— Собирай вещи, inglés. Изарра!

Они услышали грузовики задолго до того, как увидели, моторы на пониженной передаче выли и скрежетали на крутой дороге. Козопас схватил дробовик, вставил обойму.

— Что ты делаешь? — спросила Изарра.

Пастух положил ружье на стол, обхватил обеими руками лицо дочери, поцеловал в лоб.

— Теперь идите, — сказал он, — пока еще опережаете их.

Изарра вырвалась.

— О чем ты говоришь?

— Вместе пойдем, — добавил Сидней, хоть тактические соображения диктовали иное.

Козопас соглашался с тактическими соображениями.

— Ни у кого из нас не будет ни единого шанса, — сказал он. — Вы оба идите, я их задержу.

— Нет! — воскликнула Изарра. — Они тебя убьют!

— Если они нас поймают, всех убьют, дочка.

Изарра повернулась к Сиднею и прошипела:

— Ты во всем виноват, Сидней Стармен. Ты им нужен, ты привел беду в наш дом.

— Ошибаешься, детка, — ласково возразил отец. — Я его привел в наш дом, ты залечивала его раны. Мы приютили вражеского солдата, они нас расстреляют. Поручаю тебе жизнь этого мужчины. — Он погладил ее по голове. — Иди с моего благословения. Позволь мне для тебя это сделать. — Он посмотрел на Сиднея: — Теперь иди, inglés, позаботься о моей дочери. Или оставайся здесь, прими бой.

— Я о ней позабочусь, — пообещал Сидней.

Козопас кивнул.

— Пса возьмите. Он дорогу знает лучше любого из нас.

Они двигались быстро, пригнувшись в тени под редко растущими оливковыми деревьями, делая широкий круг по бесплодным склонам. Пес указывал путь, Сидней тащил за собой всхлипывавшую Изарру, толкал ее вперед, когда она останавливалась оглянуться. Грузовики встали после первого залпа из дома. Стрелки высыпались из-под брезента, прячась за машинами. Сидней, Изарра и пес добрались до гравия, начали подниматься по козьей тропе, когда бригада пулеметчиков установила орудия и открыла сплошной огонь. Стрелки под его прикрытием попытались проникнуть в дом с фланга через боковое окно, укрываясь в русле ручья. В горах пулеметные очереди напоминали нетерпеливую барабанную дробь пальцев по крышке стола, сухим эхом разносясь по долине. Сидней подтолкнул Изарру выше, направляясь туда, где ручей разделялся надвое. Далеко внизу пули выбивали из дома камни, а неловко брошенная граната зарылась в луковые грядки. Залегший в русле ручья отряд прикрыл другую группу, пробегавшую по непростреливаемой стороне, но, как только она пошла в атаку, пули попали в пчелиный улей. По саду полетели щепки, мед, разозленные пчелы. Пока вторая группа убегала от роя, пулеметчики помчались прятаться за кипарисами перед домом, вытаскивая на ходу гранаты. Козопас в доме выпил последний стакан aguardiente. У него остался один патрон. Бог не простил бы, если б он его использовал так, как хотел. Он медленно пошел в спальню, взял фотографию жены, матери Изарры, вернулся, уселся за кухонный стол. По дому летали пули, пронзая переднюю дверь и вылетая в заднюю, попадая в отряд, заходивший сбоку. Снаружи царил полный хаос, а в доме наступил торжественный тихий момент. Пастух поднял дробовик и приставил к окну, все время поглядывая на карточку жены.

— Еще пару минут, — посулил он, выпуская последний заряд в разлетевшееся на осколки стекло. Одним долгим глотком выпил водку, выбросил в окно оружие. Потом оглядел комнату с грустью человека, покидающего горячо любимый дом ради лучшего места.

Стрельба вокруг дома стихла, пулеметный треск сменился криками на непонятном языке.

Истекавшего кровью козопаса притащили к полковнику. Ровно через пять лет почти до минуты герру оберсту Клаусу фон Виттенбургу суждено было погибнуть под воздушным ударом русских в рядах танковой колонны на Дону, унеся с собой в неглубокую могилу тайну истинной причины, по которой он допрашивал пастуха-крестьянина в испанских горах. Еще до того, как заговорить с ним, полковник знал, что зря тратит время, но предоставил пленнику возможность продемонстрировать ослиное упрямство. Через пять минут сержант поставил его под оливковым деревом и выстрелил из пистолета в затылок.

Изарра в безопасных горах не услышала выстрела.

Анита Ромеро Молино не услышала пикап, ехавший по той же самой пыльной проселочной колее. Собиралась к ночи уехать, а старенькая машина не заводилась, поэтому она в последний раз поужинала с духами предков, заснув в бабушкиной постели. Стук автомобильной дверцы и чей-то шепот разбудили ее в двадцать минут второго ночи. Она спрыгнула с кровати, испугавшись и полностью проснувшись, натянула джинсы. По этой дороге не ездит ни одна живая душа, тем более в такое время, когда приходят только дурные вести. Она схватила тупой топорик, стоявший у двери, гадая, что делать дальше, и вздрогнула от неожиданности, услышав стук. Узнала голос бледного англичанина, который сегодня сюда заезжал с Сиднеем Старменом, вернувшимся на шестьдесят девять лет позже того, как это имело бы смысл.

— Какого дьявола вам надо? — крикнула Анита. — Почти два часа ночи!

— Знаю, — ответил Ник из-за двери. — От всей души прошу прощения, но у нас большие неприятности. Не знаем, куда еще можно податься. Разрешите войти?

Анита закусила губу, взглянула на потолок. Дома в Барселоне велела бы проваливать к чертовой матери, но тут, где еще витает аромат зеленоглазой бабки, нельзя отказать тому, кто просит убежища. Она поставила на место топор и открыла дверь. Их было четверо, вид у них был такой, словно они только что вылезли из могилы.

— Господи боже мой! — воскликнула она. — Столкнулись с кем-то на дороге?

Ник слабо улыбнулся, тряхнул головой.

— Устали немножко, и все, — сказал он и упал.

— Потеря крови, — объяснил Сидней, пока Ленни втаскивал Ника в дом. — Э-э-э… Это мои коллеги. Мистер Ноулс, сеньорита Сунер. С мистером Криком вы уже знакомы. Не возражаете, если я чайник поставлю? Крепкое горячее питье — вот что нужно человеку, а у меня с собой есть пакетики. Мед к чаю найдется?

— С тридцать седьмого года здесь нет пасеки, — ответила Анита. — Пчелы так и не вернулись. — Она уставилась на женщину с встрепанными волосами, окровавленными ногами и темными кругами под глазами, которая протянула ей руку.

— Зови меня Гваделупе, — усмехнулась ведьма. — Ленни мой жених. Есть чего-нибудь выпить?

Комната закружилась перед глазами Аниты, но для сна происходящее было слишком безумным. Она указала на Ника, обмякшего на деревянном стуле.

— Уложите его в постель и воды принесите. Надо печь растопить. — Повторила по-английски, и Ленни поднял Ника, положил на кровать.

— Спички где? — спросил он. — Я огонь разведу.

— Я воды принесу, — вызвалась Гваделупе, но Сидней остановил ее.

— Сам схожу, — сказал он. — Знаю, где ручей.

Анита проследила, как он хромает от дома, предложила Гваделупе сигарету с вопросом:

— Что за хреновина происходит?

Гваделупе пожала плечами:

— Понятия не имею. Мы только что вытащили вон ту парочку из какой-то пьяной компании. По-моему, молоденький тяжело пострадал.

— В полицию сообщили?

Гваделупе оглянулась на Ленни, склонившегося у железной плиты, подкладывая в угли растопку. Затянулась сигаретой, качнула головой:

— По-моему, это было бы неправильно.

Анита взглянула на нее и кивнула.

— Ничего никогда не меняется, правда? — спросила она. — У меня в машине аптечка. В буфете бутылка aguardiente.

Ленни был откровенно шокирован травмами Ника. Анита, обмывая раны вафельным полотенцем, смоченным горячей водой, и пользуясь средствами из аптечки, с ужасом обнаружила, что у него отрезан кончик левого мизинца, а мочка левого уха превращена в кровавую кашу. Сидней, словно вернувшийся призрак, смотрел, как девушка вытирает лоб молодого человека на той же кровати, где ему когда-то спасли жизнь. Волна адреналина, поддерживавшая его в этот вечер, давно иссякла, ушла, как дымовая завеса, развеянная ветром, обнажив подступавшее беспокойство. Избиение в гостинице причинило ему непоправимый вред. Выйдя из дома, он помочился кровью; возясь с ширинкой, обнаружил, что правая рука от локтя до кончиков пальцев полностью онемела, словно он уже умер. Правым ухом он слышал только глухие невнятные звуки, язык стал тяжелым и толстым, внезапно перестав помещаться во рту. Кроме того, возникло отчетливое физическое ощущение, будто кто-то сидит у него на левом плече, шепча в слышащее ухо, что времени остается совсем мало.