91. На этом Миртил кончил, наконец, свой длинный перечень, и все стали восторгаться его памятью. Только Кинульк сказал:
"О премногоученость, что более суетно в мире?
- Так сказал безбожный Гиппон; но и божественный Гераклит говорит: "Многоученость не научает разуму". И у Тимона сказано:
Напоказ выставляет
Ту премногоученость, которой нет суетней в мире.
В самом деле, какая польза от всех этих имен? Скажи нам, о ты, который [с] не столько учишь, сколько мучишь слушателей! А спросить тебя, к примеру, какие герои сидели в деревянном коне? - и ты от силы назовешь одного-двух, да и то не по Стесихору - куда там! - а разве что по "Разрушению Илиона" Сакада Аргосского: этот и впрямь перечисляет их множество. Да что уж! ведь ты не перечислил бы так складно даже спутников Одиссея - кого из них съели киклопы, кого лестригоны, да и точно [d] ли съели? потому что ты этого не знаешь, хотя и поминаешь все время Филарха, который говорил, что на Кеосе в городах не сыщешь ни гетеры, ни флейтистки". Миртил на это возразил: "Где сказано у Филарха? Я читал его "Историю" от начала до конца!" "В двадцать третьей книге", - ответил Кинульк. Тогда Миртил воскликнул:
92. "Ну не прав ли я был, когда говорил, что ваша философия ненавидит филологию? Вас не только царь Лисимах с громкой оглаской [e] изгнал из своего царства, как пишет Каристий в "Исторических записках" [FHG.IV.358], - вас и афиняне изгоняли! Говорит ведь Алексид в пьесе "Конь" [Kock.II.327]:
И это Ксенократ и Академия?
Как божества всегда добры к Деметрию,
Законодателям! Теперь из Аттики
К воронам все говоруны отправлены.
Некий Софокл даже издал закон об изгнании философов из Аттики - тот Софокл, против которого обвинительную речь написал Филон, ученик [f] Аристотеля, а защитительную речь - Демохар, родственник Демосфена. И римляне, лучшие из людей, изгнали философов из Рима за развращение юношества, хотя потом, неведомо как, они опять вернулись. Комический поэт Анаксипп так говорит о вашей глупости в "Испепеленном молнией" [Kock.III.299]:
Никак ты философствуешь? Но право же,
(611) Еще бывает смысл в речах философов,
Но уж в поступках только глупость вижу я.
Неудивительно, что многие города, в особенности лакедемонские, как пишет Хамелеонт в книге "О Симониде" [frag. 15 Koepke], не допускали заниматься ни философией, ни риторикой, справедливо полагая, что мудрствование ведет вас к гордыне, вздорности и неуместным рассуждениям, - они-то и погубили Сократа, затеявшего беседу о справедливости перед плутами и казнокрадами, волею жребия попавшими в судьи; [b] по той же причине погиб и Феодор-безбожник, и Диагору пришлось спасаться бегством, когда он во время морского путешествия принялся пророчить кораблекрушение. Диотим же, написавший книги против Эпикура, был выпрошен [на пытку] эпикурейцем Зеноном и замучен до смерти, - об этом рассказывает Деметрий Магнесийский в "Подобиях".
93. Короче говоря, по словам Клеарха Солейского [FHG.II.310], не в терпении вы упражняетесь, но в собачьей жизни. И хотя природа этого животного замечательна четырьмя качествами, выбрав наихудшие его свойства, вы старательно следуете им. Действительно, обладая удивительным [c] обонянием, собака безошибочно различает свое и чужое, будучи домашним животным, она сторожит дом и лучше всех охраняет имущество зажиточных людей. Ничто из этого не присуще вам, подражающим собачьей жизни. Ибо прирученными вас назвать никак нельзя, ничего не смыслите вы и в делах людей, общающихся с вами, нюха вы лишены полностью и жизнь ведете ленивую и беспечную. А вот бранчливой и всеядной природе животного и бродяжнической, полной лишений жизни его вы, прожорливые сквернословы, следуете с величайшим [d] тщанием, ведя к тому же еще и жизнь бездомную, безо всякого пристанища! Благодаря всему этому вы не только чужды добродетели, но и даже толку никакого от вас ни в чем нельзя ожидать, и нет никого более чуждого философии, чем так называемые "философы".
Вот, например, кто бы мог ожидать, что сократик Эсхин был таким, каким изображает его оратор Лисий в своих речах об обязательствах? Ведь диалоги, ходящие под его именем, исполнены поразительной умеренности и кротости; - разве что, как утверждают сторонники Идоменея, эти сочинения принадлежат перу самого мудрого Сократа, после смерти которого Эсхин и получил их в подарок от Ксантиппы, вдовы последнего.
[е] 94. Во всяком случае, Лисий говорит это в речи, озаглавленной "Против сократика Эсхина по поводу долга". Хоть и длинно это место, но я приведу его по случаю большого чванства вашего, философы. Оратор начинает так: "Я никогда не мог бы предполагать, господа судьи, что Эсхин осмелится заводить такую позорную для него тяжбу; думаю, ему не легко было бы найти другую, более крючкотворную. У него есть долг, господа судьи, меняле Сосиному и Аристогитону, по которому он [f] обязался платить три драхмы процентов. Он обратился ко мне и просил меня принять участие в нем, - не допустить, чтобы он лишился имущества из-за процентов. "Я хочу заняться, - сказал он, - парфюмерным делом, и мне нужен капитал; я буду платить тебе по девяти оболов в месяц процентов". Ремесло парфюмера - это, конечно, завидный итог карьеры (612) философа; да вдобавок приверженца учения Сократа, отвергавшего самое употребление благовоний [Ксенофонт "Пир" 2,3]; занятие этим ремеслом было запрещено мужчинам еще законодателем Солоном. Потому и Ферекрат во "Сне" или "Ночной страже" говорит [Kock.I.162]:
Потом, что должен человек испытывать,
Просиживающий весь день под зонтиком
При всех, в одной компании с мальчишками?
И далее:
[b] Ведь поварих никто еще не видывал,
Не говоря уж о торговках рыбою.
Ибо каждый должен вести образ жизни, который ему подходит, не исключая и профессиональных занятий. Далее оратор говорит следующее: "Я поверил такому заявлению его, имея в виду, что он, как бывший ученик Сократа, говоривший много пышных речей о справедливости и добродетели, никогда не вздумает и не решится поступать так, как решаются поступать люди самые скверные, самые бесчестные".
95. После этого оратор опять делает нападение на него по поводу его [с] займа, говорит, что он не хотел отдавать ни процентов, ни капитала, что он не уплатил деньги в срок, назначенный по заочному приговору суда, что в виде залога представил клейменого раба, и много других обвинений выставляет он против него и в конце речи говорит вот что: "Но, господа судьи, таким он выказал себя по отношению не одного только меня, но и по отношению ко всем, кто имел с ним дело. Живущие поблизости кабатчики, у которых он берет вино в долг без отдачи, разве не судятся с ним, разве не запирают перед ним свои кабаки? А соседям его разве не приходится так плохо от него, что они бросают собственные дома и нанимают другие подальше? Сколько ни соберет он взносов, взносы других он присваивает себе, а своих не платит; они разбиваются об этого кабатчика, точно о беговой столб. К его дому с самого утра приходит столько народу требовать уплаты долгов, что прохожие думают, что он умер и что народ сошелся на его похороны. Отношение к нему живущих [e] в Пирее таково, что им кажется гораздо безопаснее плыть в Адриатическом море, чем иметь дело с ним: занятые деньги он считает гораздо более своими, чем оставленные ему отцом. А разве он не завладел имуществом парфюмерного торговца Гермея, соблазнивши его жену, семидесятилетнюю старуху? Притворившись влюбленным в нее, он так ее настроил, что мужа ее и сыновей сделал нищими, а себя - из кабатчика - парфюмерным торговцем. Вот как любовно он обходился с этой девчонкой, наслаждаясь ее молодостью, у которой легче пересчитать зубы, чем пальцы на руке. Взойдите ко мне, свидетели этого!" Вот что, Кинульк, говорит о философах Лисий. Я же, по словам трагика Аристарха [frag.4]
