«Вся Италия в едином порыве принесла мне клятву верности и потребовала, чтобы я возглавил войну, которая завершилась победой при Акциуме. Такую же клятву дали мне Галлия, Испания, Африка, Сицилия и Сардиния. Среди тех, кто выступил под моими знаменами, было 700 сенаторов, из которых 83 или успели побывать, или впоследствии стали консулами, а еще примерно 170 — жрецами» [101].

Коллективный характер этой клятвы делал Цезаря Октавиана личностью священной, в некотором роде патроном Италии и Запада. На волне всеобщего признания он провозгласил себя «защитником свободы», бесстрашно эксплуатируя самый сокровенный смысл республиканской идеологии, которую он готовился окончательно уничтожить. Впрочем, говоря о свободе, он действительно не имел в виду ту свободу, ради которой погибли Кассий и Брут, отстаивавшие права римских граждан, а подразумевал нечто более широкое и одновременно более туманное, имевшее отношение к угрозе, какую представлял для западных провинций Восток.

Отныне определилась и идеология войны — оставалось ее выиграть. В Риме издавна существовала жреческая коллегия фециалов, в которую входило 20 человек. Члены коллегии отвечали за проведение обрядов, связанных с объявлением войны и заключением мира. Содержание обрядов складывалось в далекой древности, когда Рим вел многочисленные войны с соседями. Тогда фециалы отправлялись на границу враждующего города и во всеуслышание заявляли о своих требованиях и сроках их исполнения. В противном случае, громко оповещали они, Рим объявляет городу войну. Как только истекал назначенный срок, один из фециалов, именуемый pater patratus — главный жрец, в сопровождении не меньше чем троих свидетелей снова отправлялся на границу. Здесь, взяв в руки окровавленное копье, он еще раз оглашал волю Рима, а затем забрасывал копье на вражескую землю. Разумеется, исполнение этого архаичного обряда в качестве объявления войны далекому государству представляло немалые трудности, однако римляне, весьма щепетильные во всем, что касалось соблюдения древних традиций, нашли выход из положения. Pater patratus символическим жестом запускал окровавленное копье в колонну перед храмом богини войны Беллоны, расположенным в том же районе, где позже Август выстроил театр Марцелла.

Так же все происходило и на сей раз, примечательно лишь, что, если верить Диону Кассию (L, 4, 5), в роли главного жреца, объявившего войну Клеопатре, выступил сам Цезарь Октавиан. Доисторический обряд как нельзя лучше выражал владевшие им мысли: война, которую он готовился развязать, представлялась ему справедливой, ибо была объявлена с соблюдением всех старинных формальностей, кроме того, она обретала форму «крестового похода» Рима, стоящего на страже традиции, против сил Востока, олицетворяемых Клеопатрой. Об Антонии не упоминалось ни словом. Он словно бы исчез с политического небосклона, целиком поглощенный бесстыдной царицей. И предстоящая война вовсе не являлась ни эпилогом долгой череды гражданских войн, ни очередной гражданской войной. Это была последняя война против эллинистического царства, грозившего Италии и Западу смутой и развратом.

Весной 31 года армия Цезаря, состоявшая из 60–80 тысяч пеших воинов и 12 тысяч всадников, на четырехстах кораблях переправилась через Адриатическое море. Решающей схватке предстояло разыграться у побережья портового города Акциума, под пристальным взглядом Аполлона, чей храм примостился на высоком берегу. В морском сражении готовились встретиться два крупных флота. Накануне боя, как это случалось уже не раз, Цезарь, погруженный в раздумья о грядущем, получил знак свыше. На сей раз небеса явили свою волю, послав ему навстречу погонщика с ослом. Цезарь, жадно ловивший любую примету, спросил у погонщика: «Как тебя зовут? — Евтихий, — отвечал тот. — А твоего осла? — Никон». Евтихий и Никон! Какая несказанная удача! Ведь Евтихий по-гречески означает «удачливый», а Никон — «победитель» (Светоний, XCVI, 5). В данном эпизоде нас восхищает не столько чрезвычайная изворотливость богов, сколько потрясающая способность Цезаря уметь читать их «послания». Поистине, надо было обладать особой восприимчивостью, дабы не упустить ничего действительно важного. Такой же способностью к распознаванию божественных знамений наделен и Эней у Вергилия.

Наконец настал день 2 сентября 31 года — один из таких дней, которые меняют всю мировую историю. Ни погонщик, ни осел не обманули: несмотря на численное превосходство Антония и его тщательную подготовку к сражению, исход битвы решил Агриппа. Предприняв обманный маневр, он сделал вид, что отступает, и тем самым увлек за собой часть кораблей Антония, что разрушило первоначальный стратегический замысел последнего. Клеопатра наблюдала за схваткой с одного из кораблей. Обнаружив, что удача не на их стороне, она испугалась оказаться в ловушке и на судне под названием «Антония» ретировалась с места сражения. За ней следом устремились 60 кораблей. При виде этого бегства Антоний также счел за лучшее отступить, уведя за собой еще 60 кораблей.

Итак, морскую битву Антоний проиграл, что, впрочем, еще не означало окончательной победы Цезаря в войне. Антонию и Клеопатре удалось спасти часть своего флота; другая его часть успела укрыться в Амбракийском заливе, и в полной неприкосновенности оставались их сухопутные силы. Говорить о том, что все потеряно, пока явно не приходилось, — разумеется, при условии, что солдаты не переметнутся к врагу. Увы, в войсках царило уныние. Люди своими глазами видели, как бежала с места битвы царица, как следом за ней бежал главнокомандующий, но, конечно, не понимали, что в этом бегстве заключался единственный способ спасти положение. Цезарь не преминул запустить во вражескую армию слух о том, что Антоний сознательно скрылся вместе со своей любовницей, бросив воинов на произвол судьбы. Он также старался дать понять, что проявит милосердие к тем из них, кто перейдет на его сторону, и будет вновь считать их римскими солдатами, суля в будущем и земли, и денежные награды… Коротко говоря, вскоре и флот, и сухопутное войско сдались Цезарю, а стычка близ Акциума, наконец-то обретшая значимость победы, превратилась в легендарную битву при Акциуме, прославлению которой посвятили свои силы поэты, связавшие свой личный успех с процветанием Цезаря.

Повествуя об этих событиях, Дион Кассий (LI, 1, 2) дает такой комментарий:

«Если я упоминаю эту дату — 2 сентября, то имею на то особую причину, хоть и не в моих правилах давать подробности такого рода. Но именно тогда Цезарь в первый раз получил в свои руки всю власть, и в дальнейшем разумно вести отсчет годам его владычества начиная с этого дня».

Пожалуй, историк немного поторопился, потому что для укрепления полученной власти Цезарю предстояло сделать еще немало. Прежде чем добивать Антония и Клеопатру, которые в любом случае проиграли окончательно и бесповоротно, следовало заняться огромной армией, ожидавшей обещанных наград, и восточными царями, в большинстве желавшими победы Антонию. Цезарь собирался отправиться в длительную поездку по странам Востока, когда от Мецената, остававшегося от его имени управлять Римом, пришло сообщение о попытке государственного переворота, предпринятой Лепидом — сыном бывшего триумвира. Солдаты, вернувшиеся в Италию из чужих стран, писал он также, проявляют беспокойство и готовят мятежи. Цезарь отправил в Рим Агриппу, вручив ему дубликат своей личной печати. Однако обстановка продолжала оставаться тревожной, и тогда он сам приплыл в Брундизий, хотя стояла зима. Меньше чем за месяц, действуя где подачками, где посулами, ему удалось восстановить спокойствие. Но он понимал, что это не более чем отсрочка. На первое место вышел вопрос о захвате сокровищницы Птолемеев.

Все это время Антоний и Клеопатра, укрывшись в Александрии, строили планы один фантастичнее другого и закатывали пиры один роскошнее другого, одним словом, делали все, лишь бы не думать о том, что их ждет в ближайшем будущем. Антоний пребывал в подавленности и ненадолго оживал только во время очередного торжества, каждое из которых праздновалось с пышностью на грани отчаяния. В такой обстановке Антилл впервые надел мужскую тогу, а Цезарион пополнил собой списки эфебов. С двух сторон к Александрии подтягивались войска. Их вели Цезарь и его друг Корнелий Галл, явно вознамерившиеся взять город в клещи. Антоний обратился к Цезарю с просьбой позволить ему уехать в Афины, где он обещал жить как обыкновенный гражданин. Царица дала согласие отречься от престола в пользу своих детей и засыпала Цезаря роскошными подарками. Но он оставался непреклонен. Он жаждал покончить с ними раз и навсегда. 1 августа 30 года с небольшими боями у городских стен он вошел в Александрию.