«Все это уже прошло».
«Это никогда не пройдет».
«Ты сейчас в кибуце, и здесь у тебя нет брата».
«Здесь у меня много братьев».
Она рассмеялась странным смехом, схватила свои груди, освещенные лунным светом, и снова рассмеялась. Он снова прикоснулся к ней, но она оттолкнула его, ударила ногой. Он побоялся, что услышат ее истерический голос, и откроются их отношения, и прикрыл крепкой своей ладонью ей рот. И тут снова в ней взыграла страсть, она заключила его в объятья, и отбросила от него всякие сомнения. В одну из ночей она подала ему свои груди и сказала:
«Я беременна».
«Нет!»
«Поженимся?»
«Нет!»
«Что же мы будем делать?»
«Сделаем».
И тогда он совершил растрату из кассы кибуца, которую никто не обнаружил до сих пор. Он взял из кассы деньги, чтобы заплатить врачу-англичанину за аборт.
Однажды он вернулся из города и вошел в кухню, чтобы передать купленные там дрожжи для выпечки, и оказался один на один с Голдой, которая готовила селедку к ужину. Резала ножом на дольки, от которых шел острый запах. Увидев его, нанизала на острие ножа одну из долек, и поднесла ему. Он окаменел и не сводил глаз с ее пылающего лица и ножа в ее руке. Голда подбросила нож пальцами, глаза ее сузились, и губы снова почмокали. С того дня, как он привел ее к врачу-англичанину, они не встречались, и теперь она виделась ему чуждой и пугающей. В первый раз он увидел при дневном свете черты ее лица, цвет глаз и волос. Голда приблизила нож к его лицу, и он стоял, не двигаясь, готовый к любому ее действию, но она ничего не сделала,только рассмеялась, и кухня загудела ее резким голосом:
«Почему?»
«Ты…»
«Что я?»
«Мы».
«Что мы?»
«Не подходим».
«Почему нет?»
«Потому что…»
«Я проститутка?»
«Нет!»
«Да!»
«Только потому, что ты в кибуце – никто!»
И он выбежал из кухни, несся через двор, дрожа от ветра. Пробежал через мандариновую аллею, тогда еще совсем юную, и все еще не замедлил шаги. Солнце склонялось к закату, но он не пошел к Элимелеху пить чай в час вечерней молитвы, а убежал на гору, сел на обломок скалы, стараясь, как преследуемый зверь, спрятать в расщелине страшную тайну. То, что у него случилось с Голдой, он так и не упомянул в письмах Адас, Мойшеле и Рами, хотя обещал им говорить всю правду и только правду. Не мог он рассказать молодым людям о том, что, будучи казначеем, украл деньги из кассы кибуца и тяжком грехе с Голдой. Одна история тянет за собой другую, более печальную. Голда вышла замуж за Бейгеле, карлика-пекаря, у которого тоже не было никакого положения в кибуце, а он, Соломон женился на Амалии, авторитет которой в кибуце был безупречен. Машенька вышла замуж за Иосифа, брата Соломона, а Элимелех взял в жены проститутку, родившую ему Мойшеле. Адас стояла между аллеей и лужайкой, в тени собравшихся на лужайке людей. Малышка теребила косу, на кончике которой, казалось, были собраны все их страдания, и все их грехи были выражены на ее несчастном лице.
Соломон отрывает взгляд от собственных пальцев и устремляет его на затихшую аллею. Долина шумит голосом свежего ветра, и весна проходит над двором кибуца. Окна, которые были заперты в часы хамсина, открываются, и во все углы врывается ветер. Вновь зеленеет долина, пускает ростки и цветет. Сок бродит в деревьях, врывается в гущу ветвей, и все живое и растущее прорастает, созревает и благоденствует. Долина, израненная хамсином, вдыхает всей грудью неожиданно обрушившуюся на нее свободу. Птицы устраивают концерт и кружат в воздухе. Хамсин сломал себе хребет, и долина опьянена жизнью. Соломон все смотрит и смотрит на то место, где стояла Адас, не может оторвать взгляда от опустевшей лужайки, и шепчет:
«Когда оканчивался хамсин, не знал Элимелех, где что растет, где что цветет, где он сам».
Двор полон шума и суеты, и слышен поверх лет голос Элимелеха:
«Весна и я – мы как единое целое, вместе».
Смотрит Соломон на тропу, ведущую в гору, к дум-пальме на ее вершине, глубокий вздох его смешивается с голосами во дворе и возносится по темнеющим скалам:
«Господи, – Ты, весна и я – мы вместе. Дай мне ощутить хотя бы еще раз вечность. Твоего роста. Дай мне ощутить в моей печальной весне, радость цветения, которое не иссякнет вовек. Господи, дай мне ощутить еще хотя бы раз трепет жизни, который разгорячит мою старческую кровь, кинет мне полоску вечной зелени между зеленеющими деревьями, между наливающимися соками плантациями, тростником на берегу болота, рядом с источником. Господи, дай мне силу блуждать по дорогам, гнаться за вечной своей любимой, радостью моей жизни, которая воплотилась в образе Адас. Господи, сделай доброе дело, верни мне мою девочку и слушай мои истории об Элимелехе. Себя я скрываю в этих историях, а Мойшеле и Адас не хотят их слушать, ибо я сказал, что истории эти исчерпаны. Но историю о хамсине и Элимелехе я еще не рассказал».
В тот жаркий день пришел я к Элимелеху в полдень. В разгар весны сошел этот тяжкий хамсин в долину, которую мы тогда называли степью. Элимелех сторожил в ночную смену, и только встал с постели. Я нашел его шалаш пустым и сидел на его пороге, ожидая Элимелеха. Жаркий ветер, дующий с востока, обвевал меня дыханием раскаленной пустыни. Свинцовое небо покрыло землю, герметизировав ее крышкой пекла, и струи хамсина мели по ней так, что поверхность ее лопалась и отделялась, как скорлупа. Горячий ветер взъерошивал крону эвкалипта и шумел в моих ушах. Я беспомощно сидел на этой верхушке, где Элимелех соорудил на ветвях свое жилище. Взгляд мой был обращен на двор кибуца, из которого хамсин вымел все признаки нормальной жизни. Человек, скотина и растительность были поражены этим пеклом и пылью. Серость облаков, пригнанных хамсином, и краснота испепеляющего солнца, смешались и стерли все природные цвета. Зеленое, красное, желтое и коричневое светились серебром пыли. Воздух, охваченный лихорадкой, пах жженой резиной. Пылающие жаром поселения распространяли по долине запахи гниющей падали, зловонных вод, мусорных свалок и вянущих растений. Даже острый запах эвкалипта не мог перебить эту вонь. Я спрятался в шалаше. Раскрытый дневник Элимелеха лежал передо мной, и я начал читать:
«…Ветер пустыни обжигает, небо и земля пылают, и я в плену огня. Нет милосердия и справедливости в хамсине. Нет мне спасения от пламенных порывов ветра. Наэлектризованный воздух стучит в моих висках, лихорадит тело. Воздух сотрясает все вокруг меня долгими пламенными волнами. Растения сгорают, виноградные лозы дают испорченные гроздья. Птицы разевают клювы, пытаясь поймать глоток воздуха. У них обвисают крылья, они падают и гибнут. И мне тоже нет спасения от смерти. Страна агонизирует в объятиях хамсина, и меня эти объятия не отпускают. Смерть сошла на свежие ростки, которые только пустили зеленые побеги. Так и меня, первенца, настигнут щупальца хамсина и прикончат в этой пустынной степи. И все же, несмотря ни на что, есть в суховее и милосердие, и справедливость, ибо он опьянен жизнью. Горячий ветер воспламеняет мою кровь, сжимает мое лицо раскаленными добела клещами, напрягает вены на моих висках. Хамсин вносит в мою душу беспокойство и безвыходность.
Пылающее небо и сохнущая земля обостряют мои чувства видениями и мечтаниями. Воздух возносит передо мной своим огнем фантомы. Хамсин обнажает странную связь между Ничто и Сущим, смешивая их, и обжигающий ветер пробуждает во мне стремление выйти в путь…»
Господи, Боже мой, Элимелех пошел искать воплощение своих галлюцинаций! Страх проник в мою душу, и вернул меня к выходу из шалаша, бежать вслед за Элимелехом, или хотя бы найти его издалека, взглядом. Долина опустела в этот полдневный час, и взгляд мой скользнул вверх по горной тропе. Земля там словно вздыбилась куполом, покрытым густой зарослью конопли, и когда ветер прочесывал эти заросли, стебли конопли вставали, как иглы ежа, и шумели, словно их охватил огонь.
Историю этого конопляного холма рассказал нам великий шейх Халед, лучше всех знающий легенды степи, которые передавались из поколения в поколение, восходя из глубины времен с туманами и ветром, разрастаясь с годами и десятилетиями. Мы сидели у подножья холма, и шейх Халед рассказывал:
