Пустыня – царство миражей. В пустыне обнаруживаются бесы даже в спокойном воздухе ночи. Верблюд исчез, но мираж продолжал двигаться на волне песка. Облако рассеялось, и Лилит покатилась в глубь ночи и исчезла, и Рами остался стоять у окна перед опустевшей пустыней. Затем сел писать письмо Адас. Начал вычурно: «Букет здравия», но не продолжил, снова вернулся к окну, и увидел кусты, подобные бесам. Вернулся к дому и к Адас лишь для того покинуть и дом, и Адас. Прекрасный букет тёрна, который нарвал ей в день своего расставания с Мойшеле, выбросил из несущейся машины, и колючки рассыпались по шоссе во все стороны. Рами не вернулся продолжить письмо, стоял у окна напротив утесов, которые мерцали в лунном свете, как черные алмазы. От холодного ночного ветра пустыни застыла кровь в жилах Рами, он лег в постель, не раздеваясь. Транзистор трещал на иврите, арабском, английском вперемешку. Только арабская мелодия то приближалась, то удалялась. Рами лежал поверх одеяла, злой на весь свет, и больше всего на самого себя. Ночь падала на него единой горстью тьмы и горстями света. Месяц и звезды светили в комнату, и лампочка качалась на шнуре, бросая тени на плакаты.
Потом ветер затих, и немного света от лампочки падало на груду газет, лежащих на стуле около кровати. Подшивка за целый год – только протяни руку, и все события у тебя в горсти, только прикоснись к черным буквам, и время начнет течь по пальцам. И страна шумит, и весь мир не успокаивается. Террористы захватывают самолеты, женщины и дети среди рыночных прилавков с зеленью, и Адас – в пятнах томатной пасты. Маленький король Хусейн в маленькой своей стране выступил с большой войной против террористов и даже победил в ней. Подразделение Армии обороны Израиля совершило рейд в Ливан и убило террористов. Террористы захватили все заголовки в течение года. Год тысяча девятьсот семидесятый сменился семьдесят первым. Правительство национального единства ушло в отставку, а президент Насер ушел на тот свет. И президент Де-Голль тоже отдал Богу душу. Умерли лидеры, но больше всего умерло солдат за эту тысячу дней. Долгие месяцы выматывала всех эта «Война на истощение», и каждый бой забирал друга, и все бои – в этих заброшенных газетах. Мойшеле сражался в двух войнах! Мысль о Мойшеле подбрасывает Рами снова к окну, и тысячи километров песчаного пространства текут ему в глаза. Газета, которую он держит в руках, уже пожелтела, но заголовок свеж и вопит, как предупреждение, начертанное на стене: «Прекращение огня в Синае вступило в силу!»
Ночь «тысячи и одной ночи», ночь мира. Полночь и еще одна минута, и мир ворвался во все линии связи: прекращение огня в Синае вступило в силу!
До полночи, минута в минуту, египтяне били из всех орудий до последней секунды. Ровно в полночь замолкла канонада, и мир сошел на пустыню голосом безмолвия. Воды в канале успокоились, и огонь в песках погас, и ребята выскочили из бункеров на насыпь – увидеть своими глазами – мир. Стояли открыто на виду у египтян и пели песни. Принесли мир вам! – «Эвейну шалом алейхем!» Пустыню разорвала песня, несясь эхом в замершие, непривычно тихие дали: «Эвейну шалом алейхем!»
Сбросили обувь и плясали между мешками с песком и высокими перегородками, разделяющими штабеля снарядов: принесли мир вам! Положили автоматы в желоба, украсили каски распотрошенными ветками растущих у канала деревьев пуэнсианы и закончили войну. Он чертили свои имена на пустых бочках от горючего, прибавив к каждому имени слово – «шалом» – «мир». И так сверкало это слово на ржавых бочках, рябило миром, и, может быть, миром и для Мойшеле. Всю ночь пустыня оглашалась радостью и ликованием, плясками и криками. По ту сторону канала египтяне молчали. Тоже успокоились, опустили крылья, усталость сразила их сном. Цион Хазизи вовсе не расчувствовался от этого мира. В штабе заброшенного поселения все склонились над аппаратом связи и слушали рассказ о мире из укреплений вдоль Суэцкого канала. Рами шумел и буйствовал, как все, поднял голос на старшину, приказав праздновать:
«Ты понял, пришел мир!»
«Не имеет значения, командир».
Даже в ночь прекращения огня старшина видел только темную сторону луны. Он вышел из штаба и покинул охвативший всех «мир», а Рами выскочил в ночь, где все веселились, ветер потрясшей всех вести дул и в этом заброшенном уголке, менял очертания песков, гор, и утесов, и камней. Кончили войну и возвращаемся по домам!
Дрок цвел в эти летние дни, но пальма не отдала ни капли своего сока. Цион Хазизи спас последние капли от Рами и его праздника «мира», извлек шланг из ствола пальмы и убрал кувшин. В то лето, когда закончилась «Война на истощение», перестали Рами и старшина наслаждаться «лагби». В ночь праздника наломал Рами ветки цветущего дрока и швырнул их в костер. Вспыхнув, они разнесли аромат по всему поселению. И вся боевая поселенческая молодежь ощутила заново себя в непрекращающейся цепи первооткрывателей – от рабочих батальонов до этого поселения в песках на границе пустынь Негева и Синая. Мы построим нашу страну, принесем в Сион чудо и знамя нашей мечты в его горы и долины, что и означает: мы принесли вам мир! – Эвейну шалом алейхем! Плясали, пели, радовались. Пламя костра раздувалось ветром пустыни, и высокие языки огня освещали их пляски. На огне, пузырясь, взлетали надежды и ткались мечты. Мы принесли вам мир! На гигантские пространства скал и гор, на древнее величие пустыни пришло возрождение. Бог воинств послал свои войска в эти безжизненные места, и они вздрогнули, позеленели, расцвели и понесли плоды. Среди всех небесных знаков Зодиака загорелся еще один знак – знак Мира. Цион Хазизи стоял в стороне от костра. Рами оставил круг танцующих и подошел к нему.
«Будет хорошо».
«Что хорошего, командир?»
«Мир».
«Это мир, командир?»
«А что же это?»
«Это всего лишь прекращение огня, командир».
«Но и это что-то».
«Да, это что-то, командир».
Так старшина поднял этот мир на эшафот. Вынес приговор всем надеждам и приглушил пламя мечты. Истукан этот старшина, человек Содома и Гоморры, который душит радость и ликование. Потряс Рами старшину за плечи, снял с него авто-мат, который тот продолжал носить на плече в эту ночь прекращения огня. Один он стоял на страже празднества. Извлек Рами из автомата обойму, взвел его, поднял над головой старшины и крикнул в замкнутое лицо его свой личный приказ мира:
«Кончили войну!»
«Кончили, командир».
«Возвращаемся домой!»
«Возвращаемся, командир».
«И уживутся волк с овцой».
«Жаль овцу, командир».
По мнению старшины, эта война кончилась, а новая не началась. Капитан Рами не вернулся домой, и в дни мира остался в пустыне и ждал освобождения от любви. Прошла осень, сошла в пустыню зима, облака двигались лишь вдали. В песках бедуины собирали катышки по следам верблюдов, чтобы жечь ими костры в холодные ночи. И Цион Хазизи готовился к холоду и сухой зиме в пустыне: выжал весь сок из пальм, а сухие плоды смолол в тонкую муку, из которой варил в зимние дни «тамархинди» – вкусный горячий кофе пустыни. Этот напиток не имел наркотических действий, только согревал. Он приносил его в комнату Рами в обеденное время после раскладки почты, которую джип привозил в эти часы в заброшенное в песках поселение. Напиток этот старшина держал в пузатой бутыли, а нагревал на горячей золе от вспыхивающей горсти ветвей в большом медном бидоне. Старшина заходил к Рами с бутылью и нагретым бидоном, и Рами спрашивал как бы, между прочим:
«Пришла почта?»
«Да, командир».
«Есть что-либо лично для меня?»
«Нет, командир».
Каждый день, после полуночи, тот же вопрос, и тот же ответ, и тот же миг сближения между командиром и старшиной. Ничего не скрывает Рами от старшины. Оба сидят в пустыне за грехи перед малышкой. Рами ждет письма от Адас, ждет, чтобы она позвала его домой. От этого долгого ожидания он устает, дремлет, и вообще, слишком много спит. Письмо от Адас не приходит, но пришел мир. Час распивания «тамархинди» это и час отчета. Цион Хазизи любит отчитываться командиру. Он рассказывает о том, что сделано и что не сделано, и обо всем, что происходит в поселении, и о том, что не происходит, и все по правде, которая, по сути, ложь. Старшина млеет от этого отчета, а Рами – нет:
