– Тогда через час в гостинице «Украина», на Майдане которая. Номер сейчас уточню и пришлю смс-кой.

– Почему в гостинице-то?

– Потому что у меня там крупная бронь, чуть ли не на половину номеров. Для гостей, международных наблюдателей, ну и всякое такое. К тому же, – усмехнулась она, – эти номера совершенно точно не прослушиваются.

Я вышел из метро и направился к гостинице. Через полчаса Маша впорхнула в номер и улыбнувшись, поцеловала меня в губы. Мне было не до улыбок. Посмотрев на меня, она тоже посерьезнела. Я приглашающе мотнул головой в сторону стола, на котором стоял раскрытый ноутбук. Несколько минут Маша молча смотрела в монитор, потом достала сигарету, закурила. Руки ее чуть дрожали.

– Что ты собираешься с этим делать, Илюш? – севшим голосом спросила она, заглянув мне в глаза.

– Максимум послезавтра это будет опубликовано первой полосой, – ответил я, не отводя взгляда. – Я не могу поступить иначе, пойми. Это абсолютный инсайд международного уровня. Это серьезная информация.

– Именно, – Маша медленно прошла к минибару, достала оттуда крошечную бутылочку виски. – Именно, что серьезная. Даже слишком. У нас это никто не опубликует. Побоятся.

– Зато у нас опубликуют. Прости, Маш. Я знаю, что снова наступаю на мозоль твоему мужу. Но ничего не могу сделать.

– Ты не понял, Илюш, – проговорила она, нервно скручивая крышку с бутылочки. – Ты совсем ничего не понимаешь. Это не наступить на мозоль. Если это будет опубликовано, то Артемий будет похоронен окончательно. Возможно, даже по-настоящему.

Я молча смотрел на Машу, а перед глазами, как живые, стояли два увальня-бандеровца со стройки, неуверенно переминавшиеся тогда на Киевском вокзале. И отчетливо звучали в голове слова бригадира.

«Та кому он всрался, Кеша? Выкинешь куда-нибудь подальше. Хто його искать-то будет?»

Сколько на счету Третьяченко таких бандеровцев, не знает даже он сам.

А напротив умоляюще сияли глаза любимой женщины.

– Маш... – я растерянно помялся. – Видит Бог, как я тебя люблю. – Она опустила голову и снова потянулась за сигаретой. – Я жить без тебя не могу. Давай уедем на хрен отсюда. Ну, честное слово.

– Куда уедем, Илюш? – голос ее звучал глухо. – Куда? В твою съемную квартиру у метро?

– Скоро я получу российское гражданство. Поступлю в университет, заочно окончу. Работа у меня перспективная, карьера... Купим мы и квартиру, и все остальное. Чтоб стать генеральшей, – криво пошутил я, – надо выйти замуж за лейтенанта. Я, Маш, всё для тебя сделаю! Я всю жизнь тебе посвящу! Но пойми, я не могу этого не опубликовать.

Маша подошла к столу, взяла чистый стакан, зачем-то нервно протерла его салфеткой. Взгляд ее быстро твердел, будто внутри нее, укрепляя внутренний стержень, закручивали какую-то тяжелую гайку. Словно на что-то решившись, она выдохнула и взглянула на меня в упор.

– Ладно. Давай мы с этим позже разберемся. В конце концов, я по тебе скучала и приехала не только за этим. Жаль будет, если мы не воспользуемся свободным номером. Правда, Илюш? Подожди, я сейчас вернусь.

Она улыбнулась, чмокнула меня в щеку и скрылась за дверью ванной; зашумела вода. Разложив постель, я походил по комнате.

Минут через десять в дверь негромко постучали. Я открыл дверь и тут же был ослеплен сильным ударом в лицо. Раздался отвратительный хруст, в глазах потемнело. Я попытался прикрыть голову, но меня ударили снова, еще сильнее. Я упал на пол, и меня начали избивать ногами. Били профессионально, не в шутку: уже через несколько ударов я не чувствовал ничего, кроме оглушающей боли. Меня схватили за шиворот, проволокли в апартаменты, бросили на пол, придавили ногой голову. Я попытался приподняться, но в мозгу вдруг вспыхнули разноцветные брызги, все мышцы вмиг ослабли, по голове что-то обильно потекло, и не отключившиеся еще рецепторы определили – о мою голову разбили стоявший на столе графин. Очень хотелось вырубиться, но сознание не покидало – видимо, от страха за Машу. Страшно было еще и потому, что нападавшие делали свое дело очень тихо. Не орали матом, не издавали никаких других деморализующих звуков – просто методично меня забивали. Целенаправленно. Молча.

– Ты совсем крышей поехал, – всплеснул руками Ренат. – У тебя сотрясение мозга, вся башка порезана, как у Шарикова, а ты ломишься куда-то.

– Да не могу я тут лежать, пойми! У меня жопа кругом! К тому же я догадываюсь, откуда растут ноги. Ну, сам вот подумай, куда могла исчезнуть Маша? Не Третьяченко же ее украл!

– Илюх, – мрачно взглянул на меня Стас, – ну, не дело это, пойми. А если эти твари тебя увидят где-нибудь? Тебя же сожрут заживо! А о Машке ты подумал? Что они с ней сделают? И как ты вообще будешь шляться по городу в таком виде?

Вид-то на самом деле был вполне ничего. Как ни странно, по большому счету я был целехонек. Ну, синяки немного, ну, сотрясение... Голова вот забинтована, это плохо, но в шапке и каких-нибудь темных очках я вполне могу показываться на людях, особенно в сумерках. Видимо, убивать меня не планировали.

В гостинице меня нашла проходившая по коридору горничная, заметившая приоткрытую дверь. Вызвали «скорую помощь», зашили порезанную осколками кожу головы, диагностировали сотрясение, а потом впустили ко мне Рената и Стаса, протрезвонивших врачам все мозги. Убедившись, что я не помираю, Стас от греха подальше транспортировал меня к себе домой. Где мы все теперь и находились. Не к родителям же меня везти с пробитой башкой.

Ситуация сложилась абсурдная. Стасу с неопределившегося номера позвонил какой-то мужик, будничным голосом сообщил, что Мария находится «у них», и настоятельно рекомендовал не публиковать известные материалы. На недоуменный вопрос – на каких условиях Машу отпустят, – велели выключить мозги, не дергаться, не беспокоить ментов и тупо ждать следующего звонка.

– Тьфу, сука, – я в отчаянии сжал кулаки. – Что же за говно-то происходит? И обратиться ведь толком не к кому! У меня ведь нет номера даже этого козла Пономаренко!

– Кого-кого? – Стас изумленно подскочил на стуле и вытаращил глаза.

– Ну, полкан один из спецслужб... А ты что, его знаешь?!

– Да кто ж его не знает, черт! Это ж враг Третьяченкин злейший, еще чуть ли не с начала девяностых! Машка сто раз его недобрым словом поминала. Да я и без Машки его знаю, он наш универ курировал по линии СБУ, мальчиков в кабинетик свой тягал. Он ведь пидор, ты не в курсе?

Я поперхнулся. Только этого мне не хватало. Ренат сдавленно заржал:

– А что ты имеешь против пидоров? Перед Богом-то все равны, гы-гы-гы, – и Ренат покосился на стоявшую в углу икону.

– При чем тут это-то? – недоуменно буркнул Стас. – В любой церковной книжке написано, что Бог создал людей по своему образу и подобию. А я что-то сомневаюсь, что господь Бог был пидорасом.

– Да уж, не поспоришь. К тому же Содом и Гоморра были уничтожены именно за педерастию. Но все-таки скажи, мне интересно. У вас ведь свободная страна, революции, вон, делаете, – Ренат очень старался не заржать. – Вас ведь без пидоров в Европу не пустят.

– М-да, вырождается Европа. Там же негры одни, ептыть. Да и как не вырождаться, если там гей-парад – один из национальных праздников? Там с детства уверены, что быть пидором – это нормально. У них это в крови уже. И даже однополые браки узаконены. Сам подумай, хорошо ли это для демографии, когда твою жену зовут Джон? Дикость, блядь, и позорище.– Слышь, Стас, – я с трудом осознавал сказанное. – А ты не гонишь? Я ведь его давно знаю. Хотя... я в пидорах не разбираюсь. Ко мне не приставал, во всяком случае.

– Да чё мне гнать-то? Он тебе что, правда нужен? Сейчас, – Стас полез в записную книжку мобильного, – у меня есть барыга знакомый, он Пономаренку твоего кокаином снабжает. Сейчас найдем твоего полкана.

Через минуту я уже набирал номер Пономаренко. Судя по реакции, он не был рад меня слышать. Он даже не дослушал до конца.