– А я рад, что теперь зову тебя братом, Лихобор. Ты хорошо придумал, пойдем.

Люди Лихобора – назвались они Берестом, Державою, Одинцом (он-то и хватался за лук), Милонегом и Зыком – быстро повыкорчевали свои стрелы из действительно успевших закоченеть волчьих трупов. Двоих волков – причем из взятых на рогатины людьми Кромегостя – они подняли наверх и там привязали к небольшим саням. Поднялись на склон и новые родичи Мечеслава, и он сам.

Зимовейка и впрямь оказалась неподалеку, припрятанная в склоне холма так, что, не зная, в ельнике вход в землянку и не разглядишь. Лихобор подошел первым, сняв рукавицу, костяшками пальцев постучал в притолоку.

– Пусти, хозяин ласковый, не век вековать, а ночь ночевать.

Только после этого он вынул клин и с немалой натугой отодвинул заметенную чуть ли не до четверти дверь из двух крепких плах. Снял шапку, глубоко поклонился низкой притолоке и исчез в полутьме. За ним зашли его люди, почтительно касаясь косяка рукой, а потом и гости. Лыжи сложили двумя вежами по сторонам двери.

В землянке-зимовейке было просторно – но не для двух отрядов. Сразу стало ясно, что спать всем придется сидя – хоть это и лучше, чем ночевать прямо в лесу. Держава развел огонь в очажке у дальней стены – первое время кресало чаще попадало по замерзшим пальцам, чем по кремню. Да и клочок бересты соблаговолил заняться не сразу. «Держава, ты там огня добываешь или так руками машешь, чтоб согреться?» – поддел сотоварища Милонег. Засмеялись сперва хозяева, потом подхватили люди Кромегостя. Смех смехом, а Мечеслав и впрямь успел согреться в полной людей зимовейке еще раньше, чем огонь наконец распробовал и бересту, и пучок веток-растопки.

Вожди тем временем назначали часовых. Лихобор хотел ставить своих – как принимающий гостей хозяин, но вуй Кромегость отказался от такой любезности нового побратима. Договорились, что сторожить будут вдвоем, по человеку от каждого отряда. Так и выспаться все успеют, и безопасно будет, и в зимовейке дышаться будет чуть легче.

При свете лучины тот же Держава оглядел плечо вуя Кромегостя, приложил к отеку горсть снега. Потом потыкал узловатым пальцем в плечо то там, то тут, спрашивая, больно ли. Выслушав, порадовал побратима своего вождя и его отряд доброй вестью – кости целы, только плечо с сустава соскочило. После этого он вложил Кромегостю в зубы березовое полешко, снова пристально всмотрелся в опухшее, посиневшее плечо, а потом вдруг вцепился обеими руками и резко дернул.

Что хрустнуло громче – сустав в пальцах Державы или полено в Кромегостевых зубах, Мечеслав так и не понял. Угревшись между Образцом и Истомой, который сам клевал носом, он задремал под голос Державы: «Пальцами теперь пошевели, пальцами. Хорошо гнутся?» Первый день его отрочества выдался беспокойным.

До Хотегоща добрались уже крепко за полдень. Хотегощ тоже залег между топей и непролазных буреломов, как и родной городец Мечеслава. Приходилось кое-где закидывать лыжи за спину, перебираясь через засеки – и надо было держаться настороже, объяснял пасынку Барма, не задев некстати торчащий сук, поклонившись пониже неприметно натянутой в еловых лапах бечеве, не наступив на приманчиво ровную полянку посреди проросшего молодым лесом рукотворного бурелома.

Но и долгому пути бывает конец – вскоре появился Хотегощ, в привычном зубчатом венце частокола, с теми же звериными да вражьими головами в белых шапках из снега.

Перед воротами вуй Кромегость и его люди кланялись, умывали лица снегом. То же сделал и Мечеслав – поклонился украшенной лосиными рогами перекладине, зачерпнул ладошкой колючий снег, растер по лицу. Осторожно шагнул вслед за новыми сородичами, входя в чужое жилище, которому предстояло стать родным для него на долгие годы.

Если провожали Мечеслава всем родным городцом, то в Хотегоще встречали их только седой старик, отпустивший меж усов длинную бороду, да стайка отроков, глазевшая в стороне. По всему, старик был здешним Дедом, может быть, тем самым Дивогостем. Шапка у него была выше, чем у остальных, а кожух – длиннее. Все пришедшие знакомо поклонились ему – как в родном городце кланялись Деду, и Мечеславу не понадобилось даже руки Истомы на загривке, чтоб последовать общему примеру. Старик в ответ только качнул приветно высокой шапкой – а с вуем Кромегостем обнялся. Поглядел на Мечеслава внимательными серыми глазами. Опыт шел сыну Ижеслава впрок – спрятаться за стоявших рядом на этот раз почти не хотелось. Старик перемолвился о чем-то негромко с вуем Кромегостем, не спуская глаз с пасынка. Затем оба они пошли к домам, стоявшим кольцом – точно так же, как и в родном городце Мечеслава. Оглянувшись, Мечша обнаружил, что остальные его спутники тоже расходились вместе с встречавшими их родичами – мужчинами и женщинами. Рядом не было ни Истомы, ни здоровяка Бармы, ни ворчливого Немира. Двое собак подошли, обнюхали настороженно косящегося на них пасынка – черный пес хмуровато, а серый, с белыми пятнами на лбу над желтыми глазами – с дружелюбным любопытством, даже хвостом помахал – и отошли. Только отроки оставались на месте, продолжая разглядывать Мечеслава. Потом один из них – по виду года на два старше Мечеслава – шагнул вперед, кривя губы в улыбке и пристально глядя в лицо новичку колючими серыми глазами.

– Ты, что ль, пасынок? – спросил он.

Мечеслав нахохлился, но глаз не отвел. За шкирку, как обгадившегося щенка из избы, вышвырнул из души трусливое зябкое желание оказаться снова в родном городце, среди знакомых лиц, родных стен.

– Я, – коротко буркнул он, зыркая исподлобья.

– А звать как? – продолжал допытываться незнакомый отрок.

– Мечеславом.

– Чёт имя у тебя длинновато для такого короткого, – покачал головой старший. Остальные отроки засмеялись. Мечеслав сжал кулаки.

– Слышь, Мечеслав, у тебя на портах грязь, – старший отрок кивнул на коленки Мечшиных ног. Откуда бы, вроде по снегу все ходил, удивился тот, привычно нагибаясь отряхнуться, и тут же услышал: – Чего кланяешься, я тебе не князь!

Дружно грянул отроческий смех.

Уши под шапкой вспыхнули так, что Мечеслав не удивился бы, затлей меховая опушка. Не разгибаясь, он прыгнул вперед, всем своим весом приложив макушку к животу насмешника. Тот, видать, то ли вовсе не ожидал нападения, то ли надеялся, что новичок для того хотя бы выпрямится. Прямо перед Мечеславом оказалось его лицо, с круглыми глазами и разинутым в попытке вздохнуть ртом, и Мечеслав, вновь опустив еще гудящую от первого удара голову, снова боднул его – прямо в это лицо. Противник хлопнулся задом на истоптанный снег, а Мечеслав, размахивая кулаками, налетел на него. Правда, оба удара, что он успел нанести, наткнулись на подставленное предплечье старшего отрока, а потом… а потом Хотегощ опрокинулся, будто миска, и от души приложил злополучную Мечеславову голову дном из утоптанного снега по затылку. Мечеслав с трудом приподнял ее – и тут же неловко, но шустро откатился в сторону – на него летел в прыжке рассерженный насмешник. Виделся он странно и как-то размыто – толком открыть левый глаз не получалось. Откатившись, Мечеслав вскочил на ноги – как раз вовремя, чтоб увидеть новый прыжок противника.

– Ай мал-лад-цы… – прозвучало рядом. Действие, произведенное на боевитого отрока этим уже знакомым Мечеславу голосом, было странным – он словно завис в верхней точке прыжка – и обрушился вниз. Занесенная рука опустилась, левая, как оказалось, зажимала нос.

Истома наблюдал за младшими отроками с насмешливым любопытством.

– Орёл, Ижеславич, орёл, – покачал он головой. – Только в ворота – и сразу в кулаки. Кто задрался-то?

– Ну я, – буркнул, нахохливаясь, Мечеслав и с удивлением услышал в то же самое мгновение гнусавое: «Я, Истома», своего супостата.

– Мал-лад-цы… – все так же повторил Истома. – В драку кто первым полез, спрашиваю?

Драчуны хмуро переглянулись. Остальные отроки отошли чуть подальше, а многие из них и вовсе быстро вспомнили про неотложные дела, ждавшие их… в общем, где-то далеко от пятачка перед воротами Хотегоща. Любопытство победило осторожность только у шестерых – но и те, отойдя под самый частокол, делали вид, что их тут не было.