— Все в порядке, — думал он. — Это будет блестящая операция! Числа сгруппированы, пожалуй, смело, но они сделают свое дело, и раз Вольфганг утвердит их и прикроет весь расчет своим именем, его примут без затруднений. И этот Рейнсфельд будет благополучно устранен! Я правильно рассчитал, что он не устоит перед приманкой и не откажется от такого места. Нейенфельд достаточно далеко, и Рейнсфельд преспокойно просидит там до конца своих дней… Что такое? Я не принимаю больше сегодня.

Последние слова относились к лакею, который появился в дверях с докладом.

— Приехал господин главный инженер.

Нордгейм быстро поднялся и хотел идти навстречу приехавшему, но тот уже стоял на пороге в дорожном костюме.

— Я удивил тебя своим неожиданным приездом? — спросил он.

— Разумеется! Ты даже не телеграфировал, — ответил Нордгейм, знаком отпуская лакея, а когда тот вышел из комнаты, спросил торопливо и с явным беспокойством: — Что случилось? Что-нибудь на линии?

— Нет, я оставил все в полнейшем порядке.

— Алиса, надеюсь, здорова?

— Совершенно здорова. Вообще тебе не о чем беспокоиться.

— Ну, слава Богу! А я уж думал, не случилось ли чего дурного, что ты так неожиданно приехал. Что же привело тебя сюда так внезапно?

— Дело, которое я считал невозможным уладить письменно, — сказал Вольфганг, кладя шляпу. — Я предпочел приехать к тебе, хотя мое присутствие на линии крайне необходимо.

— Ну, так обсудим его, — ответил Нордгейм, всегда готовый говорить о делах. — Сегодня вечером нам никто не помешает. Но сначала тебе надо отдохнуть. Я сейчас велю приготовить твою комнату…

— Благодарю, — остановил его Эльмгорст. — Я хотел бы сейчас же покончить с этим делом: оно не терпит отлагательства, по крайней мере, для меня. Мы здесь одни?

— Конечно. Но для верности ты можешь запереть на ключ дверь соседней комнаты.

Вольфганг вышел, чтобы запереть дверь. Когда он вернулся и подошел к столу, так что свет лампы упал на его лицо, стало заметно, как он бледен и взволнован.

— У тебя, по-видимому, очень важные новости, — заметил Нордгейм, опускаясь в кресло, — иначе ты едва ли приехал бы сам. Ну-с… Но что же ты не сядешь?

Эльмгорст остался стоять, только оперся рукой о спинку стула. Голос его был спокоен.

— Ты прислал мне счета и оценку работ, которые должны служить основанием расчетов при передаче дороги акционерам.

— Да, ведь я говорил, что избавлю тебя от подробностей, ты и без того слишком занят технической стороной дела. Тебе остается только просмотреть и утвердить счета, потому что за тобой, как за главным инженером, и первое, и последнее слово.

— Я знаю это и вполне осознаю свою ответственность, а потому хочу предложить тебе один вопрос: кто составлял счета?

Нордгейм окинул зятя несколько удивленным взглядом:

— Кто?.. Ну, мои секретари и служащие, которых мы должны были привлечь к делу, как людей компетентных.

— Это незачем объяснять мне! Само собой разумеется, что они работали над данными, которые были им вручены. Но я хотел бы знать, от кого исходят данные, кто именно назначил цены, лежащие в основе расчетов? Не может быть, чтобы это сделал ты: это немыслимо.

— Вот как! Почему, позволь тебя спросить?

— Потому что все счета подложны! — отрезал Вольфганг. — Я увидел это с первого взгляда. Стоимость всех работ определена в сумму, которая почти вдвое превышает действительные расходы. В счет затрат на отчуждение земельных участков внесены статьи, которых на самом деле не было. Препятствиям и катастрофам, с которыми нам приходилось бороться, приданы поистине невероятные размеры, в счет поставлены сотни тысяч там, где в действительности едва ли была употреблена половина этих сумм, — словом, присланная мне оценка превышает подлинную на несколько миллионов.

Нордгейм хмуро выслушал взволнованную речь Эльмгорста, а затем хладнокровно сказал:

— Вольфганг, я, право, тебя не понимаю!

— А я не понимаю твоего письма, в котором ты требуешь от меня, чтобы я утвердил представленные сметы своей подписью. Я думал — здесь просто ошибка, и хотел лично увериться в этом. Надеюсь, ты не скроешь от меня правды.

Нордгейм пожал плечами и ответил прежним равнодушным, спокойным тоном:

— Может быть, ты и прекрасный инженер, Вольфганг, но плохой делец: это сейчас видно. Я надеялся, что мы поймем друг друга без лишних слов, но, оказывается, ошибся. Итак, постараемся сговориться. Не думаешь ли ты, что я хочу передать дорогу с убытком для себя?

— С убытком? Во всяком случае, ты получишь обратно свой капитал с процентами.

— На операцию, которая не приносит выгоды, следует смотреть, как на убыточную. Я никак не думал, чтобы ты был таким новичком в делах и что мне придется еще объяснять тебе азбучные истины. Здесь представляется возможность получить выгоду, и весьма значительную. Дорога все равно, что моя: я был ее творцом, я дал главный капитал, я взял на себя весь риск, а потому ты, конечно, не станешь отрицать мое право продать свою собственность за ту цену, какую я найду нужным назначить.

— Если эту цену можно получить лишь такими средствами, то я решительно отказываюсь признать за тобой это право. Согласившись принять дорогу на твоих условиях, общество может заранее считать себя в списке банкротов, даже самое оживленное движение на линии не сможет хотя бы приблизительно покрыть убытки, которые оно понесет. Предприятие или погибнет, или попадет в руки какого-нибудь ловкого малого, который окажется более расчетливым.

— А тебе-то что до этого? — хладнокровно спросил Нордгейм.

— Что мне до этого? — с негодованием воскликнул Эльмгорст. — Что мне до того, что дело, которое ты создал, которому я отдал все мои силы и во главе которого стоят наши имена, погибнет или сделается добычей сомнительных дельцов? Мне по крайней мере есть дело, и я намерен доказать тебе это!

— Вольфганг, пожалуйста, избавь меня от напыщенных фраз! Право, они не к месту, когда речь идет о деле.

Молодой человек отступил на шаг назад, он уже более не волновался, его лицо приняло холодное, презрительное выражение.

— Я меньше, чем кто-нибудь, расположен к напыщенным фразам, а потому спрашиваю еще раз коротко и ясно: кто выставил цифры, на которых основывается оценка?

— Я сам! — был совершенно спокойный ответ.

— И ты ждешь, чтобы я подтвердил их своим именем?

— Действительно, я жду этого от своего будущего зятя.

— В таком случае мне очень жаль, но ты ошибся во мне: я не подпишу счетов.

— Вольфганг! — произнес Нордгейм с недвусмысленной угрозой.

— Я не подпишу, говорю тебе! Для подлога, для обмана я не дам своего имени!

— Что за выражения? — гневно крикнул Нордгейм. — Как ты смеешь говорить мне это в лицо?

— А как же иначе назвать мой поступок, если я подпишу заведомо подложные счета? — спросил Вольфганг с горечью. — Я главный инженер, мое слово имеет решающее значение для общества, для акционеров, которые ровно ничего не знают и не понимают в таких вещах. Я один за все отвечаю.

— Никто от тебя не потребует отчета, — возразил Нордгейм. — Право, я не думал, что ты такой педант! Ты не смыслишь в делах, иначе понял бы, что я в своем положении не решился бы на этот шаг, если бы была хоть какая-нибудь опасность. Числа сгруппированы таким образом, что… ошибки в них не отыщешь, а на всякий случай я приготовил свои объяснения. Ни к тебе, ни ко мне не могут придраться.

— Эльмгорста дрогнули бесконечно горькой усмешкой при этом заверении.

— Это последнее, о чем я думал! Мы действительно не понимаем друг друга: ты боишься только огласки, а я — обмана. Одним словом, я не хочу учавствовать в шулерской игре, а если откажу в своей подписи, то она станет невозможной.

Нордгейм подошел к нему вплотную. Теперь и он был взволнован, и звук его голоса выдавал крайнее раздражение.

— Ты весьма сильно выражаешься! Уж не воображаешь ли ты, что можешь диктовать мне условия? Берегись, Вольфганг, ты еще не мой зять! Я в последнюю минуту могу разорвать намеченный брачный союз, и, полагаю, ты достаточно хорошо умеешь считать, чтобы сообразить, что потеряешь вместе с рукой моей дочери,