Где-то в ночи лаял лис, его одинокий голос взмывал над рокотом стремительного потока талой воды на дне ущелья. Полумесяц отбрасывал синие блики на скалы и серебряные на воды, густой лес из темных сосен поглощал бледный свет. Где-то в непроходимых горах пряталось целое состояние в золоте, но Ленни напрочь забыл о монетах и слитках, пока Гваделупе волокла его к себе в спальню мимо окон без занавесок. Голова давно убитого кабана с пожелтевшей мордой наблюдала с противоположной стены, как она поворачивает холодный железный ключ, широко распахивает дверь и впихивает туда Ленни, мельком уловившего стеклянный взгляд.

— Хана мне, приятель, — признался он. — Похоже, попался!

Ремонтно-полевая бригада проникла на контролируемую националистами территорию у Посуэло в 8:30 в воскресенье 13 июня 1937 года. На этот день приходится праздник в честь Антония Падуанского, святого покровителя безногих, безруких, животных, стариков и Лиссабона. Время, дата и место вторжения были выбраны не случайно — деревушка стояла в тихом секторе фронта, занятая ротой португальцев, которые почитали святого больше, чем боевую позицию.

Кобб бросил взгляд на Сиднея в зеркало заднего обзора «ауди», катившего по пыльной булыжной мостовой. Вражеские голоса, доносившиеся из-под сгоревшей крыши ветхого храма, по-прежнему были окрашены анархическим богохульством, хвалебные гимны тихо разносились меж бедными домами, где оставались лишь немощные и престарелые.

— Вытри пот с бороды, малыш, — пробормотал Кобб. — Ты мне на нервы действуешь.

Клее развернулся на пассажирском сиденье, с презрительной насмешкой посмотрел на Сиднея и раскурил зловонную трубку.

— Видишь, как истинно верующие сложили оружие перед церковью? Можно забаррикадировать дверь и поджечь гадов.

— Не по-христиански, — вздохнул Кобб. — Они свое получат во вторник. Планом крупной диверсии предусмотрено, что они занимаются своим делом, пока наша сторона кругом проигрывает бои, и Бог их не спасет.

— Суть, как всегда, упущена, — заключил Кройц.

Он, как и Клее, носил до смешного официальную серую полевую форму легиона «Кондор», но сходство меж ними на том и заканчивалось. Клее был простым наемником со злобным взглядом и преувеличенным самомнением громилы-тяжеловеса, а Кройца, некогда истинно верующего организатора коммунистической партии среднего ранга из Кельна, арестовали в 1933 году по приказу самого доктора Фишера и глубоко упрятали в тень Смерти, в «дикий лагерь» в Дахау. Когда его доставили в лес под Виссенбургом рыть себе могилу, он одолел палачей, бежал на юг, в Швейцарию, оттуда перебрался во Францию. В партийных кругах тот побег стал легендой, но пытки, побои, издевательские имитации казни изменили его политические убеждения. Он собрался с мыслями в Лионе через три месяца после побега, словно выйдя из глубокой комы и осознав свое полное одиночество в мире. Вселенная после смерти погаснет, как свет, и никакое движение, никакая идеология, никакой человек этого не отменит. Кройц не мог сбросить со счетов единственную силу — Бога, само существование Которого насмехалось над коммунистической верой.

— Вот почему республика проиграет войну, — объявил он. — До сих пор во всех войнах в истории противники заявляли, что Бог на их стороне. Теперь они от Него отреклись. Коммунисты, социалисты, анархисты, троцкисты, сталинисты по любому вопросу грызутся, как крысы, только в одном согласны, что Бог на стороне врага. Бог с карлистами, рекете, с легионом, фалангой, фашистами. — Он воткнул длинный ноготь в кожицу апельсина, содрал корку. — За республику никто не молится.

— Да ты что, в Бога веришь? — спросил Сименон, изумленно тараща налитые кровью глаза.

Кройц затолкал в рот половину апельсина и принялся жевать.

— Снова сути не понял, — с огорчением промямлил он. — Главное, чтобы Бог в меня верил.

Чем дальше они продвигались, тем меньше виднелось следов войны на бесплодной земле и в ее тощих людях. В горных деревушках с розовыми домами царил покой и порядок, по мнению Сиднея, в отличие от хаоса и беспорядков в городах, стоявших на стороне республиканцев. Аккуратные улочки заполняли женщины в строгих темных одеждах, тихо шествующие с детьми из церкви. Калейдоскоп флагов, транспарантов, плакатов, штандартов, наперебой бросавшихся в глаза на каждом углу, фонарном столбе и балконе в республике, требуя внимания и верности, отсутствовал на территории националистов, за исключением нескольких старательно расклеенных предупреждений, что надо быть начеку и что сбор урожая важен не меньше победы в бою. На этой стороне от линии фронта реял всего один флаг — двухцветное знамя испанской короны. На крошечных полях неправильной формы в поймах быстротекущих речек трепетали на ветру привитые черенки маслин с наливавшимися на утреннем солнце неспелыми плодами. На этой стороне от линии фронта воскресенье оставалось днем Божьим, и худая скотина напрасно ожидала хозяйского попечения. Это была та Испания, которую воображал Сидней: простой пасторальный мир с мелкими речками, пылью, традициями и верой, неподвластными времени. Он на секунду задумался, на той ли стороне воюет, и сразу вспомнил, что не стоит теперь ни на чьей стороне. Смотрел, как Сименон сворачивает самокрутку, чувствовал в желудке обжигающую кислоту, вновь жалел, что не курит.

«Ауди» промчалась на скорости через Геа-де-Альбаррасин, привлекая завистливые, любопытные, хоть и нервные взгляды согбенных стариков, стоявших на тротуарах заложив руки за спину, и еще быстрей понеслась по длинной прямой дороге от Сьерра-Пенарредонда. Кобб предполагал, что на перекрестке с дорогой на Сарагосу будет контрольный пост, но его удивила усиленная охрана у заставы. Тормозя, он тихонько присвистнул, когда солдаты в темно-зеленых жандармских рубашках заметили «ауди».

— Нас, что ли, поджидают? — пробормотал он.

— Вижу два грузовика, — доложил Сименон. — Человек двадцать-тридцать.

Клее провел потной ладонью по перфорированному стволу автомата, сунул в спусковой крючок толстый палец.

— Не стрелять, не дергаться, не разговаривать, — приказал Кобб. — Помните, мы на их стороне. — Последний взгляд он бросил на Сиднея в зеркало, покачал головой над увиденным. — Ты вспотел, как невеста, малыш. Всю игру нам испортишь.

Впереди за триста ярдов на дорогу вышли двое охранников, не поднимая винтовок, уткнув руки в боки.

— Слева от меня пулемет, направлен на одиннадцать часов, к югу, — доложил Сименон.

— Стукните кто-нибудь малыша, — буркнул Кобб. — Пусть потрудится ради спасения жизни.

Кройц глубоко вдохнул, дотянулся и крепко ударил Сиднея локтем в лицо. Больно не было, просто зубы почувствовали сокрушительный вкус немецкой шерсти и английской крови из разбитых губ. Сидней задохнулся, когда Сименон двинул ему в ухо, отчего в голове вспыхнули белые искры смертельной боли.

— Наденьте на него наручники, быстро. Они у меня в портфеле.

В пятидесяти ярдах впереди к двум охранникам присоединилась еще пара стрелков и офицер.

— Новички, — пожал плечами Сименон, сунув медный кастет в карман форменной рубашки. — Попробуем проверить.

— Сиди тихо, — прошипел Кройц.

Кобб подкатил к офицеру и остановился.

— Поздравляю с Днем святого Антония, — сказал он. — Для чего тут такая охрана?

Офицер проигнорировал и вопрос, и приветствие, пристально осматривая автомобиль. Высокие скулы, гладкая кожа, узкие глаза придавали ему азиатский вид. Он старательно встретился взглядом с каждым пассажиром и сказал:

— Попрошу предъявить документы.

— «Попрошу предъявить документы, майор», если не возражаете, лейтенант, — поправил его Кобб, полез во внутренний карман плаща, вытащил кожаный бумажник со значком, на эмалевом щите которого красовались скрещенные пики, аркебузы и арбалеты испанского Иностранного легиона. — Подарок от самого генерала Миллан-Астрея, — похвастался он.

На офицера это не произвело впечатления.

— Все из Терцио?