Над ним склонился человек в белом. Он ободрительно похлопал Тома по плечу, улыбаясь одними глазами – все остальное скрывал уродливо выпирающий вперед респиратор, делающий склонившегося похожим на мифических людей с собачьими головами. Впрочем, Редерсону сейчас было не до мифологии – сильно кружилась голова, а желудок до боли сводило сосущей судорогой.

Немного окрепнув, Том спросил:

– Что это было, черт возьми?

Человек в белом вопросительно дернул своей полупесьей-получеловеческой головой, так как ничего не расслышал из-за рева беспрерывно садящихся и взлетающих самолетов.

Том, изобразив вопросительную мину, указал на свою маску.

Встречавший сузил глаза в улыбке и, опустив респиратор, прокричал в самое ухо Тома:

– Ностальгия!.. Мы ее галлонами покупаем!

Этот ответ еще больше обескуражил Редерсона: вонь и ностальгия – он не находил здесь ничего общего. И какое отношение к ностальгии могли иметь галлоны? Скорее всего, из-за этой вони все обитатели Восточного города поражены каким-то особым видом психоза. Если это так на самом деле, тогда удивляться более нечему.

Человек в халате жестами показал, что надо идти, указывая на здание аэровокзала. Редерсон поднялся без посторонней помощи и пошел вместе со всеми, закрыв ладонями уши, так как от непрекращающегося самолетного рева разболелась голова.

Они вошли в вестибюль вокзала. В глаза сразу бросились несколько десятков человеческих манекенов. Куклы не были просто усажены в кресла, а стояли возле окон, группами, возле стоек, которые должны были означать билетные кассы. Имитация оборудования интерьера была далека от совершенства, но даже при отсутствии воображения можно было догадаться, что стоящий в углу огромный короб с автоматом для напитков скорее напоминает вокзальный буфет, чем придорожный туалет. На манекенах одежда, возле ног и сидений чемоданы и дорожные сумки. Все как в жизни! Только немного неприятно оттого, что все неподвижно и предельно чисто. Застывшие театральные декорации. Это немое представление было больше похоже на издевательство: сумасшедший художник-декоратор буквально разнес по углам помещения свое больное воображение, словно хотел показать идеальность возможной жизни, протест против реальности. Тома покоробило, когда он заприметил в нише между киосками парочку целующихся кукол, а проходя мимо манекена, изображающего маленького мальчика лет пяти (мальчуган стоял посреди зала и беззвучно ревел, держа в руках рожок с растаявшим мороженым), лейтенант посторонился, чтобы не испачкать брюки о растекающиеся сливки – настолько реально выглядела эта кукла.

– Натурально, правда? – спросил все тот же песеглавец, заметив маневр Редерсона. – Все сделано строго по плану. Здесь все по плану.

Том хотел ответить, но человек жестом попросил удержаться от того, чтобы снять с лица маску, и сам говорил, только на короткие моменты оттягивая маску с лица. Редерсон вспомнил об ужасной вони и решил отказаться от реплики.

Они поднялись на верхний этаж вокзала и скоро оказались в просторном зале. Вся площадь большого помещения была занята различной мебелью в самых неожиданных сочетаниях. Здесь находилось около трех десятков кроватей, три бильярдных стола, письменные столы, кульманы, радиопередатчики, огромный шкаф – телефонный коммутатор, кресла, диваны, платяные шкафы, душевые кабинки, печки, камины… Везде царил страшный беспорядок. Под ногами постоянно шелестели листы бумаги, хрустело битое стекло, трещали остатки пищи, звенели раскатывающиеся пустые бутылки и вскрытые по-фронтовому, ножом, консервные банки. Середину зала занимал огромный, не менее десяти шагов в длину, стол, практически полностью заставленный телефонными аппаратами. По всему ряду окон, из которых открывался вид на Восточный город, непрерывной чередой стояли кондиционеры – обычные, бытовые, которые могла купить любая американская семья в любом супермаркете за шестьдесят долларов в день уценки. В квартире Тома было как раз два таких. Но эти отличались от серийных: на каждом была установлена угрожающего вида конструкция из реторт, трубочек, колбочек и мензурок, которая хищно впивалась десятками резиновых шлангов в нутро кондиционера и бурлила, правда, очень тихо, какой-то густой черно-коричневой жижей. Здесь аэродромный рев практически не слышался, и можно было дать отдых ушам после часа полета. Тишина зала нарушалась едва слышным мурлыканьем кондиционеров и истеричными телефонными звонками, но к последнему (как по своему опыту знал Том) можно было без особого труда привыкнуть. Кроме этого, как заметил он, с большинства телефонов были трубки сброшены.

– Здесь намордники можно снять, – сказал сопровождающий. Он выглядел старше остальных, как-то строже внешне, подвижнее и более раскованно. Не трудно было догадаться, что всем здесь управляет именно он – как наместник полковника Рода Дарена.

Том снял маску, но первый вдох сделал осторожно. Вопреки ожиданиям, воздух в помещении оказался абсолютно чистым, как в горах. Можно было даже уверенно утверждать, что он имел приятный и нежно-сладкий вкус.

Старший подошел к гостю и с улыбкой на симпатичном лице протянул руку:

– Разрешите, мистер Редерсон, в нарушение всех традиций и правил этикета самостоятельно представиться: Норман Фридбах.

Том с интересом стал рассматривать представившегося. Перед ним стоял человек-легенда, родитель первого в мире атомного реактора, магнат, владелец «Первой Американской Атомной Компании Фридбаха», создатель атомной бомбы и многого другого, чем стала славна и могущественна Америка. Почти все знали имя этого человека, но мало кто видел и слышал его. Он не фотографировался, не снимался для кино, не выступал по радио и не давал интервью. Несколько раз общественность волновали слухи о покушениях на Фридбаха, почетного и действительного члена многих научных академий, доктора наук, профессора многих университетов, и так далее, и тому подобное… Покушений было пять, и поговаривали, что три из них принадлежали немецкой разведке, а остальные – русским. Также досужие языки трещали о том, что якобы профессор Фридбах оставил наследие нацистской Германии – чертежи, записи, расчеты, по которым стали строить и использовать грозные ракеты «Фау». Это могло быть правдой – доктор вплоть до тридцать седьмого года работал и преподавал в Берлине, но утверждения все тех же языков о том, что якобы это наследие немцы передали добровольно, скорее всего это было пустой болтовней завистников, имя которым легион. «Фау» лишь несколько раз достигали Лондона, правда, нанеся при этом невиданный урон и стирая с земли сразу целые его кварталы. Америка же, благодаря этому человеку, уже громко бряцала своим новым оружием. Разумеется, Фридбаха берегли как зеницу ока, и Том был готов поспорить, что из остальных девяти человек, которые встречали его у трапа, четыре являлись телохранителями профессора.

– Мне очень… Я очень счастлив познакомиться с вами, профессор, – Том говорил абсолютно искренне. – Я…

– Только не говорите, что совершенно не ожидали, что встретите меня в этой зловонной дыре, – перебил его профессор. – Там, где звучит слово «атом», меня можно найти всегда.

– Но об испытаниях я узнал чуть больше часа назад.

– Всё секреты, – с пониманием в голосе вздохнул Фридбах. – Но поймите, пожалуйста, сейчас такое время, что без них просто нельзя. Да и в дальнейшем тоже. Сейчас Гитлер. Ему скоро конец. Потом японцы. За ними русские. После них китайцы…

– Этому не видно конца, – согласился Том.

– Вы абсолютно правы, – Фридбах по-дружески тепло улыбнулся. – Признаться, я был уверен, что у современной молодежи только фокстрот в голове, и этот… как его?..

– Джаз, – подсказал Редерсон.

– Да, именно так! Джаз. Приятно слышать от вас здравые мысли. Это успокаивает людей моего возраста: можно не волноваться, что все наши достижения и победы будут в будущем не попраны, а использованы по назначению и с умом. Атом – это не только сильное и абсолютное оружие. Главное то, что он уже сейчас является веским политическим доводом, и, как ни парадоксально, именно с него начинается новая эпоха Человечества.