— Проклятье, — прошептала я себе под нос. Так сказала бы на своем месте Лэйси, и ей бы понравилось, что я произношу это: — Проклятье!

Брим все еще был жив, если пересмотреть свои представления о том, что такое жизнь. Он дышал через трубку и респиратор. В проклятом «хундае» осталось, по крайней мере, шестьдесят процентов его крови. Но мы не узнаем, что еще Брим потерял там, пока он не придет в сознание. Если Бог действительно существует, то Бриму будет дарована длительная передышка от действительности и страшных воспоминаний.

В коридоре отделения скорой помощи сидела жена Брима и озиралась ошарашенными глазами потерявшегося на автовокзале человека. Миниатюрная хорошенькая женщина с короткими темно-русыми волосами, которые она нервно заправляла за уши. Она была одета в тонкий хлопковый свитер, брюки цвета хаки и рыжевато-коричневую рубашку в тон носкам и поясу. Да, это не тот комплект, который надеваешь, собираясь второпях, если только в тебе нет особого гена, позволяющего со вкусом подбирать одежду без всякой задней мысли, которого, очевидно, у меня нет и никогда не было. Жене Брима даже хватило времени наложить помаду соответствующего цвета. Может, так некоторые женщины справляются со стрессом — наряжаются в пух и прах.

Я протянула ей портрет Габриеля.

— Вы когда-нибудь видели этого человека?

Миссис Брим внимательно рассмотрела рисунок и покачала головой.

— Это он взорвал моего мужа?

Я проигнорировала ее вопрос и продолжила:

— Вы знаете, куда он пошел сегодня утром, с кем встречался?

Она снова покачала головой.

— Я уже сказала другим офицерам, что я ничего не знаю. Я все им рассказала. Он был в нормальном настроении, все было в порядке… Я просто не понимаю.

Я вытащила из кармана фотографию Лэйси и протянула миссис Брим.

— А эту девушку вы видели?

Она смотрела на снимок, не видя его.

— У моего мужа не было любовницы.

По ее голосу мне стало ясно, что ее муж не всегда хранил верность.

— Это не то, что вы…

— Простите. Не знаю, зачем я это сказала.

Она снова посмотрела на снимок, словно до этого толком не рассмотрела. Потом я увидела в ее взгляде огонек узнавания.

— Она конкурсантка?

Я кивнула.

— Ваш муж звонил моей дочери трижды. Вы знаете зачем?

— Он говорил со всеми участницами, поскольку изготавливал букетики, которые девушки должны были прицепить к корсажу во время парада.

— Вы не знаете, ваш муж не состоял в какой-нибудь экологической организации?

Она посмотрела на меня так, словно не расслышала вопрос или не могла поверить, что я смею сейчас спрашивать такое.

— Вы что, считаете, что во взрыве виновна «Сьерра Клуб»? [16] — с сарказмом спросила миссис Брим.

Приехали. Если у Брима и были какие-то секреты, то он ревностно охранял их от жены. Миссис Брим посмотрела в сторону реанимационного отделения.

— Доктора мне ничего не сказали.

Затем она взглянула на синяки от удара дверью, украшавшие мое лицо.

— Вы были там? Вы знаете, что с ним произошло?

Я посмотрела на свои руки и увидела бомбу, завернутую в серебристый скотч, а потом глаза Брима, когда он принял ужасное решение. Я повернулась к миссис Брим. Надеюсь, что она никогда не узнает того, что, к моему глубокому сожалению, знаю я.

— Я не знаю подробностей, простите.

Через несколько минут я вышла из отделения скорой помощи и поднялась на этаж, где мой раненый напарник приходил в себя после взрыва в бунгало. И хотя я отличалась здравомыслием, но всегда полагала, что единственная постоянная величина в моей жизни — это Трэйвер. Но Габриель изменил и это. Раз и все. И теперь мне нужно каким-то образом сообщить Дэйву, что моя девочка похищена. Мне придется признаться, что я не смогла ее защитить, что потерпела неудачу. Я просто не могла этого сделать. Как я посмотрю Дэйву в глаза, когда он услышит ужасную новость. Я потянулась было к кнопке «стоп», но лифт уже доехал до нужного этажа.

Больничные стены были выкрашены в бледно-желтый цвет, из нескольких палат раздавался шум аппаратов искусственной вентиляции легких, которые ритмично качали воздух. С каждым шагом усиливалось ощущение, что я возвращаюсь в прошлое. Я остановилась перед палатой 308, сама того не осознавая. Здесь умер отец Лэйси. Мы с Лэйси ходили по этому коридору каждый день в течение двух недель. Тогда стены были голубыми, но все остальное по-старому: запах хлорки, объявления по системе громкой связи, скрип колес каталок по линолеуму, неестественная тишина в коридорах, которые видели столько разбитых сердец.

Здесь все и началось. Лэйси ускользала от меня с каждым слабеющим вздохом ее отца. Первое невысказанное чувство, первый секрет. Первый шаг к тому, где она оказалась сейчас. Как я могла такое допустить? Ведь это материнский долг — видеть то, что другие не замечают. Но почему же я не увидела?!

Я остановилась рядом с постом медсестры, и мне сообщили, что сейчас немного поздновато для визитов, но я показала значок и сказала, что я на минуточку.

Я зашла в палату Трэйвера и несколько секунд топталась на входе. На больничной койке он казался меньше. Выглядел более уязвимым. Из его носа торчала трубка. На голову наложена многослойная повязка, начиная с того места, где ему просверлили дырку, чтобы уменьшить внутричерепное давление. Лицо отекшее и все в синяках. Доктора сказали, что он полностью поправится, но сейчас меня ни в чем нельзя было убедить.

Я подошла к кровати и взялась за стальной поручень. На тумбочке стояла фотография близняшек в одинаковых костюмчиках медвежат панды.

— Сколько времени? — шепотом спросил Трэйвер не своим голосом. Его глаза открылись на пару секунд, посмотрели на меня и снова закрылись. Дэйв пошевелил пальцами, и я взяла его за руку.

— Уже поздно.

Его грудь поднималась под простыней, когда он делал глубокий вдох, а потом выдыхал с громким свистом, как будто ему требовались все силы для того, чтобы выпустить воздух из легких.

— Я слышал, — прошептал он. — Это правда?

— Поправляйся.

Дэйв слабо пожал мою руку, а потом, казалось, уснул. Его дыхание стало ровным и спокойным.

— Лэйси… — прошептал он, и его голос оборвался. Единственная слезинка скатилась из уголка глаза и потекла по искалеченному лицу.

Гаррисон был прав насчет телефона, который мы обнаружили в дочкином личном журнале. Адрес в Азусе действительно принадлежал жилому дому — испанскому бунгало, расположенному на улочке, обсаженной высокими пальмами, где на подъездных дорожках были припаркованы автомобили с низкой посадкой. Но что делали этот телефон, принадлежащий адресу в двадцати милях от нашего дома, и непонятная буква Д в ее записях? Если Д означало Дэниель Финли, и дом, возле которого мы притормозили, принадлежал кому-то из его доверенных лиц, то тем самым мы проводим прямую линию между похищением моей дочери и пулей, выпущенной в затылок Финли в его магазине. А если есть связь с убийством, то, значит, и со всеми остальными преступлениями, которые Габриель успел совершить после этого.

Но что, если никакой связи нет? И Д — это всего лишь симпатичный парень, с которым Лэйси познакомилась и только, тогда мы тратим зря драгоценное время, которого нет у моей дочери.

Я открыла окно и вдохнула влажный ночной воздух. В полумиле к северу каньон реки Сан-Габриел отгораживал от нас заповедник Анджелес, который в ведомстве шерифа называли «гетто системы национальных лесных заказников».

Я посмотрела на стаканчик кофе из круглосуточного супермаркета на приборной панели, а потом отщипнула кусочек от куриного сэндвича.

Мы уже два раза позвонили по телефону, но никто не ответил. Внутри было темно, машина рядом с домом отсутствовала.

— Попробуй еще раз, — попросила я.

Гаррисон набрал номер, подождал десять гудков и повесил трубку.