Вальтенберг снисходительно улыбнулся и бросил многозначительный взгляд на изящные туфельки Валли с высокими каблуками.

— Ну, на сей раз, опасности нет: по дороге на скалу всюду высечены ступеньки и поставлены перила, — сказал он. — Но и с самыми опытными и смелыми ходоками в горах может случиться несчастье, как это было с моим секретарем на Ястребиной скале. Он еще счастливо отделался, только вывихнул ногу, а могло бы кончиться чем-нибудь похуже.

— Ах, вы говорите об этом бесконечно длинном Гронау? — воскликнула Валли. — Куда он девался? Я не видела его в Гейльборне!

— Он взял отпуск на несколько недель, но я жду его на днях, — ответил Эрнст.

Его удивляло долгое отсутствие Гронау: насколько он знал, у того не оставалось в Германии ни одного родственника, и он не мог объяснить себе эту внезапную поездку. Гронау даже не сказал ему, куда именно едет.

Вальтенберг с Эрной и Валли отправился на вершину, а Алиса, послушно покорившись распоряжению Эрны, осталась на маленькой лужайке у подошвы скалы. Это было красивое тихое местечко среди леса, еще не тронутое дыханием осени. Темные сосны и мох были свежи и зелены, последние остатки утреннего тумана постепенно таяли в лучах полуденного солнца. Было тепло и светло.

Алиса сидела одна уже минут десять, как вдруг увидела знакомую фигуру доктора Рейнсфельда, мелькавшую между деревьев. Вероятно, он шел от кого-нибудь больного, жившего в горах. Он так торопился и был гак погружен в свои мысли, что не заметил Алисы, пока та не окликнула его:

— Доктор! Неужели вы хотите пробежать мимо, не взглянув на свою пациентку?

Бенно вздрогнул при звуке ее голоса и остановился, пораженный:

— Вы здесь? И совсем одна?

— О, я не так беззащитна, как вы думаете, — сказала Алиса почти покорно. — Там, наверху, господин Вальтенберг с Эрной и Валли. Я осталась здесь…

— Потому что устали? — озабоченно спросил он.

— Нет, я хотела только поберечь силы для обратного пути. Вы требуете, чтобы я береглась. Видите, как я послушна!

Она подвинулась в сторону, как бы ожидая, что Бенно сядет подле нее. Он несколько секунд колебался, но потом последовал безмолвному приглашению и опустился на мшистый бугор. Они уже не были чужими друг другу и в последние месяцы виделись и разговаривали чуть ли не каждый день.

Алиса продолжала непринужденно болтать; в ее веселости проглядывал беззаботная, невинная радость просыпающихся жизненных сил, когда человек, освободившись от гнета болезни, еще чуть недоверчиво смотрит навстречу новой жизни. Нельзя было вести себя проще и наивнее, чем эта молодая миллионерша, весь облик которой так не подходил к блестящему положению, которое доставляло ей богатство отца. Здесь, на опушке леса, без роскошного наряда, только тяготившего ее, под золотистыми лучами солнца, падавшими на порозовевшее личико, она была невыразимо мила и приветлива.

Доктор, напротив, казался необычно серьезным. Он принуждал себя улыбаться и весело отвечать Алисе, но было видно, что его веселость деланная. Алиса, наконец, заметила это и сама притихла; когда же наступило довольно продолжительное молчание, которое Рейнсфельд и не пытался прервать, она спросила:

— Доктор, что с вами?

— Со мной? — встревожился Бенно. — Ничего, решительно ничего!

— А мне кажется, что-то есть. Вы шли так торопливо и были так серьезны и печальны, и я не в первый раз замечаю это. Уже несколько недель, по-моему, вас что-то тяготит. Можно узнать, в чем дело?

Мягкий голос Алисы выражал удивительно милую просьбу, ее карие глаза с участием смотрели на врача, но дочь Нордгейма была последним человеком, которому Рейнсфельд мог открыть истинную причину своего тяжелого настроения. Алиса не ошиблась: Бенно уже несколько недель жил под гнетом подозрения, которое Гронау заронил в его незлобивую душу. До сих пор, правда, не было найдено ничего, что так или иначе подтвердило бы его подозрение, но Рейнсфельд догадывался, что внезапный отъезд Гронау и его долгое отсутствие связаны с этим обстоятельством, что тот идет по следу. Он быстро овладел собой и ответил:

— Мне тяжело оставлять Оберштейн. Как ни хочется мне получить более обширный круг деятельности, я чувствую, что сжился с этими людьми, с которыми столько лет делил горе и радости, и с этими горами. Я оставляю здесь так много любимого, что разлука не может не быть тяжела.

Он опустил глаза при последних словах, а потому и не заметил перемены, вдруг происшедшей в Алисе. Она побледнела, ее лучезарная веселость исчезла.

— Разве вы так скоро уезжаете? — тихо спросила она.

— Да, я жду только приезда своего преемника, вероятно, он будет здесь через неделю.

— И тогда вы уедете навсегда?

— Да, навсегда.

Вопрос и ответ звучали одинаково грустно. Наступило молчание. Алиса начала машинально перебирать цветы, сорванные нею по дороге. Она знала, что Рейнсфельда приглашают в Нейенфельд, и что он принял место, но думала, что он останется здесь, по крайней мере, до их отъезда, а дальше ее мысли не шли. Она была счастлива здесь, в горах, всей душой отдавалась радостному настоящему и не думала о том, что оно когда-нибудь кончится, теперь ей напомнили, что конец близок.

— На этот раз я могу уехать спокойно, — снова заговорил Бенно. — Общее состояние здоровья жителей моего округа так хорошо, что лучшего почти и желать нельзя, а вы больше не нуждаетесь во мне. Если будете еще некоторое время соблюдать осторожность, то, думаю, можно поручиться за ваше выздоровление. Я очень счастлив, что смог сдержать слово, данное товарищу, и вернуть ему его невесту здоровой и полной жизни.

— Если только ему есть до этого дело! — тихо сказала Алиса. Рейнсфельд растерянно взглянул на нее.

— Да неужели вы думаете, что Вольфганг меня любит? — спросила она. — Я… не думаю.

В ее словах не было горечи, они звучали только печально, и так же печально вопросителен был ее взгляд, устремленный на доктора.

— Вы не верите, чтобы Вольфганг любил вас? — воскликнул он, оторопев. — Но зачем же в таком случае он…

Бенно вдруг запнулся и замолчал. Ведь он лучше всех знал, что любовь не играла никакой роли при выборе его друга. Он еще ясно помнил тот час, когда Эльмгорст, полный холодной, дерзкой расчетливости, высказал намерение жениться на дочери всемогущего Нордгейма, и насмешливое пожатие плеч, с которым Вольфганг отверг всякую мысль о сердечной склонности: это была сделка, и ничего больше.

— Я не упрекаю Вольфганга, нисколько, — продолжала Алиса, — он всегда внимателен, услужлив, заботится обо мне, но чувствую, как мало я для него значу, догадываюсь, что даже когда он со мной, мысли его далеко. Раньше я этого почти не сознавала, а если бы даже и сознавала, то не огорчилась бы. Я всегда ощущала усталость, у меня не было радостей в жизни, и я казалась себе какой-то пленницей, точно меня заперли в тюрьму, в больницу; только потом, когда тяжелый гнет начал отходить, я научилась видеть и судить. Вольфганг любит свое дело, свое будущее, свое великое произведение — Волькенштейнский мост, которым он так гордится, меня же он никогда не любил.

Бенно испугала и поразила речь молодой девушки, он считал ее равнодушной к данному вопросу, а между тем оказывалось, что она с неумолимой ясностью видела истину.

— Вольф вообще не страстная натура, — медленно сказал он, наконец. — Честолюбие преобладает в нем над всеми чувствами, он и мальчиком был таким же, а когда стал мужчиной, эта черта выступила у него еще резче. Это врожденное качество.

— У Альберта Герсдорфа тоже спокойная, холодная натура, а как он любит Валли! — возразила Алиса. — Вальтенберг не знал прежде другого счастья, кроме безграничной свободы, а что сделала с ним любовь! Баронесса Ласберг говорит, правда, что любовь первого — это каприз, который пройдет вместе с медовым месяцем, а любовь второго — горящая солома, которая так же скоро потухнет, как и загорелась, истинная же, прочная любовь вообще только мечта, измышление глупого романтизма. Умная женщина должна заранее отказаться от нее, если хочет быть счастлива в замужестве. Может быть, она и права, но это такой безнадежный, такой гнетущий взгляд! Вы разделяете его, доктор?