— Черт побери, — неожиданно буркнул Кройц. — Никогда больше ничего такого не сделаю. Полное безумие!

— Закрой пасть, — предупредил Кобб таким тоном, словно ветер дунул по льду. — Успокойся.

Он медленно посмотрел в боковое зеркало, заслышав гулкий рев мотора, отражавшийся от высоких стен.

— Грузовик. Спорю, тот самый.

Крытый брезентом грузовик медленно громыхал по улице, сзади из кузова из-под больших не по размеру шлемов выглядывали землистые лица. Через минуту-другую проехал второй, за ним третий. Клее вытаращился на Кобба, как бы намереваясь броситься в драку, но тот его проигнорировал. Когда показалась четвертая и пятая машины, немец спросил:

— Что теперь?

Кобб по-прежнему смотрел в зеркало.

— Сименона ждем.

— Тут целая пехотная рота.

— Да? А кто говорит, будто она имеет какое-то отношение к транспортировке Виллафранки?

— Совсем плохо дело, — простонал Кройц.

Кобб оглянулся, ответив на критику:

— Заткни пасть, мать твою, и вперед смотри, господи ты боже мой!

— Вон Сименон, — указал Сидней.

Француз шел к машине с привычной глупой ухмылкой, петляя между прохожими.

— Видели грузовики? — спросил он, закуривая у окна Кобба.

— Ну и что?

— То, что это эскорт взломщика банков.

Зазвонил соборный колокол.

— Я же говорил, черт возьми, — пробормотал Клее.

— Больше того, — усмехнулся Сименон. — Я спросил одного парня в первом грузовике, не собирается ли он пощупать какую-нибудь андалусскую задницу, а он сказал, что они едут к северу.

Кобб нахмурился:

— С Виллафранкой?

Сименон пожал плечами:

— Наверно.

— Проклятье.

— Почему к северу? — спросил Клее. — Куда к северу?

Сидней взглянул на Кройца, а Кройц на него, но не сказал ни слова.

— Отменяем операцию, — потребовал Клее. — Против нас сто человек.

— Семьдесят семь, — уточнил Сименон.

— Сто или семьдесят семь, какая разница? Все равно их больше, и оружия у них больше.

Кобб забарабанил пальцами по рулю, склонив голову и усиленно размышляя.

— На той самой заставе, — вымолвил он наконец, — на дороге на Сарагосу, имеется пулемет, правда?

Сименон проследил за проходившей мимо темноглазой женщиной в черной вдовьей шали, с прижавшимся к ноге ребенком.

— Правильно, — кивнул он. — Тридцать с чем-то стрелков, пулемет, три команды.

— А если взять заставу?

Сидней сглотнул слюну, пеплом застрявшую в горле, и повернулся к Кройцу:

— Можно мне сигарету свернуть?

Немец поднял бровь, открыл жестянку с табаком.

— Тебя убьют, знаешь? — спокойно спросил он. Был в нем какой-то нигилизм, что не могло не нравиться Сиднею, несмотря на текущую в жилах мужчины немецкую кровь. Этот немец всех ненавидел, никому не верил, и его постоянство внушало доверие.

Сидней благодарно кивнул, закашлялся от едкого синего дыма, поймав взгляд Кобба в зеркале заднего обзора.

— Самый подходящий момент, черт возьми, к табачку приобщиться, — кивнул Кобб. — Не хочешь в бильярдный зал заскочить, пока суд да дело? — Он обратился к Сименону: — Что думаешь, френч? Возьмем дорожную заставу, направим пулемет на конвой. Расстреляем первый грузовик и последний, три средних блокируем.

— Откуда мы знаем, в каком Виллафранка?

— Не знаем, только здравый смысл говорит, что не в первом и не в последнем.

— Ты еще не объяснил, как одолеть тридцать бойцов на заставе, — проворчал Клее.

— С помощью моего врожденного североамериканского шарма, — объяснил Кобб. — Что ты там себе думаешь? Я сейчас на бегу размышляю. Если у тебя есть лучший план, то внимательно слушаю, черт меня побери.

— Есть лучший план, — кивнул Клее. — Все отменяется.

Не будет никаких отмен и никаких отсрочек, понял Сидней, разглядывая дотлевавший в пальцах зловонный окурок. Общепринятые законы места и времени больше не действуют. Нет ни начала, ни середины, ни конца, ни прошлого, ни будущего, только здесь и сейчас. Проживут они данный момент, он пройдет, оставив за собой изрешеченные пулями трупы. Он вдруг задумался, как этот воскресный вечер проводит Том Леверетт в Норфолке. Может быть, прямо в эту минуту лежит в белоруких объятиях Мэри Фулден или сидит рядом с ней на собрании, где обсуждается война в Испании, борьба мирового пролетариата против наступления фашизма и гибели свободы. Ввязаться в политику, сказала как-то Мэри, то же самое, что потрошить кроликов.

— Смешно, — брызнул слюной Кройц. — Это самоубийство!

— Нас пятеро, с легким оружием, против взвода с винтовками и пулеметами, — взорвался Клее. — Мгновенная гибель.

Снова ударил колокол. По улице семенил одинокий старик, наклонив голову, будто шел против злобного ветра.

Кобб взглянул на Сименона:

— Ну?

— В пьяном виде, пожалуй, попробовал бы, а в трезвом с остальными согласен.

— Что же вы предлагаете, господа?

— Отменяем, — настаивал Клее. — Разве не понятно?

— Угу, — подтвердил Сименон. — В любом случае, для чего нам так нужен тот гад?

Кобб провел рукой по собственной пятичасовой тени, подыскивая ответ, а Сидней гадал, как проголосовал бы, если б майор предложил поднять руки. Дебаты прервал металлический скрежет мотора грузовика, прочищавшего горло, избавивший Кобба от объяснений. Сименон шмыгнул в машину, Кобб стронул ее с места, выставив в окно локоть, как праздный воскресный водитель. Он встретился взглядом с шоферами всех пяти грузовиков и каждому кивнул, прежде чем широко развернуться на соборной площади и пристроиться к хвосту колонны.

— Что ты делаешь? — спросил Клее.

— Еду за ними, — легкомысленно выдохнул Кобб.

— Зачем?

— Больше нечего делать. — Он мигнул фарами, помахал солдатам в кузове последнего грузовика. Кое-кто махнул в ответ, откровенно радуясь отъезду с линии фронта. Вглядываясь внутрь кузова, Сидней увидел, как двое солдат вдруг вскинули глаза, и через секунду тоже услышал театральный вой сирены воздушной тревоги.

— Жуть какая-то, — проворчал Кобб.

— Хорошо, что наши, — заметил Сименон, глядя в небо. — А то пострадали бы.

Конвой свернул за угол, медленно загромыхал под горку по узкой улочке с закрытыми лавками. С железных кованых балконных решеток свисали флаги испанской короны, стены были заклеены плакатами, которые объявляли Испанию полем битвы крестоносцев. Кобб тихонечко пел, на сей раз не псалом, а гимн испанской фашистской фаланги:

— «Volverán banderas victoriosas, al paso alegre de la paz, y traerán prendidas cinco rosas, las fléchas de mi haz». [70]— Он оглянулся на Клее: — Подпоешь?

Атмосфера как бы разредилась на долю секунды, улица удлинилась, вышла из фокуса. Потом воздух приливной волной хлынул обратно, поле зрения Сиднея разбухло, уши заложило, глаза вылезли из орбит. Взрыв прозвучал одиноким ударом гигантского железного барабана, раскалывающее голову эхо заполнило дорогу вокруг и под конвоем, прокатившись огромной клубившейся тучей черного дыма и грязи. Оглушенный и задохнувшийся Сидней выхаркнул комок желчи, окрашенной никотином, пока «ауди» прыгала на рессорах, а в крышу гвоздями впивались осколки. Открыв глаза, увидел разбитое лобовое стекло, обезумевший взгляд Кобба, смотревшего через плечо в заднее окно. Из носа у него текла кровь, капала с подбородка. Машина виляла из стороны в сторону, потом остановилась судорожным рывком и рванулась вперед. Кобб вывернул руль до отказа, въехал в сводчатый проем, заглушил мотор, распахнул дверцу, выхватил оружие, побежал назад в арку. Сименон бросился за ним, зажимая ладонью висок, Кройц уже исчез, в машине остались лишь Сидней и Клее. Сидней смаргивал пыль, слишком сильный звон в ушах не позволял расслышать прерывистое предсмертное дыхание немца. Видно, бомба упала на дорогу прямо перед ними — где упала одна, там упадет другая и третья. Оглохший Сидней выполз из машины, вывалился во двор. Винтовка беззвучно грохнулась рядом на плиты. Поднявшись на четвереньки в очередном приступе рвоты, он увидел, как Кобб лихорадочно машет руками, приказывая укрыться под стеной. Сименон подбирался к проему с оружием на изготовку, быстро озираясь по сторонам, как мальчишка, прячущийся за фонарным столбом. Он жестикулировал, видимо сообщая об умножавшейся численности вражеских стрелков на дороге вокруг места падения бомбы. Когда звон в ушах Сиднея начал ослабевать, их опять заложило от взрывов гранат и выстрелов из мелкокалиберного оружия, которые вдобавок перекрывал вой сирены воздушной тревоги.