– Иногда даже жаль, что женщины столь ограниченны, – голос Третьяченко сделался глуше. Видимо, ему было нужно выговориться. – Иначе они все были бы несколько более... сдержанны, что ли. Хотя бы из инстинкта самосохранения. Или из простой человеческой, женской жалости. Хотя бы к тем, что будут после них. А я, видишь, все равно ее люблю. И всегда прощаю. Потому что она единственный близкий мне человек.

Я не знал, как реагировать. С одной стороны, я никогда не прощу себе, если не опубликую то, что должен. Но если с Машей что-нибудь случится...

Третьяченко словно читал мои мысли.

– Не публикуй этого, будь любезен. Пономаренку об этом просить бесполезно, проще его убить. Но и это уже не поможет. Денег тебе тоже не предлагаю. Знаю, что не возьмешь. Или... – он с какой-то надеждой заглянул мне в глаза.

– Не возьму, – отрезал я. – И хватит меня оскорблять.

– Ну, вот. Признаюсь, почтовый ящик твой, конечно, мы давно вскрыли и изучили вдоль и поперек, но ничего не тронули: ясно же, что ты наверняка озаботился более надежной сохранностью такого материала.

– Пфф, обижаете, – я удивленно пожал плечами. – Само собой. Вся почта, даже личная, сразу дублируется мной на корпоративный адрес, а взломать сервер одного из центральных СМИ России вам однозначно слабо.

– Да я и не стал бы, – Третьяченко встал, покачнулся. – Какой от этого прок? Это же не советское время, когда были всякие там микропленки и прочая осязаемая фигня. Сейчас любой школьник может передать информацию со скоростью света и безо всяких проводов... к сожалению. Ну что, договорились мы с тобой?

– Нет, Артемий Андреевич.

Он немного удивленно приподнял бровь.

– Ни о чем мы с вами не договорились. Информация будет придержана ровно до той минуты, пока не найдется Маша. Потом я ее обязательно опубликую.

– Ну, хоть что-то. – Третьяченко тяжело вздохнул и потер руками виски. – Что вот с тобой делать? Может, правда грохнуть, к чертовой матери?

– Бесполезно, – я развел руками. – Сами понимаете, что приняты все меры, и о том, что я нахожусь сейчас у вас, знает даже главред моей газеты.

– Да шучу я, – он кривовато усмехнулся. – Хорошо. А теперь давай по делу.

– Простите, что?

– Репин, а ты глуп все-таки. Даже удивительно, как тебя взяли в твою газетенку.

Третьяченко встал и пошел к бару. Абсолютно твердой походкой. Алкогольного опьянения как и не бывало, хотя еще минуту назад я готов был поклясться, что он синий, как изолента.

– Ты что, всерьез решил, что я позвал тебя сюда, чтоб поплакаться в жилетку и о чем-то попросить?

Я уже и не знал, что подумать. Просто сидел и растерянно смотрел, как твердой рукой он налил себе еще стакан чиваса, совершенно спокойно выпил и, не поморщившись, с хрустом откусил большой кусок от лежавшего в вазе с фруктами яблока.

– Иди сюда, – он сделал приглашающий жест в сторону встроенного в стену сейфа. – Смотри.

Он достал из сейфа красивую кожаную папку и развернул передо мной. Разглядев первую же бумагу, лежавшую сверху, я обмер. Не веря глазам, я выхватил документы из рук Третьяченко и начал судорожно перелистывать один за другим. Фотографии, расшифровки телефонных прослушек, какие-то банковские счета – все смешалось у меня в глазах в одну сплошную массу. Распечатанная раскадровка слайдов, поэтапно и очень разборчиво отражающих прием и передачу огромных сумм наличных денег. Посольство и Госдеп США, российский теневой бизнес, российские спецслужбы; телефонные переговоры с участием лиц такого калибра, что у меня по хребту пробежали мурашки; кандидаты в президенты; все смешалось в этом околомайданном дурдоме Облонских. И даже снимки Пономаренко в интимной обстановке с каким-то толстым гомиком.

В общем, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы отчеливо понимать, что у меня в руках сейчас находится убойный компромат на всю верхушку СБУ.

Я с трудом оторвался от папки, поднял вопросительный взгляд на Третьяченко.

– Ну что, шакал ротационных машин? – Третьяченко хмуро улыбнулся. – Впечатляет?

Я судорожно сглотнул комок в горле и молча кивнул. Журналистам такое не показывают. Во всяком случае, без последствий. Я четко понимал, что, даже просто заглянув в эту папку, уже подвесил свою жизнь на тонкий волосок.

– Это ты еще видеозаписей не видел, – Третьяченко хохотнул. – Они там, в СБУ, думают, что они самые крутые. Попутали хуй с трамвайной ручкой. Решили, что могут безнаказанно наехать на без пяти минут генерала разведки... Впрочем, хватит лирики. Завтра все это пришлют тебе в почту, в цифровом виде. Что с этим делать, сам решишь. Думаю, что ты понимаешь, какие соображения на этот счет у меня самого. Я хочу, чтоб это было опубликовано. И это по-любому будет опубликовано.

– Почему именно я?

– Не обольщайся, – он с усмешкой убрал папку назад в сейф. – И не записывай это себе в личную заслугу. Ты просто центральная российская пресса. И после этой публикации начнется такая международная заварушка, что мало не покажется. Уж я-то знаю, – заржал он. – Кроме того, если это не опубликуете вы, то опубликуют другие. Такой материал не пропадет. Ты извини, что я сегодня начал издалека. Просто хотелось лично ознакомиться с Машкиным капризом. Обыкновенное человеческое любопытство. А теперь всё, пиздуй отсюда, герой-любовничек. Утомил ты меня.

Артист, блин, погорелого театра. Зябко кутаясь в куртку, я шел к ожидающей меня машине. Было уже темно; под ногами скрипел снег. Несмотря ни на что, сейчас я испытывал к Третьяченко что-то даже вроде симпатии. Вот это выдержка. Мало того, что пьет виски, как воду, не пьянея, да еще и... Неизвестно, смог ли бы я сам относительно ровно разговаривать с человеком, с которым любимая женщина наставляла мне рога.

Достойные у меня враги. А значит, и сам я не пустое место. Эта мысль немного утешала.

Однако руки на прощание я ему все же не подал.

Всю обратную дорогу вспухала голова. Как журналисту, о лучшем варианте развития событий мне не приходилось и мечтать: не каждому моему коллеге удавалось на ровном месте получить бронебойный компромат на ведущие спецслужбы. Я знал, что если эти материалы будут опубликованы, то в пантеоне профессионального Олимпа я утвержусь раз и навсегда. Просто-таки отольюсь там в бронзе. Журналистский статус мой взлетит под облака и назад уже не опустится. Передо мной будут открыты все двери, все пути и дороги, а любое мое мнение навсегда превратится в экспертное.

С другой стороны, становилось все яснее, что всего этого не произойдет. Потому что во всем этом была замешана Маша. И пока она не найдется, я буду вынужден держать рот на замке.

Мы уже подъезжали, когда с водительского сиденья вдруг повеяло каким-то напряжением. У мирно бормотавшего радио прибавили звук, водитель безумно воззрился на меня в зеркало заднего вида и приложил палец к губам. Какая-то украиноязычная станция передавала новости. Всех деталей я не понимал, но общий смысл был ясен – только что был найден убитым министр транспорта и связи Украины по фамилии Кирпа. Водитель вдруг резко принял вправо; судорожно взвизгнули тормоза. Мы стояли на бульваре Леси Украинки, у поворота на Госпитальный. До квартиры Стаса две минуты пешком.

Водитель схватил мобильный телефон, нервно потерзал кнопки, приложил к уху. Каждый его жест выдавал сумасшедшее напряжение и какую-то необъяснимую панику.

– Артемий Андрийович, – с тревогой заговорил он. – За Георгия Николаевича вже... Так! Та вже прийихалы... Добре. Зараз буду.

Увидев его дикий взгляд, я все понял. Буркнув: «Спасибо, здесь уже дойду», я вышел из машины и пошел вверх по Госпитальному. За спиной взвыл двигатель и истошно завизжали шины – мордоворот втопил по газам, что называется, на все деньги.

По словам Стаса, погибший был весьма влиятельным человеком. Настолько, что, даже являясь лидером одной из партий и избравшись в парламент, от депутатского мандата просто отказался. Возглавлял он управление железных дорог Украины, при выборах выступал на стороне проигравшего Януковича, обеспечивая доставку на Майдан его сторонников из Донецка и много еще откуда. Выигравший на вчерашнем переголосовании кандидат Ющенко ненавидел Кирпу всеми фибрами души, даже недавно требовал у предыдущего президента Кучмы уволить могущественного чиновника и расследовать его деятельность, в законности которой сильно сомневался. На призывы Ющенко, впрочем, тогда не обратили никакого внимания.