Он много читал о том, как встречали свободу бывшие узники тюрем, лагерей, темниц. Читал, но не мог даже представить, что когда-нибудь и ему придется пройти через такое испытание. В рассказах, романах, очерках, документальных хрониках бывшие невольники, выйдя из мест многолетнего заточения, встречали свободу каждый на свой лад: одни сразу спешили домой, в родные края, другие плакали, целовали землю, ели траву, листья, обнимали перепуганных прохожих, третьи – были и такие – ложились у тюремных ворот и засыпали крепким сном, четвертые просто умирали. Но Саша столкнулся с тем, что ему некуда было идти. Не в том смысле, что вообще некуда, а в том, что зачем? Здесь, в городе, у него была квартира, но зачем из одних стен сразу торопиться попасть в другие, даже если там есть дверь, которую можно всегда открыть? Можно было пойти в кино – но к чему спешить, даже если ты об этом мечтал четыре года, если не знаешь ничего о фильме. Можно в ресторан, но зачем, если с тебя не будут сводить подозрительных взглядов, точнее – с неглаженой офицерской формы, к тому же сильно отдающей запахом цвели. Из-за этого можно запросто снова оказаться в камере – на этот раз в камере комендатуры.

Лерко просто пошел вверх по улице, наслаждаясь весной и запахами, от которых давно отвык. Оказалось, что он совершенно разучился ходить по тротуарам: спотыкался о такие миниатюрные трещинки и неровности, через которые мог бы пройти и ребенок, только что научившийся ходить; не мог разминуться с прохожими, и, сталкиваясь с ними, устал от извинений настолько, что у него стал заплетаться язык. Через несколько кварталов он остановился, прибитый к месту все тем же вопросом: зачем? Развернулся и пошел назад. И чем ближе он подходил к больнице, тем неувереннее давался ему каждый новый шаг. В конце концов Саша остановился, уставился на синюю табличку «Специализированная психиатрическая больница № 12 МВД Украины по Львовской области», и слезы потекли по его щекам. Он плакал от страха перед прошлым, с которым вновь, по собственной воле встретился, и от бессилия, невозможности что-нибудь сейчас изменить.

– Ты не стой – иди, – посоветовал прозвучавший из-за спины добрый и как будто знакомый женский голос. Кто-то коснулся его локтя. – Ну же!..

Он обернулся к той, кому удалось столь легко разобраться с его параличом. Прошла примерно минута, пока он, разглядывая женщину, не догадался мысленно примерить на нее сестринский халат.

Это была…

– Оксана, – произнес он ее имя.

Она улыбнулась:

– Что собираешься делать?

– Для начала просто пройти мимо этих ворот.

Она понимающе кивнула.

– Это бывает. Не ты первый, – Оксана легонько толкнула его в спину. – Надо только сделать первый шаг. Попробуй. Никто не бросится из ворот тебя догонять.

Александр переступил с ноги на ногу, пробуя, насколько они освободились от свинцовой тяжести. Стало несколько легче.

Оксана прошла вперед и поманила рукой:

– Если собираешься идти – иди!

Он скривился, как от боли, когда переставил ногу. Сделал шаг. Еще. Пошел. Ему казалось, что он идет в воде, но опуская глаза, он видел обыкновенную тротуарную плитку.

Она засмеялась:

– Забавно: ты идешь, как ребенок. Еще трудно?

– Немного, – сказал он правду.

– Иди за мной. Тут недалеко моя машина, за углом, на стоянке. Сможешь туда дойти, или подъехать?

– Нет, спасибо. Мне уже лучше.

Больница была с каждым шагом все дальше, и невидимые оковы на ногах постепенно таяли. Александр шел все увереннее и быстрее.

– Веди.

– А дальше? – спросила Оксана, и, как ему показалось, в этом вопросе была какая-то затаенная надежда.

– Веди, – мягче повторил он.

За окном затихал вечер. Она спала рядом, повернувшись к нему спиной, и что-то неразборчиво рассказывала своему гостю из сна. Он, опершись на руку, заглядывал ей в лицо, стараясь по шевелению губ разобрать ее слова, но ничего не мог понять. Он стал гладить ее обнаженное красивое тело, и она замолчала, сквозь сон жмуря глаза от удовольствия. На кухне мерно, по-домашнему, гудел холодильник, студя остатки шампанского на утро. В бархатной тишине было слышно, как ритмично скрипит кровать на верхнем этаже и сладко стонет женщина. Саша прислушался и усмехнулся: современные технологии строительства открывали самые сокровенные человеческие тайны. Он опустился на удивительно мягкую подушку, утонул в ее пухе, обшитом тонкой чистой тканью. Его рука соскользнула с плеча Оксаны к ее груди – податливая мягкость, прохлада кожи, нежность и удовольствие. Запах ее волос. Даже после душа они сохраняли запах города, его пыли, солнца, запах свободы.

У свободы женское имя. Может, это оттого, что она настолько же капризна и непредсказуема и в любой момент может сказать, мол, парень, ты мне больше не нравишься, и я иду к другому. Еще цинично добавит: «Жизнь – это не школа гуманизма», чтобы ты сильнее прочувствовал всю боль и сошел от нее с ума. Суровая банальность жизни, которая не терпит рядом с собой ни надежды, ни веры, ни любви, делая их проклятыми изгоями всех будущих дней. И не надо искать причин и объяснений: их не может быть, а если и появятся, то только оправдывающие ее, когда на самом деле все куда проще и хуже. Она женщина, ведомая своими желаниями от греха к греху – она так захотела. Попробуешь догнать, но это только отдалит тебя от нее. Надо просто остановиться и сказать себе: «Я не хочу думать, что я недостоин ее или она – меня. Это ничего не даст, это не горе и не конец всему. За свободу надо бороться: искать новые пути, решения и, прежде всего, быть самим собой, не уничижать и не возвеличивать свою роль, стараться быть оригинальным. Тогда ты получишь ее, и она станет твоей. Но это будет не прежняя, а новая, которая станет открытием части твоей жизни – хорошей части. Но останавливаться на этом нельзя, каждый миг свободы – это труд и борьба, как и прежде. Свобода не любит покорных, и это ее единственное отличие от женщины. А прежняя… О ней стоит вспоминать и думать, и успокоиться мыслью, что кому-то досталось то, что ты когда-то открыл и этим пользовался… Использованные вещи теряют в цене».

Оксана легла на спину, словно нарочно открываясь для его ласк.

– Ты хороший, – прошептали ее губы.

Александр ласкал ее и вспоминал другую. С ночью в комнату пришло прошлое, и на невидимом экране стало прокручивать изорванную, путаную ленту воспоминаний…

Он вынырнул первый и застыл в воде. Серебряная гладь озера лениво дышала мягкими волнами. Саша заволновался. Сердце от переживания и задержки дыхания под водой грохотало в груди. Что с нею? Где она? Он же с самого начала говорил, что эта игра ему не по душе: взрослые люди, а забавляются, как дети неразумные!

– Виорика!

На зов вода ответила ленивым летним безмолвием и слабыми вздохами в камышах.

– Виорика!!!

Он кричал изо всех сил, коря себя пуще прежнего: как можно было поддаться на такую глупость? Еще утопленника не хватало!

Когда отчаяние достигло пика и он собирался выскочить из воды и бежать за небольшой мысок, раньше укрывающий их от любопытных взглядов отдыхающей на пляже публики, бежать за спасателями, она появилась. Она восстала из воды! Именно восстала, а не вынырнула. Мягкая, теплая вода прозрачной ртутью стекала по ее телу, и от этого на солнце оно горело короткими нитями серебра, обнаженное до самых сокровенных женских тайн. Она подошла к нему. Ее тело играло молодостью, красотой, совершенством и безумным озорством – в любой момент сюда мог кто-нибудь зайти или заплыть!

Она подошла к нему, застывшему камнем от изумления, взяла его руки и положила их на свою грудь.

– Теперь клянись…

– Что? – он с трудом приходил в себя.

– Хочу, чтобы ты поклялся.

– Что?! – едва не кричал он от возмущения. – Ты понимаешь, что делаешь?

Кажется, понимала. Ее лицо было не только серьезным, но и даже суровым. Она крепче сжала его запястья.