– А няня Эг?

– Работает приложением к детской,– сказала Аллегра. – И, пользуясь удобным случаем, к Эмери, к кухне, ко всем нам. Старая чокнутая карга! Проклятая командирша!

– Ясно. – Я хлопнула руками по коленям. – Итак…

Мы уставились друг на дружку. В воцарившейся тишине было слышно, как тикают часы. Я задумалась, на какую можно переключиться тему, чтобы не разжечь новый скандал.

– Как-то чудно называть его просто Малыш Макдональд,– весело произнесла я. – Эмери уже придумала имя?

Тут на меня будто обрушилась прорвавшая плотину бурная река. К многоголосому крику подключился лай Храбреца и Дженкинса, спавших за шторой у окна.

– …не тебе решать, Мартин! Если Эмери хочет современную церемонию, так и будет…

– …нелепо, безответственно… чего еще ожидать!

– …все равно что назвать собаку Тигром…

– …Мартин – прекрасное имя…

– …для старика – может быть!..

– …следите за чертовыми дворнягами, тогда не придется поливать шторы освежителем воздуха..

– …что думает Уильям?

Внезапный звонкий хлопок в ладоши заставил всех, включая собак, вмиг умолкнуть. На пороге, уперев руки в бока, стояла няня Эг. У нее за спиной, точно школьница, понурив голову, маячила Эмери. Судя по всему, даже тот факт, что ей удалось опять втиснуть свои мальчишески худенькие бедра в любимые джинсы «Эрнест Сьюн», ничуть ее не радовал. Выглядела Эмери так, будто три дня кряду крутилась в сушильном барабане.

– Пора кормить дите, мамаша! – провозгласила няня Эг, с вытянутыми вперед руками устремляясь к нам. – Дедуля, я его забираю.

– Меня не очень-то радуют все эти «бабули-дедули». – Мама содрогнулась. – Пусть лучше зовет его Мартином.

– Нет,– ответила няня Эг.

Ей пришлось напрячь голос, поскольку ребенок уже разражался воем и вмиг побагровел, не желая отрываться от дедовой груди.

Папа довольно заулыбался.

– Принимай, мамаша! – скомандовала няня Эг, вручая извивающегося и орущего младенца испуганной Эмери. – Через полчаса собираемся здесь же,– объявила она всем остальным. – Мамаша устраивает обед, а потом отправится бай– бай.

Она устремила горящий взгляд на собак, единожды свистнула, и, к моему великому удивлению, оба пса, поджав хвосты, поплелись к выходу. Дженкинс сокрушенно опустил голову и подметал зонами пол.

Боже! Неудивительно, что Эмери меня вызвала.

Кое-что переменилось, и определенно к лучшему. На холодильнике теперь была дверная цепочка, поэтому, пока Храбрец не научился ее снимать, продовольственные запасы миссис Ллойд оставались в целости и сохранности.

Едва мы собрались сесть за стол, приехала бабушка. Я задумалась: неужели Эмери позвонила и ей? Когда принесли блюдо из лосося и бутерброды, в столовую вошла и сама «мамаша».

– Только-только из доильного зала! – объявила Аллегра. – Наша персональная корова!

– Заткнись, Аллегра. – Эмери скользнула на свое место за столом. – Лучше быть молочной коровой, чем наркоконтрабандисткой!

Я взглянула на нее с удивлением; изумилась и Аллегра. Материнство определенно придало Эмери твердости.

– Ну что же, дорогие, теперь, когда мы все собрались, пора обсудить вопрос о крестинах, я имею в виду, об имени.

Мама бросила на меня взволнованный взгляд.

– Не понимаю, что тут обсуждать,– спокойно произнесла Эмери, беря бутерброд.

– Я не позволю крестить моего первого внука, как маленького хиппи! – проревел отец. – И категорически против этого шутовского лесного веселья!

– Никто не просит тебя шутовски веселиться,– сказала Эмери. – Просто наденем на мальчика венок.

– Венок! – воскликнула бабушка. – По-моему, чудесная мысль!

– Может, в первую очередь решим, как его назвать? – быстро предложила я.

– Мартином! – заявил папа. – Прекрасное фамильное имя.

– Вовсе оно не фамильное, дорогой,– возразила мама. – Всего лишь твое. Фамильное у Энтони, потому что он самый старший.

Папа был младшим из четверых братьев. Старшему, Энтони, достались скромные титулы, дяде Гилберту – мозги, дядя Тибальт переселился в Австралию и занялся фермерством, а папа (благодаря стечению обстоятельств столь хитрому, что для него самого оно осталось загадкой) получил этот дом. Остальные добровольно отказались от родового гнезда – кому охота иметь дело с дырявой крышей, ненадежным фундаментом и старой мебелью? Отец, дабы отомстить братьям и утешить оскорбленное самолюбие, поднапрягся и стал членом парламента.

– Что это за имя – Энтони? – пропыхтел папа. – Женщине – да, подошло бы. Или, скажем, парикмахеру, или тренеру по теннису.

– Я составила список,– сказала Эмери. – И Уильям тоже. Сегодня утром он прислал мне его по электронной почте, это уже третий вариант. Взгляни.

Она протянула мне лист бумаги, и я принялась читать вслух:

– Танги, Парсифаль, Бэзил, Гаскойн, Птоломей и… Джаспер.

Мама, папа, бабушка и Аллегра сидели с перекошенными лицами. Эмери невозмутимо жевала.

– Значит,– сказала я,– это твои варианты? А Уильяму по вкусу Остин, Алонцо, Дрейк, Беккер, Лайл и Джимми.

– Дрейк! Мне это нравится! – вскрикнул папа, пронзая воздух ножом для масла. – Добавьте еще Черчилля, Уинстона, Баннистера, Редгрейва, Исамбарда, Кингдома и Брунеля!

– Эмери, а сама ты к какому имени склоняешься? – спросила я.

– Парсифаль хорошо звучит,– ответила моя младшая сестра. – В честь дедушки Бленнерхес– кета. Сокращенно – Перси.

– Очень мило,– пробормотала мама. – Правда же, мам? Папа бы обрадовался.

– Гм, да,– сказала бабушка. – Но для маленького мальчика… по-моему, это имя не слишком подходит. Перси!

– А мне кажется, он даже похож на папу,– не без гордости заметила мама. – Согласен, Мартин?

– О! Еще как! Тем, что у него лицо постоянно красное? – предположил отец. – И нос? Или страстью есть и спать?

– Может, выбрать что-нибудь другое? – многозначительно произнесла бабушка.

– Я не против Остина,– сказала Эмери.

– Прекрасно! Хочешь дать своему сыну имя старого доброго английского производителя автомобилей? – Отец ненатурально улыбнулся.

– Нет,– ответила Эмери. – Просто мы с Уильямом как-то замечательно отдохнули в американском городе с таким же названием. Парсифаль Остин – по-моему, ничего лучшего и придумать невозможно.

– Серьезно? – спросила я. – Ты уверена?

Принимать твердые решения Эмери было несвойственно.

Ее лицо сделалось, как обычно, рассеянным.

– Еще мне очень нравится Улисс.

– Нет, дорогая. Для такого имени надо быть слишком неотразимым. Выбери что-нибудь более приемлемое.

– Над моим именем вы не особенно ломали голову! – злобно воскликнула Эмери. – Если бы ты хоть на секунду задумалась о моем будущем, тогда бы меня не звали всю жизнь Борд! [2]

Мы все постарались сдержать улыбки. Бедняжка Эмери, не отличавшаяся особой сообразительностью, одно время была уверена, что получила кличку Борд из-за плоской груди, и отчаянно набивала лифчик ватой до тех пор, пока кто-то не объяснил ей, в чем соль шутки. Впрочем, тогда ей было уже семнадцать, и звали ее в ту пору все больше Гольфом.

– Если бы твой папа на крестинах был более трезв,– многозначительно глядя на отца, принялась объяснять мама,– и четко изложил священнику свои пожелания, ты носила бы имя Эмили Джейн. Мне очень нравилось это сочетание.

– А если бы твоя мама была чуточку повнимательней,– парировал папа,– она бы, наверное заметила, что священник нам попался – беспросветный тупица! Ему объясняй, не объясняй все равно ни черта не понял бы!

– На мне было тридцать два шва! – вскрикнула мама. – А ты влил в себя ящик «Дом Периньона»!

Ничего подобного я еще не слышала. Знала одно: папа ждал мальчика, а когда снова родилась девочка, отказался участвовать в выборе имени.

– Что? – требовательно спросила Эмери, глядя то на мать, то на отца. – Получается, вы даже не собирались так меня называть?

– В некотором смысле,– сказал папа, дожевывая бутерброд. – Впрочем, твое имя не такое уж плохое. А что? Давайте назовем паренька Перси! Это слово напоминает мне о безобразных стихах Уосдейлмира. И о нелепом столе, на котором он заставлял нас играть после ужина в теннис. В ушах так и звучит его голос: «Бей половчее, Дайли!»