– Звание, фамилия? – буркнул он по-русски почти без акцента.

– Младший сержант Репин.

– Инициалы?

– Илья Ильич.

– Гля! А был бы Ефимыч, то был бы как великий украинский художник.

– Русский, – вырвалось у меня.

– Что-что? – поднял он правую бровь.

– Я говорю, что Илья Ефимыч Репин был великим русским художником.

– А как же картина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»?

– Репин написал ее в Екатеринодаре, – парировал я. – Еще точнее, в станице Пашковской. Ему позировали местные жители. Есть свидетельства.

– Умный, значит, – недобро констатировал эсбэушник.

– Никак нет, товарищ капитан. Просто интересовался биографией однофамильца.

– А вот скажи мне, умный: ты ведь русский, да?

– Русский.

– Украину не любишь? Да? – Ну и вопросы у этого капитана.

– Если вопрос касается моих личных предпочтений, то ответ скорее положительный: люблю! – отрапортовал я.

– Скорее положительный, – покачал головой Пономаренко и вдруг, выпучив глаза, надсадно заорал: – Упор лежа принять!

Я автоматически рухнул на пол.

– Делай раз! – я коснулся подбородком пола и завис.

Команда «делай два» последовала не скоро. Гонял он меня долго и основательно. Изредка тупо задавал один и тот же вопрос: кто поджег склад? Ответить ему было нечего – ведь я и понятия не имел, кто его поджег.

– Я тебя загоняю, говно, – флегматично бурчал эсбэушник. – Делай два!

Я молча выполнял команду, отчетливо слыша характерный звон стекла. Такой бывает, когда горлышком бутылки или графина задевают край стопки.

– До смерти загоняю, – словно беседуя сам с собою, бубнил сверху спецслужбист. – Забудешь, как мать родную зовут. Зато про склады все вспомнишь. Я тебя научу Украину любить.

Резко пахло водкой. Особист кряхтел, выдыхая. Минут через десять скомандовал:

– Встать! Смирно!

Руки-ноги затекли, слегка подташнивало.

– Крепкий хлопец, – с фальшивой уважительностью продолжал эсбэушник. – Присаживайся вон на стул.

Он налил в стопку водки и подвинул мне:

– Пей, солдат.

Выпив, я тут же приятно поплыл. А после предложенной Пономаренко сигареты с фильтром так и вообще почувствовал себя на седьмом небе. Почаще бы так отжиматься.

– Про поджог склада точно ничего не слышал?

– Нет, – покачал я головой. – Ничего похожего.

– Пшел, – угрюмо буркнул капитан.

Остаток срока дослуживал я в Белой Церкви. В новой части было получше. Да и то – все-таки почти Киев, не заброшенная степь. Утомительной идиотской уставщиной меня, как старослужащего, не особенно обременяли. К тому же основное время я все равно проводил в элитном поселке, где строил кому-то очередной особняк. Солдаты, умевшие работать, здесь ценились больше, чем умевшие стрелять.

После дембеля я поехал домой на электричке, и через час с небольшим был уже дома.

В электричке я подвел итоги. За время службы я научился: мешать раствор, класть кирпич и шлакоблоки, пить водку, воровать топливо. То есть, время прошло с пользой.

Киев встретил меня потрясающей погодой. За время моего отсутствия город заметно изменился. Стало больше вывесок и рекламных щитов на украинской мове. Воздух был как-то особенно наэлектризован.

Мне же было не до мовы. Передо мной стоял вопрос: чем себя занять и вообще – как жить дальше? Я мог предпринять еще одну попытку стать полноценным участником социума – восстановиться в университете. Но эта возможность отчего-то не манила. Перед глазами как живой возникал образ профессора Пацюка. Да и доучивавшиеся приятели рассказывали, что хохлонауки стало ощутимо больше, да и не особенно-то нужны сейчас стране выпускники высших учебных заведений. Попросту потому, что предложить им страна ничего не могла.

Я плюнул и окончательно простился с этой идеей.

С работой в столице дело тоже обстояло неважнецки. Хотя официально считалось, что недавний российский дефолт Украины не коснулся, местная экономика находилась в полной заднице, равно как и частный бизнес. Рабочие руки, как я успел убедиться за месяц с небольшим, тоже никому не требовались. А служить охранником меня отчего-то не тянуло. Такой вот я привередливый.

Как-то в День победы, девятого мая, я оказался в центре города. День был теплый, и мне хотелось пошататься по Крещатику, выпить пива и проникнуться всеобщим праздничным настроением.

Неподалеку от пересечения с Майданом я увидел толпу.

– Если бы не Россия, – горланил с трибуны какой-то сивоусый дед, – Украина гораздо раньше смогла бы стать независимым демократическим государством. Были бы достигнуты соглашения с Гитлером! Украинцам жизненно необходимо объединяться и противостоять кровавым москальским угнетателям!

Внимавшая маразматику толпа не была агрессивной. Пенсионеры в пиджаках и шляпах. Работяги-хохлы средних лет. Из молодежи – несколько ботаников в толпе да трое парней в камуфляже у трибуны.

В одном из них я неожиданно идентифицировал тощую, долговязую фигуру бывшего одноклассника Генки Шлюпкина – в школе я его, было дело, несколько раз поколачивал, но вообще он создавал впечатление нормального парня. Интересно, что он делает среди этой мерзопакости?

Тем более, что Шлюпкину, по-видимому, было как-то не по себе. Лицо его какое-то озадаченное и сосредоточенное, глаза бега ли и непрестанно щурились. Такое бывает у не самых смелых ребят перед дракой. Генка словно готовился, что сейчас его будут бить.

Камуфляж на моем полудохлом однокласснике смотрелся нелепо и был явно не по размеру. К тому же ему не хватало какой-то стати, которая возможна только у людей, служивших в армии – камуфляж, как правило, органично смотрится лишь на тех, кто знает, зачем он нужен. А студента пединститута Шлюпкина служба в вооруженных силах обошла стороной.

Погомонив, «незалэжники» стали расходиться. А я подошел поближе и поймал одноклассника за рукав.

– Здоров, революционер! – насмешливую иронию в моем взгляде скрыть было сложно. – Воюешь?

– Я тороплюсь, – заметался он.

– Да подожди ты, – успокоил я. – Давай вот пивка попьем. Расскажешь, как дошел до жизни такой.

– До какой? – нервничал одноклассник.

– В камуфляже вот ходишь, – усмехнулся я. – Как он тебе достался?

– Да обычно. Ветераны выделили. Им охрана была нужна. Ну, для митинга, от хулиганов всяких... Я и вызвался. Мне просто не хотелось с младшими товарищами в общей толпе стоять...

Я вспомнил физиономии сочувствующих ботаников. Мне тоже, пожалуй, не захотелось бы стоять рядом с такими. Но из Шлюпкина охранник тоже малоубедительный.

– А что, служивших там у вас совсем нет?

– Почти нет, – покачал головой Шлюпкин, и вдруг пристально уставился на меня, словно ему пришла в голову какая-то мысль. – Слушай, а ведь ты только что из армии?

– Ну да...

– Так айда к нам! У тебя ведь и работы, наверное, нет. А ветераны говорили, что нам надо найти побольше крепких парней. Давай к нам!

– Ветераны чего именно? Кухонных баталий?

– Ну что ты. Великой отечественной!

– Ветеран Великой отечественной не станет всерьез говорить о возможных соглашениях с Гитлером.

– Да какая разница, чего он там несет? – пожал плечами Шлюпкин. – Главное, деньги платят.

– И что, много тебе платят?

– Ну... мне пока не платят, – признался Шлюпкин. – Заслуженным товарищем надо стать. Тогда это... платить будут. Возможно, что и немало.

– Ты что, хочешь стать у этих заслуженным товарищем?

– Ну, – помялся он, – я бы не возражал.

– Ты же даже не хохол. Что ты среди этих бандеровцев-то забыл?

– Илья, мы живем в такой стране. За ними будущее.

– За бандеровцами? Это кто тебе сказал такую чушь?

– Слушай-ка, Илюх, – с неожиданной твердостью заговорил Шлюпкин. – Ты просто не врубаешься, что происходит в стране. В Украине сейчас заинтересовано чуть ли не все значимое мировое сообщество. Знаешь, сколько денег сюда вбухивают одни только америкосы? Думаешь, Кучма до скончания века будет здесь метаться, как говно в проруби? Скоро придут другие люди. Вон те и придут, – мотнул он головой в сторону Майдана. – И памятников еще тому Гитлеру понаставят... Не надо так на меня смотреть, Илюх. Я тебе говорю – понаставят. Там будет и бабло, и перспективы.