— У нас в машине два жениха смерти, — ответил Кобб. — Эти господа — специалисты из легиона «Кондор», но плохо говорят по-испански. — Он ткнул пальцем через плечо. — Тот тоже.

— Кто это?

— Большевик. Англичанин. Из Пятнадцатой интернациональной бригады. Нынче утром сдался. Можно его у вас оставить?

Офицер нахмурился:

— Мне держать его негде, майор.

Кобб посмотрел на охранников, потом снова на офицера.

— Лейтенант, у вас на боку револьвер в кобуре, у них винтовки. Если захочется пострелять — ради бога.

Клее фыркнул, офицер на шаг отступил от машины.

— Есть приказ о расстреле? Бумаги?

— Бумаги? — недоверчиво усмехнулся Кобб. — Бумаги? Мне не нужно никаких вонючих бумаг, чтобы шлепнуть большевика. А вам?

— Мне нужно, — кивнул лейтенант.

— Ну, забудьте тогда, — махнул рукой Кобб. — Отвезем в Теруэль, там пристрелим. Это последний контрольный пункт перед городом?

— Пока последний.

— Что значит «пока»?

— Приказано поставить заграждения на каждом перекрестке.

— В учебных целях?

— Видимо, нет.

— Наверно, приятно служить в этом секторе, — хмыкнул Кобб. — Пожалуй, попрошу генерала на время поменять местами моих ребят с вашими. Что тут у вас происходит?

— Анархисты засуетились. Один сидит у нас, и считается, будто они попробуют его отбить. — Лейтенант скептически поднял бровь.

— Видите? — спросил Кобб. — Вот что получается, если сразу их не пристреливать. — Он стронул «ауди» с места. — Всего хорошего, лейтенант.

Теруэль был виден за пять миль. Четкая линия башен в стиле мудехар [69]вырисовывалась на горизонте, возвышаясь над голыми вершинами холмов. Солнце сверкало в изразцах на куполах, придавая столице провинции фантастический вид, суля незаслуженные и неоцененные обещания. Сидней был в синяках, в крови и, несмотря на протесты, по-прежнему в прочных наручниках.

— Потерпи, малыш, — сказал Кобб, пережевывая сигару. — Может, придется сыграть ту же сценку перед другими зрителями.

— А что будем делать, если Виллафранка вышел из тюрьмы? — спросил Клее.

— Не вышел, — сказал Кобб. — Как мы только что слышали.

— А как мы до него доберемся? — спросил Клее.

— Доверимся Богу и Фрэнки Коббу, вот как.

Сидней ничего не сказал, хотя план выглядел слабовато. Его компаньоны придерживались аналогичного мнения.

— Бог на вражеской стороне, — заметил Сименон, — а я вообще никому не доверяю.

Кобб раздраженно вздохнул:

— Ну, ребята, клянусь чертовым твердым сыром, если вы не доверяете Богу, то, кроме меня, никого у вас нет.

Город казался Сиднею испуганным, пока Кобб медленно ехал вдоль стен справа от глубокой долины реки Турин, под гигантским акведуком Лос-Аркос, нелепо протянувшимся через пустую улицу. Немногочисленные пешеходы на узких тротуарах либо не обращали на машину внимания, либо провожали ее заученно осторожными любопытными взглядами, которые Сидней видел в республике. За последние одиннадцать месяцев каждый умный горожанин научился смотреть сквозь привлекшие внимание объекты, будто они попросту загораживают вид на что-то другое. В то время проявление к чему-либо особого интереса было вредно для здоровья. Иди по своим делам, опустив голову, однажды утром проснешься, увидишь занятый фашистами город. Кобб свернул вправо в огромную арку, частично перекрытую дорожной заставой, устроенной не от чистого сердца. Хитроватый охранник в обмотках и в пилотке с кисточкой бросил нервный взгляд на документы Кобба и махнул рукой, пропуская машину.

— Видно, надеются, что анархистов в пригородах остановят, — вздохнул Кобб, с усталым презрением покачав головой.

— Надеюсь, выехать будет так же легко, как въехать, — проворчал Клее.

Кобб остановился на крутой извилистой улице, вымощенной булыжником, который поблескивал от неизвестно откуда текущей воды. Вновь приобретенная привычка граждан не обращать внимания на заметные явления играла на руку ремонтно-полевой бригаде — никто словно бы не видел большой черный автомобиль, битком набитый решительными мужчинами. Кобб пять долгих минут осматривал улицу в лобовое и ветровое стекло, в зеркало заднего обзора, а потом повернулся к французу:

— Теперь освободи малыша, Сименон. Он со мной пойдет. А вы оба, — кивнул он на немца, — идите, осматривайтесь. В три встречаемся здесь.

— Что осматривать? — спросил Клее.

Кобб провел рукой по сальным черным волосам и почесал макушку.

— Будь я проклят, если знаю. Расположение улиц, пути к отступлению, оборонительные позиции на крайний случай. Все, что сможет нам помочь, если шарик лопнет. Сегодня в шесть часов вечера гарнизонная охрана явится в штаб-квартиру полковника Харкурта. Его заместитель выдаст им кудрявого гада цыгана, которого повезут на плаза Сан-Франциско в Севилье, где, по слухам, он будет казнен перед приглашенными местными видными лицами. — При этом Кобб расстегивал длинный кожаный плащ. Сняв его, он остался в слегка поношенной майорской форме Терцио. — Угадайте, кто заберет вышеупомянутого гада и спасет от дьявола?

Сименон сложил руки коробочкой, раскуривая тоненькую самокрутку.

— Что я должен делать?

— Сидеть здесь, присматривать за машиной до моего возвращения. Потом можешь пойти выпить. — Он дотянулся, забрал у Сиднея наручники. — Ключи?

— У него, — кивнул Сидней на Сименона.

Француз отдал ключи, Кобб сунул их в карман.

— Не знаешь, когда встретишь шикарную дамочку. — Он быстро и тревожно оглядел окаменевшие лица одно за другим. — Есть еще вопросы, господа?

— Кто информатор? — спросил Кройц. — Кто сказал, что цыгана повезут сегодня?

Кобб прищурился:

— Не задавай вопросов, которые внушают мне подозрения на твой счет. Еще что?

— Подробности транспортировки, — сказал Клее. — Сколько людей, из каких частей?

— Опять же не имею понятия. Возможно, четыре милиционера, а может быть, целая рота из Терцио. Обождем — увидим. — Он посмотрел на Сиднея: — Что думаешь, малыш?

Дело представлялось до смешного ненадежным.

— Что будем делать с реальным конвоем? — спросил Сидней.

Кобб улыбнулся:

— Перебьем как можно больше, пока нас не взяли. Дело не только в солдатах. Вам наверняка не надо напоминать, что город с радостью встретил мятежников, и поэтому ни одного штатского нельзя считать дружелюбно настроенным. Нельзя доверять никому за дверцами нашего автомобиля, и, если на тебя кто-нибудь с любопытством посмотрит, вали его при малейшей возможности.

Летнее солнце садилось за городскими стенами, длинные тени протягивались по узким улочкам Теруэля, но небо над головой еще было ярко-голубое, безоблачное, в нем стрелой метались ласточки и отчаявшиеся насекомые. Пустовавшие целый день тротуары постепенно заполняли женщины с детьми, медленно идущие на мессу. Сидя в машине после нервной дневной беготни по улицам, Сидней разглядывал их плотные черные одежды, казавшиеся сущим наказанием в душной жаре. Дети с опаской оглядывались по сторонам, словно знали, что огромная немецкая машина с кровавыми пятнами на сиденьях сулит только одни неприятности.

— С виду благочестивый народ, — тихо заметил Кобб, — хотя могу поспорить, с прошлого лета ни одного из этих лицемеров не видели в церкви. Ты ходил прежде в церковь, малыш? Прежде чем увидел красный свет, так сказать?

Сидней покачал головой, хотя, по иронии судьбы, в юности часто сиживал в храме, думая о немцах; теперь вот сидит в машине с двумя немцами, глядя на прихожан, направляющихся в храм. Он с отвращением видел вспотевший затылок Клее с валиками жира, набегавшими на толстую шею, потом взглянул на Кройца, который бросил на него ответный взгляд. Похоже, Кройц ничего не упускает, все видит, все оценивает. Присутствие этих мужчин, всплывших с самого дна глубочайшей общественной бочки, высасывало тепло из костей Сиднея. Он растер ладони о колючую грубую шерсть форменных брюк, втирая в болевшие ляжки липкую тревогу. В конце концов несколько часов бездействия перебороли его решимость не думать о самоубийственной ситуации, и нервы разрывались и лопались, как айсберг в теплом море. Не только у него.