— Вы же принесли мне кусок торта! — говорит Скотти.

— Вы принесли ей кусок торта, — повторяю я. — И боюсь, извиняться должна ваша Лани, поскольку данный инцидент и спровоцировал те самые… «злые слова», как вы выразились.

Вы имеете дело с адвокатом, леди. Уж что-что, а говорить я умею, даже стоя в разных носках.

— Извини, — говорит Лани.

Миссис Хиггинс стоит скрестив руки на груди; вид у нее самый несчастный — еще бы, «удача изменилась», как говорит Скотти.

Я хлопаю себя по бокам;

— Отлично! Просто превосходно. Лани, если хочешь, приходи к моей Скотти. Поплаваете в бассейне, покатаетесь на велосипедах, поиграете во что-нибудь. Или займетесь ее альбомом.

— О’кей, — говорит Лани.

Скотти мрачно смотрит на меня, но я знаю, что позже она оценит мое предложение. Иметь друзей просто необходимо, особенно таких, с которыми ты чувствуешь себя на высоте.

— Ну вот, миссис Хиггинс, Лани, еще раз прошу прощения за причиненные неприятности. Надеюсь, мы скоро увидимся, и, конечно, не в столь печальных обстоятельствах.

Миссис Хиггинс поворачивается и идет к двери.

— НВП, — говорит Скотти.

— НВП, — отвечает Лани.

«Ну все, пока». Я сам догадался. Мы направляемся к сетчатой двери, я смотрю на Скотти. Интересно, о чем она сейчас думает? Каждый раз, когда мне кажется, что я ее разгадал, она подсовывает мне новые загадки. Да, мы разобрались с техническими деталями проблемы, но сама-то проблема осталась! Скотти проявила настоящую жестокость, и я не могу понять, откуда у нее это. Что это — признак взросления или все гораздо сложнее?

— Мне нужно заняться делами, — предупреждаю я Скотти, пока мы надеваем обувь, — а у тебя, как мне сказала Эстер, какие-то занятия. По культуре речи, что ли.

— Да пошла она, эта культура, — говорит Скотти. — Я хочу на пляж. Ты же обещал!

Я ищу глазами миссис Хиггинс, чтобы попрощаться. Мне нужно завязать шнурки на туфлях, и я опускаюсь на колено. И оказываюсь на уровне обувной полки. У миссис Хиггинс полно пляжных туфель со стертыми каблучками. Каблучки на всех маленькие, в полпальца. Почему? Сам не зная зачем, я беру в руки одну туфлю. У Джоани есть туфли, где каблук длиной с мою ладонь.

Если Джоани умрет раньше меня, смогу я быть с другой женщиной? Даже думать не хочется о том, чтобы по второму разу проходить всю эту дребедень: сначала светские беседы, потом легкая болтовня и совместные обеды. Опять прогулки, рассказы о своей жизни, шутки, вымученные комплименты, отчаянные попытки сдерживать урчание в животе и кое-что похуже. Нет, нужно будет сразу сказать ей, что я вдовец. Уверен, Джоани ни за что бы не закрутила роман с другим мужчиной. Слишком хлопотное это дело.

Подойдя ко мне, миссис Хиггинс молча замирает. Я аккуратно ставлю на место ее туфлю. Леди бросает на меня такой яростный взгляд, что я пугаюсь — вдруг она сейчас даст мне пинка?

— Желаю удачной сделки, — говорит она, я встаю, и мы пожимаем друг другу руки.

Хорошо видно, что на Скотти она сердита вовсе не за то, что та натворила, а за то, что она моя дочь.

— А как это произошло? — спрашивает миссис Хиггинс. — Почему все деньги опять переходят к вам?

— Вам это действительно интересно? — спрашиваю я.

Мы оказываемся совсем рядом, и она отступает на шаг.

— Конечно, — отвечает она.

— Пап, — начинает ныть Скотти, — поехали домой.

Я прочищаю горло:

— Ну что ж… Моего прадедушку звали Эдвард Кинг. Его родители были миссионерами, но он посвятил себя другому занятию. Он стал банкиром, а потом и главным казначеем короля Калакауа. Ему доверили управлять состоянием принцессы Кекипи, единственной прямой наследницы короля Камехамеха.

Я замолкаю в надежде, что миссис Хиггинс уже потеряла ко мне интерес, но она стоит, приподняв брови, и явно ждет продолжения.

— Принести мой альбом? — спрашивает Скотти. — Там есть ее фотография.

— Нет, — отвечаю я.

— Да, — говорит миссис Хиггинс.

Скотти распахивает сетчатую дверь и идет к машине.

— Ну хорошо, а потом случилось вот что… Согласно несколько странной традиции гавайских монархов, Кекипи должна была выйти замуж за своего родного брата. Кошмар какой-то. Но когда брачный союз должен был вот-вот свершиться, она влюбилась в своего управляющего, Эдварда, и вскоре вышла за него замуж. Разумеется, ее немедленно лишили всех королевских привилегий, поскольку выйти замуж за бизнесмена-хоуле считалось величайшим позором. Тем не менее оба обладали огромным состоянием, а когда умерла одна из родственниц Кекипи, тоже принцесса, выяснилось, что она оставила Кекипи триста тысяч акров земли в районе Кауаи и свое поместье. Затем Кекипи скончалась, и состояние перешло к Эдварду. В тысяча девятьсот двадцатом году он основал фонд, после чего умер, и деньги перешли к нам.

Скотти возвращается с альбомом и раскрывает его на первой странице. Оказывается, она уже успела вырвать несколько страниц из трех книг по местной истории и вклеить их в свой альбом, который теперь пахнет как сундук из кедрового дерева. Мы смотрим на фотографию Эдварда. В его глазах усталость, взгляд серьезен. На нем высокие сапоги, рядом на столике лежит его цилиндр. А вот и Кекипи, чье имя переводится как «бунтарка». У нее смуглое, круглое и пухлое личико. И густые брови. Каждый раз, когда я смотрю на эту фотографию, становится хорошо на душе. Она вызывает у меня улыбку.

Миссис Хиггинс тоже разглядывает фотографии.

— А что было потом? — спрашивает она.

— Мой отец умер в прошлом году. Перед этим он объявил о ликвидации фонда. Так что теперь мы, его наследники, располагаем обширными угодьями и совсем не имеем денег. И собираемся продать нашу земельную собственность… кому-нибудь. Кому — мы еще не решили.

— И ваше решение может повлиять на всю дальнейшую судьбу Гавайских островов, — говорит миссис Хиггинс; в ее голосе слышится насмешка.

Мне кажется, что она цитирует какую-то газету. Закрадывается подозрение, что все, что я ей сейчас рассказал, она уже знает. Я захлопываю альбом.

— Счастливчик, — говорит миссис Хиггинс и распахивает передо мной сетчатую дверь. Я бросаю взгляд на гараж, где стоит скамья и обеденный стол, и думаю о том, что Скотти просидела там целый день.

— А можно мы с Эстер пойдем на пляж, а не на урок? — спрашивает Скотти. — Ты же сказал, что мы пойдем на пляж. Можно?

Я смотрю поверх головы Скотти на миссис Хиггинс:

— Мое наследство — это мое наследство, нравится это кому-то или нет.

— Сожалею о смерти вашего отца, — говорит она.

— Спасибо, — отвечаю я.

Я жду, что она скажет что-нибудь еще, но она молчит, и тогда я поворачиваюсь и вместе со Скотти иду к машине. Я чувствую себя так, словно только что прочитал длинную проповедь, однако моя речь помогла мне настроиться на нужный лад. Просматривая портфолио потенциальных покупателей, я буду думать об Эдварде и Кекипи. И тогда, возможно, смогу забыть. Мне становится холодно; я занимаюсь делами, а Джоани в это время лежит на длинной и неудобной кровати и пролежит так еще очень долго.

— Можно? Можно Эстер отведет меня в клуб?

— Можно, — отвечаю я. — Идите.

Мы садимся в машину, я завожу двигатель.

— Ты больше не будешь дразнить Лани? — спрашиваю я и вспоминаю о Томми Куке.

Томми Кук был бледный мальчик, больной псориазом. Мы привязывали его к стулу и ставили на середину дороги, а сами прятались в сторонке. По Рейнбоу-драйв машины проезжали редко, но, когда они появлялись, я, к своему изумлению, видел, как водители сбавляли скорость и осторожно объезжали стул. При этом ни один из них не остановился и не вышел из машины, чтобы помочь Томми, и казалось, что они с нами заодно. Не понимаю, как Томми все это терпел. Возможно, ему просто нравилось, что ему уделяют внимание.

— Попробую, — отвечает Скотти. — Но это трудно. У нее такое лицо, по которому так и хочется врезать.

— Понимаю, — говорю я, думая о Томми, но тут же спохватываюсь. — Что это значит? «Лицо, по которому так и хочется врезать». Где ты это слышала?