— Нам нужно найти Лэйси, Алекс… — Чавес помолчал и печально опустил глаза. — Нужно найти ее. А все остальное неважно.

— Наша работа — терроризм, — отрезал Хикс. — К вечеру у меня будет сто агентов, а к завтрашнему дню — двести. Если два дела действительно пересекаются, то мы сможем помочь друг другу и обменяться информацией. Но в противном случае это даже не обсуждается. Моя работа — найти Габриеля. А вы должны отыскать свою дочь.

В дверь постучали, и вошла Джеймс:

— Вот портрет, лейтенант.

— Это для меня, — сказал Хикс.

Джеймс вопросительно взглянула на него, а потом подошла прямиком ко мне и отдала мне рисунок.

— У меня будут копии через секунду, — сказала Джеймс, обращаясь ко всем собравшимся.

У Габриеля оказались гладковыбритое лицо и короткая стрижка. Лицо шире, чем я ожидала, с полными губами и крупным носом. Тонкий шрам в виде полумесяца тянулся вниз от уголка правой брови. Как и описывал Филипп, у него были светлые проницательные глаза, даже на портрете в них читался вызов. Я несколько минут всматривалась в этот взгляд, пытаясь представить холодное сердце, скрытое за ним. Но не смогла, даже в воображении. Я арестовывала бесчисленное множество людей, совершивших все мыслимые преступления, но за редким исключением у этих злоумышленников не было зловещих тайн, и ими не руководили темные силы. Это были просто мужья, братья, жены, родители или дети, сбившиеся с пути и потерявшие контроль над собой. Над ними возобладали ситуации и эмоции — ненависть, любовь и страх. А когда все было кончено и эти люди смотрели на то, что натворили, то они напоминали зрителей телешоу, которые растеряны и не могут взять в толк, как такое могло произойти.

Но Габриель не выглядел растерянным. Если и имелся какой-то способ достучаться до его сердца, то пока что ничто из содеянного на это не указывало. Я передала портрет Хиксу и наблюдала, как глаза агента скользят по рисунку, изучая каждый сантиметр. Если его что-то и удивило, то на его лице удивление никак не отразилось.

— Его лицо вам знакомо? — спросила я.

Он еще минуту рассматривал портрет, а потом снова сел прямо и покачал головой.

— Нет, я бы запомнил.

С этими словами Хикс поднялся с места, вышел за дверь и начал названивать по мобильному. В комнате на некоторое время воцарилась тишина, словно все мы только что сошли с трапа самолета в чужой стране и не знали, где паспортный контроль.

— Ты не согласна с Хиксом, что Лэйси как-то замешана в этом? — спросил Чавес.

Его слова проплыли мимо моего сознания, словно их прокричали из несущейся на бешеной скорости машины. Я пыталась удержать нежную руку Лэйси в своей, сказать ей, что мама рядом и все будет в порядке, плакать и бояться не надо. И себя я пыталась убедить в том же.

— Алекс. — Кто-то взял меня за руку. Это Чавес обогнул стол и сидел теперь рядом со мной. — Ты сможешь заниматься этим делом?

Я кивнула. Я должна, другого выбора нет. Ничто меня не остановит, и я найду свою девочку.

— Помнишь, как ты мне сказал, что самое важное в нашем деле?

Он улыбнулся.

— Всегда поддерживать людей, которые умнее тебя.

Уголки его губ опустились. Он крепился изо всех сил.

— Нет такой вещи, как совпадение, — сказала я.

Мускулы на его лице расслабились. Он хотел спросить что-то еще, но не знал как. Как нормальный человек вообще может произнести это?

— А как же…

— Я заплачу. Даже если мне придется пахать потом всю мою жизнь, я сделаю все, чтобы вернуть дочь.

— Хорошо, — сказал Чавес. — Но позволь мне и полиции Пасадены беспокоиться из-за денег. С чего ты начнешь?

Можно было сделать много шагов, но какая дорога ведет к моей девочке? Что, если я выберу не ту?

— Я хочу, чтобы на телефоны Брима и Финли поставили прослушку.

— Я лично получу ордер, — заверил меня Чавес.

— Плюс наблюдение за их женами.

Норт и Фоули кивнули.

— Пока что ни о чем не сообщать прессе. Чтобы никаких слухов, ничего.

— Ни слова, — сказал Чавес.

Я посмотрела на Гаррисона.

— А мы начнем с комнаты Лэйси.

Мне нужно знать все ее секреты, и для этого придется разорвать ту тонкую ниточку доверия, которая еще осталась между нами. Все стали расходиться, а я поднялась из-за стола и посмотрела на Гаррисона.

— Подожди меня несколько минут.

Гаррисон кивнул и, когда мы покинули конференц-зал, пошел за мной следом на некотором расстоянии. Проходя по участку, я увидела, как Филипп в сопровождении Хикса и двух других агентов идет к дверям. Он взглянул на меня, а потом на секунду посмотрел в глаза Гаррисону, шедшему сзади. Филипп должен был погибнуть, но избежал этой участи, тут Хикс прав. И если это не просто удача, то, значит, Габриель хочет, чтобы у нас был его портрет. Но зачем? С какой целью? Филипп улыбнулся мне, словно благодаря, а потом его вывели за дверь.

— Как ты думаешь, нам просто повезло, — обратилась я к Гаррисону, — или Габриель хочет, чтобы мы увидели его лицо?

Гаррисон взглянул на дверь, за которой скрылся Филипп.

— Я об этом размышлял… Но самое большее, до чего додумался, — Габриель не мог знать, что я буду одним из тех, кто войдет в квартиру Филиппа. Если бы с вами не было меня или другого специалиста по взрывным устройствам, тот угол здания разнесло бы на кусочки. И вы бы погибли.

— Но зачем он оставил нам минуту на то, чтобы обезвредить бомбу?

Гаррисон повернулся ко мне.

— Бомба с хронометром — это ужас, умноженный в несколько раз.

Слова повисли в воздухе, требуя к себе внимания.

— Умноженный ужас? — Я задумалась. — Ты говоришь о невыносимости ожидания?

— Да, как в фильмах Хичкока.

— То есть дело не только в жертве, но и в страхе, который ты сеешь?

— Да, скорее это, чем желание показать свое лицо.

Я вошла в свой офис.

— Лейтенант, — позвал Гаррисон, и я обернулась. — Это первый террорист, которого я сам боюсь.

Я несколько секунд смотрела в его глаза. Они казались старше, и в них появилась усталость, которой я не замечала раньше. Это были глаза человека, похоронившего молодую жену и знавшего, какие плоды приносит террор. Я быстро скрылась за дверью кабинета. Интересно, он признался бы мне в своем страхе, если бы я была мужчиной. Но тогда бы в нашем общении скорее преобладала бы напускная храбрость, которой мужчины щеголяют друг перед другом в раздевалках, а не эмоции.

Я закрыла за собой дверь, заперла ее, подошла к столу и посмотрела на телефон. Мама уже выяснила о внучкином фиаско на конкурсе красоты. А через какие-нибудь несколько часов журналисты пронюхают про исчезновение Лэйси. Я не могу позволить, чтобы мама узнала об этом из новостей.

Я посмотрела на стены кабинета. Всюду благодарственные письма, награды, медали за службу, фотографии — все свидетельства успешной карьеры. А теперь мне придется сказать правду единственному человеку, который всегда был способен посеять в моей душе сомнения. Я не смогла защитить свою девочку и чувствовала себя полнейшей неудачницей.

Я потянулась к трубке. Как только пальцы коснулись ее, мне снова стало шестнадцать. Дурнушка, всегда в чем-то виноватая, несовершенная, недостаточно хорошая для собственной матери. У меня отняли всю уверенность, которую я заработала, шагая по карьерной лестнице. Все доказательства моего успеха, развешанные по стенам кабинета, принадлежали кому-то другому.

Три гудка. На четвертом я начала потихоньку отодвигать трубку от уха, словно рефлексы велели мне повесить ее прежде, чем мать ответит. Но тут раздался щелчок, и произошло соединение.

— Алло.

— Мама, это Алекс.

— Алекс, я тебе звонила. Ты знаешь, сколько сейчас времени?

Я совсем забыла о времени. А ведь уже глухая ночь, начало первого.

— Да, уже поздно, мама.

— Почему ты не перезвонила мне? Что такое…

— Мама.

— Я не понимаю, почему тебе сложно…

— Мама, кое-что случилось. Помолчи и выслушай меня.

— Я всегда готова тебя выслушать, ты же знаешь. Только ты не звонишь… О, господи, она беременна?