– Чушь, глупость, банальность. Я бы, наверное, не удивился, услышав такое из телевизора, которого у меня, к счастью, нет. – Скакки удрученно покачал головой. – Ты меня… разочаровал.

Когда старик говорил про разочарование, это звучало так, словно речь идет о смертном грехе. Дэниэл, однако, пропустил обидный выпад мимо ушей. К тому времени он был уже не юным, наивным студентом, а творением Скакки. Человеком, знающим жизнь. Жизнь по-венециански.

– Тогда что?

– Дьявола потому нельзя обогнать, – наставительно произнес Скакки, поднося к губам стакан, – что невозможно обогнать себя самого. Он одновременно и часть тебя, и часть чего-то еще.

Но не завладев твоей душой, которую ты, Дэниэл, должен предложить ему сам, добровольно, дьявол – ничто. Всего лишь ночной хищник. Бугимен, как сказали бы американцы. Тварь, годная только для того, чтобы пугать детишек, не больше. Следовательно…

Пьеро помнил, как старик выпрямился и для пущей важности помахал перстом перед носом англичанина.

– …дабы одолеть дьявола, ты должен прежде одолеть себя. И это самое трудное из всех сражений, требующее величайшего мужества.

Тот еще был краснобай и хитрец. Пьеро знал это всегда и порой побаивался кузена. Но и людей старик видел насквозь. Разговор не просто остался в памяти, но и всплывал время от времени. Те, о чем говорил Скакки, представлялось настолько истинным, насколько и ужасным. Выходило, что противники таких, как Мэсситер, отчасти сами навлекают на себя несчастья. Что нет четкого разделения на белое и черное, хорошее и плохое, добро и зло. Есть только оттенки серого, темнеющие или бледнеющие в результате действий тех, кто упорно полагает себя невинно пострадавшей стороной.

Себя Пьеро считал человеком простым и честным. Он никогда не рассчитывал на то, чего не заработал. Никогда не искал, на чьи бы плечи переложить общественное или личное бремя. Онвсего лишь хотел спокойного существования в мире, о котором иногда не хотелось и думать. И как ни неприятно признавать, такое отношение к миру было своего рода трусостью, тягой к простоте, как бастиону против непонятного, чужого, сложного мира, лежащего за пределами Сант-Эразмо. Мира, в котором люди, мужчины и женщины, использовали друг друга из лености и жадности, а потом шли домой и спокойно спали, уверенные, что их действия оправданны, потому как, с их точки зрения, так принято.

Пьеро не вступал ни в какие сражения, убаюкивая себя мыслью, что совершает смелый поступок, помогая Дэниэлу и Лауре, но иногда спрашивал себя, не делает ли это ли из трусости – а как еще можно назвать бегство от дьявола?

Лодка обогнула Ле Виньоле, и он обернулся, чтобы еще раз посмотреть на свой остров. Там, далеко, был его самодельный причал, шаткий, покосившийся мосток, звавший его, ждавший их, Скакки и пса, возвращения. Там было его место. Его и других таких же. Но не Дэниэла. Не Лауры, Они стали жертвами драмы, поставленной также и при его участии. Но это не умаляло его сочувствия к ним – скорее, придавало решимости помочь, поскольку сами они, похоже, не видели за собой никакой вины. Хьюго Мэсситер лишил их настоящей жизни, как лишил жизни и старика Скакки. А если быть честным до конца, то следовало признать, что с ними обошлись еще хуже, поскольку каждый лень их был отравлен страхом перед Мэсситером. Пьеро с детства понимал – больные и покалеченные заслуживают помощи от здоровых. То был долг, в исполнении которого он не колебался никогда, даже тогда, когда его мать начала терять сначала здоровье, а потом рассудок. Жизнь столь кратковременный, невозместимый дар, а смерть так темна, пуста и ужасна, что он был счастлив сделать что угодно, чтобы хоть как-то поправить положение тех, кого жалел и кому соболезновал.

Глядя на причал, он вспоминал и других гостей. Троих полицейских, Престранную компанию. Один – невысокий, молодой, энергичный, второй – постарше, некрасивый, мудрый. И третий, инспектор, с ясными, умными глазами, в глубине которых таилась тьма.

Этот третий уже танцевал с самим дьяволом, хотя и не желал еще признавать это.

Голова слегка кружилась от выпитого. Пьеро прошелся взглядом по лагуне, вдоль однообразных высотных зданий, вытянувшихся от Челестиа до Фондаменте Нове. Он любил читать газеты, считая важным быть в курсе событий. В газетах много писали о возвышении Хьюго Мэсситера и его планах по переустройству Изола дельи Арканджело. Писали – хоть и немного – но том, как развивались события после трагедии в палаццо, происшествия, свидетелем которого он мог бы быть, если бы, доставив груз, не поспешил убраться поскорее от разряженных, напыщенных господ и раскрашенных дам.

Беспокойный инспектор лежал теперь в больнице, в одном из тех зданий на набережной. Интересно, встретился ли он со своими демонами, и если да, то кто взял верх?

– Нельзя обогнать самого себя, – пробормотал Пьеро, отметив, что язык слегка заплетается – определенно из-за того лишнего стаканчика крепкого темного вина из прошлогодних запасов.

Все движется навстречу судьбе. Меняется только шаг, скорость, с которой каждый приближается к конечному пункту назначения.

Голова плыла. Может быть, дать псу еще один шанс? Пусть ведет толку через лагуну, держа курс на островок с железным ангелом. В последний раз. Больше такого бремени он на Ксеркса уже не взвалит.

Что-то другое отвлекло его от этой мысли. Водное такси, выскочив из-за мыса, взревело мощными двигателями и, вскинув нос над серой водой, устремилось к городу.

Никто на острове такими лодками не пользовался. Ни у кого на них просто не было денег. Да и зачем они здесь?

Озадаченный, он подумал о тщедушном моторе «Софии», сил которого не хватало даже на то, чтобы соревноваться в скорости с мусорными баржами, медленно тащившими свой груз куда-то к выходу из лагуны.

Проводив глазами тающий вдалеке силуэт такси, Пьеро пожалел, что у него нет даже четверти его скорости. Он знал, что должен увидеть Изола дельи Арканджели еще раз и потом распрощаться с островом навсегда.

Коста еще говорил по телефону, когда моторка остановилась у причала Сан-Пьетро. Рев дизеля спугнул расхаживавших на набережной голубей, и они стайкой взмыли в ясное голубое небо. Коста сунул таксисту несколько бумажек и сошел на берег. Впереди, над крышами домов, высилась покосившаяся колокольня, но как добраться до нее через путаницу разбегавшихся от берега пустынных переулков? Даже здесь, на заброшенном островке, лишь формально считавшемся частью Венеции, ощущалась устремленность города к власти. Еще два столетия назад расползшаяся громадина Сан-Пьетро была главным городским собором, символом церкви, умышленно сосланной государством на далекую периферию, дабы ни у кого – ни у отдельного священника, ни у паствы в целом – не осталось сомнений в том, что духовное должно всегда отступать перед мирским. Ныне вся небольшая власть, которой обладало когда-то это место, рассеялась, как пыльца на ветру. Покинутый всеми, кроме нескольких пенсионеров, устроившихся на крохотной зеленой лужайке перед собором, островок казался вполне подходящим местом для сбора заговорщиков.

Каждому из них Коста позвонил еще по пути с Сант-Эразмо. Тереза Лупо только что вышла из больницы. Лео Фальконе уснул и больше всего нуждался сейчас в покое. Врач уверял се, что пациенту ничто не угрожает. Впрочем, этоТереза поняла и сама, потому что увидела огонь в глазах Фальконе, означавший, что сражение выиграно и беда отступила. Не все трудности преодолены, но Лео обязательно вернется и еще повоюет.

Он почувствовал в ее словах язвительный укор, но задумываться не стал – не время.

Джанни Перони еще не остыл после короткой, но горячей стычки вглавной квестуре на пьяццале Рома. Вопреки совету напарника и здравому смыслу он все же попытался обратиться к полицейскому начальству через голову комиссара Грасси и потребовать, чтобы убийство Рандаццо расследовалось в связи с делом Браччи и соответственно двойным убийством Уриэля и Беллы Арканджело. С таким же успехом можно было распинаться перед глухими. Перони не пустили дальше какого-то чиновника, который заявил, что не может тратить время на человека, который больше не имеет к полиции Венеции никакого отношения.