— Замечательно! — воспрянул Ник. — Как он выглядел?

Пролежавшие семьдесят лет под спудом воспоминания хлынули лавиной, как вырвавшиеся на свободу пленные, каждое криком кричало, чтобы его услышали, но, когда Сидней открыл рот, слова пошли медленно и неуверенно, словно тело пока еще не соглашалось с решением разума.

— Широкая долина с покатыми склонами, — плавно махнул он рукой. — Оливковые деревья, миндаль, посередине кипарисы… Похоже на римскую виллу, только там стоял один белый домик, тянулась дорожная колея.

— Вы попали туда до того, как нашли золото?

Сидней неторопливо качнул головой, завороженный воспоминаниями.

— После. Я спускался с гор, над долиной висела гигантская луна. Я был ранен, — он хлопнул себя по плечу, — началось заражение, вспыхнула лихорадка. Кипарисы торчали огромными черными шпилями с храмов Гауди. Помню, шел, шел, никак не приближался. Линию фронта с обеих сторон освещал артиллерийский огонь… Я пришел в себя уже в доме.

Ник закурил новую сигарету, зажег свечу, поставил на карту залитую воском винную бутылку, освещая куски, на которые не падал свет слабой лампочки. Пять минут назад искал древнюю шахту средь сотен других. А теперь ищет ту, от которой можно дойти пешком до широкой выходящей на юг долины с единственным домиком в окружении кипарисов. Деревья на карте не отмечены, но другие детали наверняка указаны, и, чтобы их найти, надо только внимательно рассматривать сетку квадрат за квадратом.

— Что еще помните?

— Оливковые деревья, — зевнул Сидней. — Дикие, неухоженные, росли не ровными рядами, а беспорядочно, как выжившие.

Оливковые деревья не помогут.

— Еще что? Ручей? Мост? Дорога?

— Скала, — вспомнил Сидней. — Множество валунов.

Ник поднял глаза.

— Скала? — повторил он. — Валуны? В горной местности? Господи, мистер Стармен, почему вы сразу не сказали?

Сидней поднялся, вцепившись в стол.

— Не вижу смысла. Теоретически понимаю, но, по-моему, вы себе даже не представляете, сколько тут земли. Тысячи таких домов, как запомнившийся, сотни дыр в скалах — может быть, шахты, а может быть, нет. Кто сказал, что домик не разрушен, деревья не срублены? — Он выпрямился, морщась от спазма, пронзившего мышцы правой ноги. — Желаю удачи, мистер Крик. Увидимся утром.

Сидней лежал без сна на тощем матрасе, слушая рокот реки внизу, страстно надеясь, что он заглушит шум в ушах. Подобно отказу Ника от выпивки, запоздалое возвращение — слабое наказание. Обещал вернуться и не сдержал обещание. Обманул, не сумев извлечь пользу из своего обмана. Обстреливал холодным рассудком кишевшие в голове виноватые мысли, старался успокоить смятенные чувства, подчеркивая, что все же вернулся через столько лет, зная, что аргумент никуда не годится. Важно, ждала она его или нет. Много лет на протяжении многих ночей он смотрел в потолок, мечтая, чтобы сон спас его от размышлений. А сон, как жестокий тюремщик, оставлял заключенного на растерзание угрызениям совести.

Он еще не спал, когда в дверь забарабанил Ник, с трудом встал с постели, медленно натянул на пижаму халат, запахнулся, в слабом свете настольной лампы нашарил очки. За открывшейся дверью стоял возбужденно сияющий Ник с покрасневшими глазами, пыхтя сигаретой.

Он протиснулся мимо Сиднея, вошел в комнату, положил на постель карту, с ухмылкой ткнул в нее пальцем в пятнах от никотина.

— Смотрите, мистер Стармен. Вот горы, вот скала, перед ними широкая южная долина, в самом центре Cortijo de Los Cipreses! [88]

Сидней уставился на карту, не в силах сфокусировать взгляд на надписи у черной точки, но понимая смысл. В животе что-то лихорадочно затрепетало, словно цыплята устраивались на насесте.

— Черт побери, мистер Крик, — слабо вымолвил он. Последнее оправдание только что испарилось.

Остатки ремонтно-полевой бригады встретились с противником за час до восхода солнца в День святого Елисея 1937 года. Эрнандо Сабар Солас был булочником, прежде чем неохотно пошел служить в армию националистов, поэтому привык работать до рассвета. Специальные распоряжения, переданные по телефону из Теруэля, запрещали пропускать любую машину через любой контрольный пункт на фронте. Водителей и грузы без всякого исключения предписывалось задерживать до выяснения личности и назначения. В каменном укрытии стоял новенький немецкий пулемет, придавая добавочный вес полномочиям отряда, хотя стрелять из него никто не умел. Солас раскуривал потухшую сигарету, когда увидел фары приближавшегося грузовика. Пока будил трех своих компаньонов, в сумерках стал слышен рокот мотора.

— Может, возьмем с них военный налог, — пробормотал ветеран, сорокалетний капрал, единственный профессиональный военный в отряде. Он сунул штык в ножны и почесал небритое горло.

— Может, там полный кузов офицерского провианта, — предположил рекрут, подручный мясника из Аликанте.

— Кто б они ни были, сегодня дальше не поедут, — заключил капрал.

— Француженки-танцовщицы заблудились, ищут, где прилечь, — ухмыльнулся Гильберто Мендес Сегура, сообразительный молодой человек с клубничным родимым пятном, бросивший семинарию, чтобы драться за свободу — причина, которую верный католик Солас считал весьма удобной. Полгода назад Сегуру ждала жизнь безбрачного священнослужителя церкви, лишившейся славы. Теперь он может свободно насиловать, грабить и мародерствовать во имя Святого Отца.

— Встань на дороге, махни, чтобы остановились! — крикнул капрал подручному мясника, потом взглянул на Мендеса. — Опусти ружье, рядовой, в парнишку попадешь.

Он опустил собственную винтовку и небрежно побрел по обочине в желтом свете лампы с необрезанным фитилем, чадившим черным дымом. За пятьдесят ярдов до грузовика капрал мигнул фонариком, поправил фуражку, одернул рубашку на случай, если в такой час ночи в машине окажется офицер. Машина притормозила, и он разглядел, что она не военная — из Теруэля, а за рулем рябой иностранец в форме легиона «Кондор». Поднялся на цыпочки, направил в кабину луч, скользнувший по другому лицу, узкому и сердитому, заросшему темной щетиной, и по голове с зализанными назад черными волосами.

— Погасите свет, капрал! — рявкнула голова. Еще один проклятый иностранец.

— Прошу прощения, господин, — ровным тоном извинился капрал, обладавший верным чутьем на офицеров. — У меня приказ не пропускать сегодня машины.

— Знаю, — ответил пассажир. — Я исключение. Уберите барьер.

— Исключений не допускается, господин. У меня приказ.

— Покажите.

— Он передан по телефону. Письменного распоряжения не получено. Позвольте почтительно попросить вас выйти из машины и пройти со мной на пост.

— Ради бога!

Немец барабанил пальцами по рулю. Капрал шагнул к водительской дверце, расстегнул кобуру.

— В кузове кто-нибудь есть, господин?

— Деревенская ветчина с Майорки и свежая кровяная колбаса. Хотите посмотреть? — Офицер устало выбрался из кабины в широком кожаном плаще, висевшем на плечах, как накидка, обошел фургон спереди, игнорируя рекрута и пройдя мимо капрала. — Я сильно устал и ужасно опаздываю. Пойдемте со мной, получите верное доказательство, что я — исключение.

Капрал последовал за ним, готовясь к крупной сделке, с отвращением отмечая, что от офицера воняет сортиром. Утренняя звезда всплывала над восточным хребтом, наступал самый темный час ночи. Офицер заговорщицки улыбнулся ему.

— Угощайтесь, — предложил он.

Капрал распахнул дверцы, потянулся внутрь, почуяв запах опилок, пота и чеснока, прежде чем ощутил на собственных губах чью-то грубую руку. Истина промелькнула забытым сном, внезапная уверенность в смерти заставила его охнуть, в то время как грубая рука, пахнувшая засохшей кровью, человеческими экскрементами и кубинским табаком, крепко зажала рот.

— Сколько вас на посту? — шепнул убийца на ухо.