Свежий холмик. На нем еще земля не успела просохнуть. Только цветы повяли, обняли могилку своими стеблями, прильнули к ней. Много венков с траурными лентами. Запах водки, горелых свечей, и аромат духов – ночь тихая, безветренная, и он словно вился из-под земли, тонкий, горько-сладкий аромат. Табличка:

Ряд ИГ

Место 337

Ерошенко Виктория Игоревна

(1979–2000 гг.)

Обыкновенная дощечка, прибитая к вогнанному в песчаный грунт колышку, неаккуратно и в спешке подписанная растекшейся красной краской. И эта торопливость была символом разочарования и горя: быстро, почти мгновенно, сгорела целая жизнь, которая могла, может быть, стать целым народом, эпохой, а, возможно, и просто счастьем для других и для себя – кто знает?

– Вот, – сдавленно и часто сглатывая, произнес Игорь Борисович. – Вот наша Вика. Ее похоронили в том самом белом платье – ты должен его помнить. Положили с ней и твои письма.

Его голос мучительно и протяжно заскрипел, словно трогая ненастроенные струны горя, натянутые где-то в душе.

– Саша, Саша… Это страшно!

Все это время Александр молчал. Разум его зашатался между двумя верами, и что-то там, в мировоззрении, мироощущении, миропонятии дало трещину и стало выпирать вековыми корнями, но на страже, непреклонным и пока верным рыцарем стояла могучая воля, храня от безумия.

– Но это просто невозможно! – воскликнул он. – Это безумие! Я видел ее вчера…

Игорь Борисович развернулся, скользнул светом фонаря по покрытому лихорадочной испариной лицу Александра, протянул руку и сочувственно пожал дрожащее плечо своего спутника.

– О чем ты говоришь! Успокойся. Найдутся силы, и они помогут смириться с горем. Едем домой.

Он повел его за собой, медленно, ненавязчиво.

– Это трудно – я знаю. После известия я поначалу тоже отказывался верить в то, что Виорики больше нет, как и ты. Искал Вику по квартире, звал ее, ездил на дачу, к ней на работу. Я не верил даже после опознания – продолжал разыскивать.

Саша резко сбросил его руку со своего плеча и остановился:

– Повторяю, что я ее видел вчера. Виорику! Вы меня слышите? Не я ее искал, а она меня. Она встречала меня на вокзале во Львове. Мы были вместе всю ночь. Вы меня понимаете, нет? Ночь с вашей дочкой, в своей квартире! Я облил ей платье кофе, но она ушла…

Он кричал каждое слово с такой силой, что испуганно залаяли кладбищенские собаки. Он ненавидел стоящего перед ним человека. Ненавидел за то, что так тот вероломно заставил сомневаться в естественном и незыблемом, используя в качестве примера свою дочь и его, Сашину, любовь.

Александр развернулся и пошел, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого монстра в изорванной рубашке.

Игорь Борисович догнал его за кладбищем, остановил, взял за плечи, повернул к себе лицом:

– Послушай меня, сынок. Только две минуты.

Саша стал ждать, что сейчас вот-вот он услышит то, что заставит его волю расслабиться. Он был готов пойти на сделку с логикой: услышать об измене, об ошибке, о радении родителей о лучшем будущем для своего ребенка, о том, что любовь способна окрылить романтикой, но не материально – услышать все это и заставить себя забыть на весь этот страшный антураж, не давать себе никаких объяснений, и уйти, чтобы больше сюда не возвращаться ни мысленно, ни тем более географически.

– Саша, это страшная утрата, страшная потеря, – Игорь Борисович вдруг скривился, как от внезапной и сильной боли, и застонал. – Извини меня… Я пустой от горя и банальный: у меня нет слов, с помощью которых можно хоть что-то объяснить – пусто!.. Но поверь мне, пожалуйста, нет больше Виорики. Нет ее! Ты меня слышишь? Не мог ты ее видеть ни во Львове, ни где бы то ни было еще. То была другая женщина, и я тебя понимаю и не осуждаю: война, хочется любви, ласки. Понимаю и то, что ты принял ее за Вику, но то была не она…

Удар в лицо сбил его с ног.

– Не-е-ет! – закричал Александр и ударил лежащего ногой. – Нет! Не-ет! Не только я ее видел. Я не мог ошибиться.

Он сплюнул горечь досады и быстро пошел прочь.

– Саша! Постой… Александр!

Но он не оборачивался.

Этой же ночью он сидел в кабинете следователя. Его рассказ выслушали с большим вниманием, записали в протокол, дали подписать и поблагодарили за помощь. Ему казалось, что не верят, поэтому он изо всех сил старался быть убедительным. Поверили. Провели эксгумацию. Когда открыли гроб, Саша потерял сознание. Это действительно была Виорика. Одетая в белое платье со страшным кофейным пятном. Его арестовали, и потом начались допросы, монотонные, убивающие и без того никуда негодную психику. Ухмылки следователей. Сование под нос заключений патологоанатома об анализах волос и семени, найденных на теле и в теле убитой. Дальше – этапирование по психлечебницам и остановка в Специализированной психиатрической больнице № 12 МВД Украины по Львовской области. Остановка на долгие и трудные четыре года…

Он ушел от Оксаны, поцеловав ее на прощание не столько с нежностью, сколько с благодарностью. Собрал свой нехитрый багаж, открыл дверной замок и решительно толкнул входную дверь.

Как только он оказался на улице, сильный порыв ветра бросил в лицо песок. Тонко обкололо ударами песчинок кожу на лице, резануло болью в глазах. Форменную фуражку сорвало с головы и понесло по аллейке между рядами однообразных бунгало – жилья для гостей и личного состава военной базы Блю-Бек-форт. Том присел и с проклятиями стал прочищать глаза, но только это ему удавалось и он, морщась от боли, мог смотреть на белый и пустынный мир вокруг себя, как тут же получал новую порцию песка. Так могло продолжаться вечно, если бы чья-то рука не легла на его плечо.

– Сэр…

– Кто здесь? – спросил Том. Он поднялся во весь рост, стараясь по-прежнему безуспешно рассмотреть мир вокруг себя. – До чего же больно!

Стоящий рядом человек закричал с такой силой, что Том отшатнулся:

– Рядовой Джейсон Кон! Номер сто-сто-ноль-два-девяносто-четыре! Военная полиция! Караул на Бекстрит, господин лейтенант!..

– Джейсон…

– Да, сэр! – с готовностью и пуще прежнего гаркнул рядовой.

– Я не глухой, и незачем так орать!

– Но сержант приказал, – неуверенно, но все-таки чуть-чуть понизив тон, начал солдат, – чтобы к командирам непременно обращались по нормам устава…

– Хорошо, Джейсон, – согласился Том, понимая, что совершенно бессмысленно что-нибудь доказывать после основательной обработки «сержантским видением устава». – Ты не можешь мне подсказать: далеко ли я отошел от своего бунгало?

– Какой номер, сэр?

Том прилетел на базу вчера поздно вечером и еще не успел освоиться с местной обстановкой, и тем более после двенадцатичасового перелета из Вашингтона ему и в голову не могла прийти мысль, что следует запомнить номер своего временного жилья.

– Черт его знает! – выругался он. – Но я, кажется, припоминаю, что не сделал и десятка шагов. Бунгало с белой крышей! – неожиданно вспомнил он.

– Сэр, в Блю-Бек-форте я не встречал ни единого строения с другого цвета крышей.

– Хорошо, рядовой, – с разочарованием произнес Том: действительно, он мог бы и сам догадаться, что здесь белыми крыши делают специально, чтобы избежать их накаливания под безжалостным солнцем пустыни. И спохватился, припомнив одну особенность: – На крыльце нет одной ступеньки! Ну… доска сломана, – добавил он, вспоминая боль в вывернутой лодыжке накануне вечером.

– Это тридцать шагов отсюда! – обрадовано воскликнул солдат. – Дом Хромых.

«Черт бы тебя побрал с твоей точностью! – мысленно выругался Том. – Вместо того чтобы доску приколотить, они название придумали: «Дом Хромых» – надо же!»

Он хотел еще раз повторить просьбу, но солдат решительно и сильно взял его под локоть и повел куда-то, совершенно не беспокоясь из-за того, что на пути попадались различные препятствия – бортики, трубы, камни… Том несколько раз больно ударился от них, но провожатый не обращал внимания на его шипение – тащил напролом.