажется, я стал свидетелем зарождения нового политического противостояния. Интересно, чья возьмет? Но прав все-таки Стентон… Хотя и молод. И не очень-то похоже на то, что он сделал это из собственных соображений – в Белом доме всем управляет только Рузвельт».

Поняв, что выступления глав комиссий закончились, солдаты набросились на Редерсона с вопросами:

– Скажите, лейтенант, правда, что русские целый год воюют в валенках?

– Нет. Я такого не видел. Обувь у них не такая, как наша – это правда. Сапоги из грубой и прочной кожи. Очень практичная, так как очень много грязи. Бездорожье.

– Разве в России нет дорог?

– Дороги есть, но только ведь война не идет вдоль дорог. Кроме того, они разбиты снарядами, бомбами и тяжелой техникой.

– А зимой они бегают в длинных шубах, скатанных из войлока…

– Эти шубы называются шинелями.

– В них тепло?

– Наверное. Но я не пробовал.

– Еще бы не тепло! Там, говорят, такие морозы, что бензин замерзает, и технику на ремнях тянут сами солдаты…

– Такое я видел. Но только когда осенние дожди превращают полевые дороги в болота… И качество русского бензина таково, что он не замерзает при тамошних морозах.

– Я слышал, что когда у них кончаются патроны, они рубят немцев лопатами.

– Не уверен, что дело обстоит именно так. На русском фронте мне не приходилось встречать недостатка патронов. А лопаты в рукопашных схватках действительно используются.

– Еще им спирт дают пить перед боем, и они потом пьяными воюют.

– Ну, не то чтобы вообще пьяными…

– Они все рыжие и здоровые!

– Разные. Как мы с вами.

– И черные у них есть?

– Не встречал.

– Правда, что на немецкие пулеметы они падают телом?

– Слышал о таком, но сам не видел.

– У них есть еще специальные женские батальоны, которые называются «Рязанские бабы»… Так, этих-то женщин немцы больше всего боятся и сразу отступают потому, что в эти батальоны набирают только вдов убитых на фронте комиссаров.

– Любопытно. Но я ничего об этом не слышал…

Том отвечал на град вопросов, удивляясь их абсурдности.

Тем временем в клуб вбежал посыльный в мокрой и блестящей от дождя накидке и, растолкав толпу, подошел и склонился над генералом, что-то шепча тому на ухо. Потом, с разрешения Макартура, то же самое он проделал с Питсоном и Томпсоном, которые после этого некоторое время сидели, бросая друг на друга полные изумления взгляды. Стало понятно, что вести были не из лучших. Но, кажется, никто из присутствующих, кроме Тома, не заметил этого. Скоро генерал, Томпсон и Питсон ушли.

– Правда, что комиссары носят красную форму с золотыми пуговицами?

– Нет. У них обыкновенная форма – в противном случае их бы быстро перестреляли немецкие снайперы.

– Русские комиссары – это что-то вроде наших капелланов?

– Очень похоже, но они все атеисты. И сейчас их называют политруками.

– Простите, как?

– По-лит-рук.

– Если они не священники, что же они тогда проповедуют?

– Ничего. Просто умеют убедить бойцов идти в атаку.

– Как это у них получается?

– Точно не знаю, но здесь имеют силу многие обстоятельства…

– Они разливают спирт в окопах противника?..

Дружный смех.

– Разумеется же, нет. Какая глупость!..

– Тогда как? Извините, но я бы не вылез из окопа, будучи трезвым, под огонь пулеметов, какой бы меня комиссар ни уговаривал! Пусть сначала уговорит авиацию, артиллерию – они бомбят доты, а потом воюю я… Меня так учили, и я знаю, что это правильно!

– Но у русских тоже есть и пушки, и самолеты…

– Тогда зачем комиссары?

– Не знаю, но у них так положено. Они рассказывают солдатам о зверствах фашистов, о героях из других частей, чтобы не было страшно воевать.

– Они их просто злят, лейтенант!

– Ты прав.

– А что такое герой у русских? Вот мы говорим, что наш Макартур герой, и знаем почему, а у них?

– Человек, совершивший такой поступок, который заслуживает уважения и подражания.

– Если, значит, ты идешь на подбитой машине на таран…

– Правильно, ты герой.

– Да?.. Странно!.. Я в этом ничего геройского не вижу, только сумасшествие. И зачем остальным это повторять? Ведь можно постараться либо спасти подбитую машину, починить ее и снова в бой, либо спастись самому и, получив новую, вновь вернуться в строй. Но зачем сразу на таран! И это называют геройством?! Хм…

– Называют, и ставят обелиски. Это что-то вроде памятника.

– Памятник?.. Как Вашингтону?

– Или как Линкольну.

– За что – за глупость?

– У них это не глупость, а геройство. Мужество. Не совсем обязательно этот пример повторять. Можно просто помнить.

– Для чего?

– Не знаю. Я рассказываю только о том, что знаю. Это еще называют «русским характером».