Эрна промолчала, она помнила, какая сцена разыгралась, когда она выразила свое желание. Баронесса Ласберг была вне себя от «эксцентричной и неприличной идеи» идти поздно вечером в компанию крестьян и смотреть на их грубые развлечения. К счастью, после полудня из Гейльборна приехал Вальтенберг со своим секретарем и вызвался быть провожатым и защитником Эрны, а так как он уже считался в доме Нордгейма ее будущим мужем, то ему доверили этот пост, который не решались поручить старику Зеппу. Вальтенберг собирался продолжать расспросы, но тут подошел какой-то человек и полуробко, полуфамильярно проговорил:
— Здравствуйте, фрейлейн! Добро пожаловать в родные горы!
— Доктор Рейнсфельд! — воскликнула Эрна с радостным изумлением и протянула ему руку с той же непринужденной доверчивостью, как прежде, когда еще подростком бежала ему навстречу при его появлении в доме ее отца.
В первое мгновение Бенно почти растерялся от такого приема, но потом лицо его озарилось светлой радостью, и он так же сердечно пожал протянутую ему руку. В эту минуту между ними протиснулся кто-то: Грейф не забыл старого друга и принялся приветствовать его с самой бурной радостью.
— Я не видела вас вчера, когда вы были у нас в доме, — сказала Эрна. — Я узнала об этом, только когда вы уже ушли.
— А я не посмел спросить о вас, — признался Бенно. — Я не знал, будет ли вам приятно напоминание о нашем знакомстве.
— Неужели вы в самом деле сомневались в этом?
В голосе девушки слышался упрек, но Рейнсфельд, казалось, обрадовался этому упреку и смотрел на Эрну сияющими глазами. Он видел, правда, что она стала гораздо более красивой, серьезной, но не чужой ему, и с ней он не чувствовал той робости и смущения, которые заставили его вчера так поглупеть и онеметь.
— Я так боялся, что увижу вас важной дамой, — откровенно сказал он. — Вы не стали ею, слава Богу!
Эта немножко неловкая фраза была сказана так от души, что Эрна расхохоталась прежним веселым детским смехом.
Вальтенберг сначала с удивлением смотрел на их дружескую встречу и окинул Рейнсфельда недобрым взглядом; но, очевидно, осмотр дал благоприятные результаты. Этот доктор в куртке и войлочной шляпе, с неловкими, наивными манерами был неопасным человеком, и именно непринужденность его обращения с Эрной служила лучшим доказательством того, что здесь дело шло только о невинной дружбе детских лет. А потому Вальтенберг очень любезно отнесся к Рейнсфельду, когда тот был представлен ему.
— Мы только что пришли, — сказал Рейнсфельд после обычных приветствий, — и сперва совершенно не заметили вас среди веселой сутолоки на лугу. Однако куда это девался Вольфганг? Я привел с собой вашего будущего родственника, фрейлейн. Вольфганг, куда ты запропастился?
Звать было излишне: Эльмгорст стоял в каких-нибудь пятидесяти шагах, не сводя глаз с их группы. Очевидно, он не хотел подходить и только теперь приблизился медленными шагами, причем Бенно не мог не удивиться тому, как холодно поздоровались «родственники». Вольфганг церемонно поклонился, а Эрна вдруг стала так холодна и сдержанна, точно эта встреча была ей менее всего желательна.
— Я думала, вы сегодня будете в Оберштейне, — сказала она, — вы упоминали об этом вчера, господин Эльмгорст.
— Да я и был там, у Бенно, он уговорил меня идти с ним сюда.
— Чтобы он увидел настоящий костер в Иванову ночь, — вставил Бенно. — В Оберштейне тоже зажигают костер, но там собираются вся деревня со всей детворой, рабочие с железной дороги, инженеры и множество приезжих из Гейльборна; прекрасный древний народный обычай превратился в шумное представление для иностранцев. Только здесь, на Волькенштейне, можно увидеть настоящую жизнь горцев во всей неприкосновенности. О, да это Зепп! Как дела, старина? Да, и мы здесь! Вы недолюбливали нас в этот день, я это знаю, и потому никому не заикнулся в Оберштейне о том, что собираемся прогуляться на гору. Но уж нас-то вы примете, то есть вот того чужого господина и господина инженера, потому что мы с фрейлейн здесь свои.
— Да, вы наши! — торжественно подтвердил Зепп. — Без вас и праздник был бы не в праздник.
— Я протестую против того, чтобы на меня смотрели, как на совершенно чужого, — сказал Вольфганг, — я уже три года живу в горах.
— Но в постоянной борьбе с ними, — несколько насмешливо заметил Вальтенберг. — Едва ли вам дадут за это права туземца.
— Нет, разве что права завоевателя, — холодно сказала Эрна. — Господин Эльмгорст, еще только приехав сюда, хвалился, что завладеет царством феи Альп и закует ее самое в цепи.
— Вы видите, что это не была пустая похвальба, — отпарировал в том же тоне Вольфганг. — Мы победили гордую владычицу гор. Это недешево обошлось, она так хорошо укрепилась в своих скалах и лесах, что нам пришлось отвоевывать каждую пядь ее владений, и все-таки мы победили ее. Осенью будут закончены последние постройки, а весной через всю долину уже пойдут поезда.
— Жаль прелестной долины! — сказал Вальтенберг. — Она утратит всю свою красоту, когда ею завладеет пар и резкий свисток локомотива нарушит величавый покой гор.
— Ну что ж, — пожал плечами Вольфганг, — нельзя руководствоваться такими поэтическими соображениями, когда проводишь для мира новые пути сообщения.
— Для вашего мира! Вы со своим паром и железными дорогами уже давно стали господами Европы. Скоро придется уезжать куда-нибудь на океанские острова, чтобы найти тихую долину, в которой можно было бы помечтать без помех.
— Совершенно верно, если мечтание составляет единственную цель вашего существования. Наша цель — работа.
Эрнст закусил губы. Он видел, что Эрна слушает, и не мог стерпеть, чтобы ему читали наставления в ее присутствии. Он снова вернулся к своему небрежному тону аристократа, которым уже при первой встрече старался сбить спесь с «карьериста».
— Это все тот же старый спор, который мы вели с вами в зимнем саду у господина Нордгейма! Я никогда не сомневался в вашей любви к работе, тем более что вы уже достигли таких блестящих результатов.
Вольфганг поднял голову: он знал, куда метит Вальтенберг, делая это замечание, и на какой результат намекает, но в ответ только презрительно улыбнулся. Здесь он не был только будущим супругом Алисы Нордгейм, как в столице, здесь он стоял на собственной почве и сказал с гордым достоинством человека, знающего себе цену и чувствующего свою силу:
— Вы подразумеваете мою деятельность как инженера? Действительно, Волькенштейнский мост — моя первая работа, но, надеюсь, не последняя.
Вальтенберг замолчал. Он уже по приезде видел колоссальное сооружение — мост, переброшенный со скалы на скалу, через зияющую пропасть, и чувствовал, что невозможно третировать создавшего его человека как авантюриста: хотя бы этот Эльмгорст и десять раз протянул руку за дочерью миллионера, он был не просто карьерист и доказал это.
— Здесь я действительно вынужден преклониться перед смелым инженерным опытом, — ответил он после небольшой паузы. — Ваш мост — грандиозное сооружение.
— Мне лестно слышать это от вас, ведь вам знакомы выдающиеся сооружения половины мира.
Их фразы звучали любезно, но взгляды обоих скрестились, как два клинка. Они ясно почувствовали в ту минуту, что их разделяла не просто антипатия, а самая откровенная ненависть.
Эрна до сих пор не принимала участия в разговоре; должно быть, она поняла, кто остался победителем, потому что в голосе ее слышалось с трудом сдерживаемое раздражение, когда она, наконец, обратилась к Вальтенбергу:
— Перестаньте спорить с господином Эльмгорстом. Он сделан из такого же металла, как его мост, и поэзия в его глазах не имеет права существования на свете. Мы с вами принадлежим другому миру, и через пропасть, отделяющую нас от него, и он не перебросит моста.
— Мы с вами!.. Да, разумеется! — повторил Эрнст, быстро поворачиваясь к ней.
Забыт был спор, и вражда угасла при ярком луче света, сверкнувшем в его лазах. Это «мы с вами» звучало торжеством.
