— Там же дождь, мокро. У микроавтобуса не получится. Думаю, снимем их прямо здесь. Да хотя бы на фоне стены.

— Мне бы хотелось, чтобы в кадр попал наш логотип, — Дейв улыбается Феликсу такой тошнотворной улыбочкой, что Джека, наверное, и вправду бы замутило, если бы не мутило уже.

Крис, наверное, чувствует, что Джек сильно напрягся, и пытается ему помочь:

— Ну, если Джек так не хочет, может быть, позовем Стива-механика? Кто там узнает, он это на фотографии или не он? А Стив у нас парень фотогеничный.

Джек энергично кивает; он только «за».

— Значит, так, — говорит Дейв, и лицо у него — прямо шлакобетонный блок, — мы не будем никого звать. Нам не нужен какой-то механик, чтобы изображать Джека, когда есть Джек. Мы с Феликсом пытаемся делать дело. Крис, ты сходи посмотри, есть там места под навесом, чтобы поставить микроавтобус. Джек, пожалуйста, подожди нас снаружи.

Феликс сочувственно пожимает плечами за спиной Дейва.

Джек выходит во двор со смирением человека, которого ведут на казнь. Они с Крисом встают перед микроавтобусом. Крис смотрит на Джека и заговорщицки ему подмигивает.

— Слушай, Дейв, — говорит он, — мне тут пришла одна мысль. Может, нам надеть кепки?

Глаза у Дейва загораются.

— Отличная мысль. Они у вас с собой? — Джек и Крис качают головами. — Подождите минуточку, ладно, Феликс? Я сейчас принесу им кепки.

Он чуть ли не рысью несется на склад и возвращается с двумя новенькими бейсболками. Из них еще даже не вынуты картонки, которые кладут внутрь для сохранения формы. Обычно никто из ребят кепки не носит. Дейв, очень гордый названием своей фирмы — инициалы владельца, не кот чихнул! — заказал для водителей бейсболки с огромными буквами ДВ впереди. Ну и ребята тут же расшифровали их как «дебил выездной». Но сейчас Джек доволен, что у них есть эти кепки. Он надевает свою и сдвигает ее на лоб, так чтобы козырек закрывал глаза.

И только потом, когда они выезжают в очередной рейс, Крис обращается к нему с вопросом:

— В чем дело, Джек?

— В смысле?

— Ну насчет твоего нежелания фотографироваться. Может быть, ты и не любишь фотографироваться, но сразу было понятно, что тут что-то другое. Ты не хотел, чтобы твоя фотка была в газете. Ты что, должен кому-то денег? Ты от кого-то скрываешься? Но ведь все твои бывшие приятели, они на юге. Кто тебя тут увидит, в нашей местной газете?!

— Да, все правильно. Я не хочу, чтобы ребята из старой компании узнали, где я. Не хочу, чтобы меня снова втянули во всю эту бодягу.

— У тебя паранойя, Джек. Это со всеми бывает. Со мной тоже случается. Вот недавно как раз. Иду я себе как-то вечером, и вдруг меня пробивает уверенность, что за мной кто-то следит. Такой вот подгон. Но это совсем другой город. Другая жизнь, другой мир. Новые друзья. Тебе не о чем беспокоиться.

Может быть, это действительно паранойя. Среди его знакомых по «местам не столь отдаленным» не было никого из Манчестера. Может быть, это было одной из причин, почему для него выбрали именно этот город. Каковы шансы, что снимок увидит кто-то, кто сможет его узнать? Но даже если увидит, даже если узнает… все равно этот «кто-то» не вычислит, кто такой Джек на самом деле. Наверное, он просто устал. Устал притворяться. Устал от всей этой лжи. Как в воскресенье. С Ракушкой.

— Просто мне хочется узнать тебя ближе, — сказала она. — А то у меня иногда возникает такое чувство, что тебя вообще не было до того, как ты пришел к нам работать. То есть, это даже приятно — встречаться с парнем, который не любит говорить о себе, а то, знаешь, есть люди, буквально зацикленные на себе, но ты вообще ничего не рассказываешь. Расскажи что-нибудь о себе, Джек. Расскажи мне историю.

И он рассказал ей историю. Сказку. Скоро он станет мастером в этом деле. Но в том-то и штука. Что так все и будет. Всегда. Только истории, только сказки.

Она все пыталась понять, узнала бы она его или нет, если бы не знала, что это он. Разумеется, он изменился. Теперь ему было почти восемнадцать. Лицо стало другим. Лучше, чем прежде. Может, страдания действительно облагораживают. Хотя зубы — такие же, да. Она вспомнила надпись под фотографией в газете, «Чудовище», что наводило на мысли о том, что главред не отважился написать прямо: «Да, скорее всего, он это сделал. Посмотрите, какой он урод». Может, все было бы по-другому, если бы девочка, Анджела, не была такой милой и славной? Может, тогда из него бы не сделали воплощение вселенского зла, если бы все это не так подходило под традиционную схему «Красавица и Чудовище»?

Она сделала вид, что что-то записывает у себя в блокноте, чтобы он не понял, что она отвлеклась и прослушала его последнюю фразу.

— Ты, конечно же, понимаешь, что я ничем не смогу тебе помочь, пока ты не признаешься, — сказала она. — Меня назначили вместо доктора Битлфилда, потому что он отказался с тобой работать. Сказал, что у вас все застопорилось и уже вряд ли сдвинется с места.

— Меня вообще там не было. Я уже устал объяснять. Да, мы затащили ее под мост. Да, я знал, что он собирается сделать с ней что-то плохое. Но мне и в голову не приходило, что он может ее убить. Я пробыл с ними совсем недолго, потом ушел. В чем, вы хотите, чтобы я признался? В том, чего я не делал?

— Я просто хочу, чтобы ты разобрался в себе и понял, что ты сотворил.

— Они все перепутали, судья и присяжные. Я не знаю, как так могло получиться, но они все перепутали.

Она уже работала в тюрьме, сразу после института. Но с тех пор ничего не изменилось. Все, как один, заключенные были невиновны. Всех осудили несправедливо, как они утверждали. Но это неважно: невиновность считается недостаточным основанием для апелляции. Этот молодой человек невиновным не был, тут она не сомневалась. Судебное разбирательство длилось тридцать три дня, присяжные были единодушны в своем решении. Доктор Битлфилд считал, что мальчик уже столько раз повторял свою вымышленную историю, что, в конце концов, сам поверил, что так все и было, как он говорит. Он вцепился в свой вымысел, как человек, спасшийся с затонувшего корабля, цепляется за какую-нибудь деревяшку, держащуюся на воде; и его уже не убедить, что его спасательное средство насквозь пропиталось водой, и скоро утонет, и утащит его за собой. Это было одной из причин, почему ее попросили взяться за это дело: посчитали, что ему будет легче рассказать ей правду — ей, человеку, которого он не знает и которому не пересказывал одну и ту же ложь на протяжении стольких лет. Да, он виновен. Конечно, виновен. По-другому и быть не может. Иначе это было бы самой серьезной судебной ошибкой за всю историю правосудия.

Значит, виновен. Но в то же время, он не психопат, каким, по мнению доктора Вебстера, был тот, второй мальчик. При мысли о докторе Вебстере, ее новом коллеге, Элизабет невольно улыбнулась; они общались лишь по телефону, но он был таким обаятельным, с ним было так легко говорить.

Первые результаты тестирования не принесли никаких новых открытий. Как и прежде, при работе с доктором Битлфилдом, в ответах этого молодого человека не было ничего сколько-нибудь примечательного. Да, уровень умственного развития был несколько ниже, чем можно было бы ожидать от семнадцатилетнего юноши: присутствовал некоторый инфантилизм мышления. Впрочем, это и неудивительно для человека, чей характер и личность формировались в условиях несвободы. Как раз в том возрасте, когда его сверстники обретают самостоятельность, он оказался в таком положении, когда за него все решали взрослые, и поэтому вынужденно задержался на «детском» этапе развития.

У нее было время подумать об этом по дороге домой. Путь был не близкий: часа два на машине в один конец. Но, в конце концов, ей надо было бывать в колонии всего раз в неделю. К тому же, случай действительно интересный. И пациент, что называется, престижный. На нем можно было бы сделать книгу или, по крайней мере, серию научных статей; но доктор Битлфилд предупредил ее сразу, что это дело проходит под грифом «совершенно секретно», и если какие-то публикации и разрешат, то лишь через много лет. Хотя, в любом случае, с точки зрения карьерного роста это было весьма перспективно.