7 января 43 года Цезарь Октавиан добился своего первого империя, то есть в качестве высшего магистрата обрел право формировать армию, вести военные кампании и взимать налоги на ведение войны. В интересах соблюдения дисциплины империй подразумевал также право карать непокорных смертной казнью. Только обладатель этих полномочий мог после убедительной победы рассчитывать на звание императора, открывавшее дорогу к триумфу. Свой первый триумф Цезарь Октавиан отпраздновал 16 апреля 43 года. Мы помним, что впоследствии он оставил за собой это звание, слившееся с его собственным именем, в результате чего новейшие историки стали привычно называть его «императором», а установленный им государственный строй — «империей». Однако и сам Август, и его современники, и его преемники никогда не называли свое государство иначе чем принципатом.

Одного этого расхождения в терминологии достаточно, чтобы вскрыть сущность власти Августа. Она родилась в результате войны и в дальнейшем носила по преимуществу военный характер. Ее существование целиком зависело от военных побед, в частности от победы при Акциуме, хотя Август и старался затушевать этот аспект, подведя под свое могущество гражданский фундамент.

В том же самом 43 году он вместе со своим родственником Квинтом Педием был избран консулом, сменив на этой должности обоих консулов, погибших в битве при Мутине. Консулы обладали не только империем, но и гражданской властью, например, правом созывать народное собрание и председательствовать на нем или правом законодательной инициативы.

Таким образом, на протяжении нескольких месяцев 43 года Цезарь Октавиан, пока он занимал должность консула, располагал вполне законной властью, распространявшейся как на армию, так и на гражданское население. Затем, с 43 по 32 год, в качестве триумвира он стал обладателем почти всех полномочий, прежде принадлежавших высшим магистратам, — вначале захватив их силой, но вскоре легализовав. В правление триумвирата политическая жизнь, казалось бы, вошла в нормальное русло. Ежегодно избирались два консула. Но постепенно утвердилось правило назначать им в помощь коллег, именуемых «консулами-суффектами». Цезарь Октавиан был избран консулом в 33 году.

В этот же период к власти, которой он обладал в качестве триумвира, в 36 году добавилась неприкосновенность плебейского трибуна. Трибунская неприкосновенность означала, что всякий, кто осмелится поднять руку на трибуна, должен быть проклят людьми и богами.

До сих пор все кажется ясным или почти ясным. Сложности начинаются в момент разрыва с Антонием, положившего конец прежним договоренностям, достигнутым в рамках триумвирата. В 31 году Цезарь Октавиан в третий раз стал консулом. Именно в качестве консула он повел войну против Антония, но к его легальным полномочиям в это время добавились некоторые новые преимущества, к законности которых можно относиться по-разному: вес его имени; клятва верности, которую принесла ему вся Италия; сила его армии и финансовое могущество.

Несмотря на все эти «довески», в рядах ветеранов зрело недовольство. Август понимал, что ему необходимо упрочить свою власть, и в 30 году добился того же права, каким пользовались плебейские трибуны: прийти на помощь любому гражданину, если ему угрожает опасность. Тем самым он сделал новый шаг к трибунской власти, о которой давно мечтал, но которую сенат пока не был готов ему предоставить. После январских дней 27 года помимо имени Августа, звания принцепса и империя, дающего право распоряжаться войсками, стоящими в провинциях, он получил и консульство» которое удерживал до 23 года.

В 23 году, сложив с себя звание консула, он наконец-то стал обладателем всех трибунских полномочий. Это давало ему право созывать и вести не только народное собрание, но и сенат, а главное — парализовать действия любого другого магистрата, либо душа их в зародыше, либо пользуясь правом кассации. Власть трибуна вообще не имела ограничений, кроме самой власти трибуна. Это значит, что противодействовать решениям, принятым трибуном, мог только другой трибун. Но Август, входивший в число патрициев, формально не имел права занимать должности, предназначенные для плебеев. Из этого обстоятельства он сумел извлечь максимум пользы. В его положении он становился недосягаемым для любого трибуна. Тацит, убежденный, что именно этот шаг лег в основу всемогущества Августа, пишет по этому поводу («Анналы», III, 56, 2):

«Это была находка Августа, который, не желая именоваться ни царем, ни диктатором, стремился подчинить себе все прочие властные институты под прикрытием любого удобного звания».

Это действительно так. И Август, и его преемники всегда правили под знаком трибунских полномочий. Завладев этими полномочиями, Август выхолостил содержание магистратуры, именем которой прикрывался. То же самое он проделал с империем проконсулов, завладев им навечно и в масштабах всего государства, хотя сам никогда проконсулом не был.

Мы скорее поймем глубинные устремления Августа, если вспомним, что уже в следующем, 22 году он отказался от предложенной ему диктатуры и прижизненного звания консула. Отвергая диктатуру, он разыграл очередную театральную сцену, которыми иногда позволял себе развлечься: «Он упал на колени, спустил с плеч тогу и, обнажив грудь, умолял Народ его от этого избавить» (Светоний, LII). Его отказ обретал тем большее политическое значение, что в это время в Риме свирепствовали эпидемия и голод, и в народе укрепилось мнение, что эти несчастья обрушились на город только потому, что впервые за много лет должность консула занимал не Август. Народ, таким образом, сделал попытку наделить его вечной властью, руководствуясь суеверием [245]. Отвергнуть это предложение значило разрушить магическую связь, которая объединяла его лично, управление государством и спасение города. Но Август не хотел, чтобы эта власть досталась ему из рук Народа.

В течение следующих нескольких лет он три раза подряд отклонил предложение занять должность цензора. В «Деяниях» (VI) он комментирует это так:

«В консульство Марка Винуция и Квинта Лукреция (19 г. до н. э.), в консульство Публия и Гнея Лентулов (18 г. до н. э.), наконец, в консульство Павла Фабия Максима и Квинта Туберона (11 г. до н. э.) вопреки единодушному решению сената и Народа наделить меня самыми широкими полномочиями, чтобы я единолично отвечал за надзор над нравственностью и законностью, я не захотел принять эту магистратуру в нарушение традиции предков. Действия, которых ждал от меня сенат, я предпринял исходя из моей власти трибуна».

Подобная щепетильность не может не удивить в человеке, на протяжении долгих лет привыкшем манипулировать государственными институтами, созданными предками, и откровенно попирать основополагающие законы прежней республики, согласно которым смена высших магистратов происходила ежегодно, а повторное избрание допускалось лишь при соблюдении ряда строгих условий. И разве не цинизмом выглядит его отказ от цензуры на фоне согласия, данного в том же 19 году, принять пожизненный консульский империй? Но он действительно не нуждался в новой должности, потому что отнюдь не ставил своей целью собрать «коллекцию» титулов и званий. Подобно тому, как он не терпел пустого многословия в речи, не выносил он и лишних титулов. Он согласился взять на себя ответственность за снабжение Рима продовольствием, но отказался от пожизненной цензуры, предпочитая ограничиться участием в отдельных мероприятиях, например в проведении переписи населения.

Таким образом, мощь принципата покоилась на трех столпах, унаследованных от республики: всемогуществе трибуна, империи и авторитете. Разница заключалась в том, что все эти полномочия впервые оказались сосредоточены в руках одного человека.

Вместе с тем очевидно, что одним из средств укрепления своего авторитета Август избрал умелую игру на сочетании вещей на первый взгляд взаимоисключающих. О нем никогда нельзя было с уверенностью сказать, где его истинное лицо, а где маска, когда он проявлял свою подлинную сущность, а когда действовал в рамках образа. Одним словом, когда он действительно был собой, а когда только казался собой. Выбор нужной линии поведения всегда диктовался конъюнктурой, и для его преемника главная трудность заключалась в том, чтобы продолжить его игру, постепенно освобождаясь от навязанных этой игрой правил. Наследнику Августа приходилось делать вид, что он по-прежнему только первый из равных, в то же время сознавая, что это первенство досталось ему отнюдь не в результате одних лишь его личных заслуг, а благодаря завещанию Августа. Правда, сам факт, что именно его Август избрал своим наследником, свидетельствовал и о его личных заслугах, и о благосклонности к нему судьбы. Очевидно, Ливия, лучше кого бы то ни было понимавшая своего мужа и лучше других, хотя и далеко не всегда, способная разобраться, когда он играл комедию, а когда проявлял свой истинный характер, старалась обучить Тиберия этой сложной игре и помочь ему в сложившейся беспрецедентной ситуации избрать единственно верную линию поведения.