— Изучающие Тору сидят в вашей молельне, каждый получает от вас выпечку, хлеб, так вы еще и доплачиваете наличными. И все-таки важно, чтобы обыватели знали, что и владелица двора и молельни платит аскетам.

Рахмиэл Севек сунул свой длинный и тонкий нос в маленькую книжечку со списком жертвователей и долго смотрел в нее, прищурившись. Потом он закрыл книжечку с улыбкой человека, который делает это себе назло. Когда эта шикса Хеленка была женой его сына, Хаця никогда не думал о том, чтобы разделиться с отцом. Но с тех пор, как он вернулся к своей еврейской невесте, он только и мечтает выйти из компаньонства. Конец лесоторговой фирме «Рахмиэл Севек и сын»! А когда Хацю спрашивают, что делает отец, он отвечает: «Что ему делать, этому старому сумасброду?»

Лесоторговец вышел на улицу и поднял воротник поношенного пальто, чтобы защититься от снега и ветра, сразу же бросившихся ему в лицо. Владелица хлебопекарни смотрела ему вслед в окно двери и думала, что с его сгорбленной спиной, худым морщинистым лицом и замерзшим кончиком носа он выглядит как человек, который сам нуждается в поддержке, а он при этом жертвует щедрой рукой, даже щедрее, чем может себе позволить. И так как он щедро раздает пожертвования, между ним и его сыном нет мира. Рахмиэл недавно рассказал ей, что именно его христианская невестка не поддерживала мужа, когда он ссорился с отцом из-за того, что тот раздает слишком много пожертвований. Хана-Этл заглянула в пекарню и увидела, что чужих нет. На ее лице расцвела свежая улыбка, и она сказала продавщицам:

— Хороший еврей этот Рахмиэл Севек, правда?

Она сразу же покраснела до корней волос под шерстяным платком, как молодая невеста, которая забылась и слишком сильно похвалила собственного жениха.

Но сразу же ее лицо снова стало серьезным. О том, что Рахмиэл Севек ссорится с сыном, знают все, но о том, что и между ней и ее дочерьми в последнее время резко ухудшились отношения, она никому не рассказывает, даже Рахмиэлу Севеку. С тех пор, как поляки хотят превзойти немцев в своей ненависти к евреям, дочери и зятья упрекают ее, что по ее вине они еще годы назад не уехали за море. Когда отец был жив, он не хотел продавать двора, потому что это наследство дедов, и после смерти отца мать считала также. А ведь в те добрые годы, говорят дети, не было нехватки в охотниках купить двор и перестроить квартиры в магазины. Тогда бы они получили большую сумму денег и, приехав в новую страну, были бы людьми с положением. Но мать возражала, а они не хотели оставлять ни ее, ни своего наследства, с позволения сказать. Теперь ни в Америку, ни в Южную Африку больше не пускают, а на доход, который приносит их нищий двор, его даже нельзя отремонтировать. Она отвечает детям, что для нее этот двор с бейт-мидрашем стоит не меньше, чем могила их отца — и даже больше, потому что двор — это живой памятник ее мужу и бедные квартиросъемщики благословляют имя покойного реба Шмуэля-Йосефа Песелеса. Чтобы избежать споров, она перестала заходить к детям, а обитатели двора и аскеты Немого миньяна стали ей еще дороже.

Из-за его благородного лица и манер венгерский раввин был ей особенно дорог. Но услыхав от Рахмиэля Севека, что в сочинении реба Мешулема Гринвалда все перепутано, как и в его голове, Хана-Этл вздрагивала каждый раз, когда входил венгерский раввин. Он казался ей утопленником, выбравшимся из-подо льда зимней реки, такой белой и промерзшей была его борода.

— В моем сочинении я привожу выдержки из святых книг, указывающих на то, что ворующий у христианского соседа будет потом воровать и у соседа-еврея. В моем сочинении я с корнем выдираю все наветы врагов Израиля. Не напечатав мою книгу, вы обрушиваете несчастье на весь народ Израиля! — говорил владелице пекарни реб Мешулем Гринвалд голосом, доносившимся из его бороды, как из глухого заснеженного леса, и выходил на улицу с тем же пылом, с каким входил.

Пару дней он не показывался, и Хана-Этл благодарила Бога. Она думала, что если ей повезет, он придет только в пятницу, когда аскеты Немого миньяна приходят к ней за халой на субботу. В пятницу первым зашел «эта напасть», как низенькая продавщица с проворными руками прозвала вержбеловского аскета. Но даже она, продавщица со злым языком, которая всегда передразнивала реба Довида-Арона, на этот раз просто онемела, потрясенная изменениями в его поведении и внешнем виде.

Всего две недели назад, в среду, он зашел расфуфыренный и подстриженный, как молодой парень-жених, и рассказал историю, что его приглашают раввином в какое-то местечко. Ушел он тогда каким-то очень уж обиженным и даже не пришел в пятницу за халой. На этот раз он снова зашел, как в старые времена, оборванный и съежившийся. Но он больше не ступал меленькими шажками и не начинал, как раньше, говорить то ли по-еврейски, то ли по-немецки: «Извините меня, пожалуйста, что я отнимаю у вас ваше драгоценное время». Он сразу начал говорить сердито и на простом идише:

— С тех пор, как я сижу и изучаю Тору в Немом миньяне, я никогда не брал подаяний, никогда!

Так воскликнул реб Довид-Арон Гохгешталт и оглянулся со страхом. В Немом миньяне он действительно никогда ни от кого ничего не брал. Но знает ли Хана-Этл Песелес, что совсем недавно он потихоньку ходил по молельням и собирал деньги, чтобы приодеться? Благодарение Творцу мира! По ее взгляду на него видно, что она ничего не знает. Абсолютно ничего. Не знает она, эта еврейка, что он готовился к будущему, к тому, чтобы встать с ней вместе под свадебный балдахин, пока не увидел собственными глазами, что она ничем не отличается от его проклятой жены. И реб Довид-Арон Гохгешталт стал говорить еще резче.

Хотя он не брал подаяний, он считал, что не зазорно получать плату за то, что он проводит всю жизнь свою в сидении над Торой и служении. Но когда он намекнул об этом столяру Эльокуму Папу, этому наглецу и самозваному старосте Немого миньяна, тот посоветовал ребу Довиду-Арону заняться ощипыванием гусиных тушек. Будет ли он, один из лучших учеников Тельзской ешивы, пускаться в спор с человеком из толпы? С простым ремесленником, вырезающим из дерева птичек и коробочки для благовоний? Он промолчал. А теперь получается, что лесоторговец Рахмиэл Севек часто заходит в Немой миньян. Поскольку он в Немом миньяне новичок и не знает разницы между одним сидящим в шатре Торы и другим, он очень уж восхищается аскетом, который тоже новичок в молельне — ребом Гилелем Березинкером. Лесоторговец Рахмиэл Севек говорит ему: «Мир вам, ребе. Вы хорошо поступили, сделав Немой миньян вашим местом изучения Торы». Реб Гилель Березинкер отвечает ему сердито и рыча, как лесной зверь: «Все благодарят меня за то, что я сижу здесь и изучаю Тору. Но о том, чтобы мне было на что жить, никто не заботится; и чтоб мне было что посылать на пропитание моей жене и детям, тем более никто не заботится». Лесоторговец Рахмиэл Севек ему отвечает: «Не беспокойтесь, ребе, я уж позабочусь о том, чтобы вам было на что жить». Так вместо того, чтобы поблагодарить, реб Гилель Березинкер выдвинул еще большие претензии: «Не просто вспомоществование нужно мне, а полное содержание для меня, моей жены и моих детей!» И вот лесоторговец Рахмиэл Севек бегает уже целую неделю, собирает деньги для этого реба Гилеля Березинкера. А теперь он хочет знать, подвел итог реб Довид-Арон Гохгешталт, почему он получает меньшую поддержку, чем реб Гилель Березинкер? Чем он хуже какого-то реба Гилеля Березинкера? Может быть, тем, что не поссорился со всеми евреями города, он хуже? Может быть, тем, что он появился в Немом миньяне не вчера и не позавчера, он хуже?

— Кто говорит, что вы хуже? — нетерпеливо крикнула Хана-Этл, замученная разговорами и наговорами вержбеловского аскета. — Надо помочь вам, надо помочь этому новому аскету, ребу Гилелю Березинкеру, слепому проповеднику ребе Манушу Мацу, а также венгерскому раввину ребу Мешулему Гринвалду.

И владелица хлебопекарни подмигнула старшей продавщице, которая сразу же протянула аскету бумажный пакетик с халой на субботу.