«Меланхолия» стала косить бывших тушинских вождей. Следом за известием о смерти гетмана Ружинского под Смоленском получили сведения о смерти от той же болезни «г. Хруслинского, который вел в Калугу пятигорцев».
Еще до всех этих событий лояльные королю тушинцы, собравшиеся в Волоке в количестве трех с половиной тысяч человек, приняли решение отправить в посольстве под Смоленск полковника Александра Зборовского. 21 (31) марта он, как уже говорилось, приехал в королевскую ставку. На следующий день посольство от волоцкого войска было торжественно принято и выслушано. За заявлениями «о совершенной преданности королю» читалось главное: просьба бывших тушинцев, оставшихся под Волоком, о поддержке в их «нуждах». Но вопрос о «вспомоществовании» был опять отложен «до взаимного сношения и совещания». В это время одна часть людей оставалась с гетманом и полковником Павлом Руцким в Иосифо-Волоколамском монастыре, а другая 15 (25) марта отошла из-под Волока, где, как объяснил Иосиф Будило, войско «имело тесную и голодную стоянку», в Соборники и скоро ставшее печально знаменитым для русских людей Клушино.
Ответ Сигизмунда III, полученный полковником Александром Зборовским 4 (14) апреля, по впечатлению королевских секретарей, вполне удовлетворил послов. Если это так, то чувство их удовлетворения стремительно исчезало по мере возвращения посольства к Волоку. Король действительно что-то обещал тушинцам, но делал это так неохотно, что у войска были все основания подозревать, что ему опять ничего не достанется за службу в Тушине. 14 (24) апреля, по сообщению Иосифа Будило, «г. Зборовский приехал от короля и привез обещание заплатить 100 000, но не нанимать войска больше 2000, поэтому большая часть войска пошла к царю, так как знала, что он нанимает войско, и имела от него грамоту» [350]. Даже самые отъявленные сторонники короля должны были снова задуматься о походе в Калугу. Полковник Александр Зборовский, ближайший помощник умершего гетмана князя Романа Ружинского, принял командование над теми, кто решил дожидаться исполнения обещаний короля. Остальное воинство собралось уходить в Калугу.
Не менее интересные метаморфозы произошли с гетманом Яном Сапегой, оставшимся после ухода из Дмитрова полководцем без армии. 15 (25) марта он объявился в лагере под Смоленском и рассказал, «что товарищество его полка взбунтовалось и послано в Калугу к тому обманщику сказать, что желает служить ему, если он исполнит следующие условия: если дав клятву, даст за одну четверть наличными по 50 злотых на конного; если затем будет платить им наличными за те четверти, в которые они будут служить ему; если он не только не будет делать ничего враждебного против короля, но напротив будет искать случая установить с ним согласие» [351].
Почему Сигизмунд III, зная эти условия, не сделал ничего, чтобы переманить себе на службу «сапежинцев» и всех «зборовцев», неизвестно. Возможно, дело в том, что под Смоленском хотели верить и верили, что положение «царя Дмитрия» в Калуге непрочно, а те, кто ушел к нему раньше всех, уже раскаялись и снова готовы повернуть сабли против «царика». 4 (14) апреля, в момент отправки посольства полковника Александра Зборовского, в королевских обозах было «получено известие из Калуги, что товарищество, которое, увлекшись обещаниями, отошло было от войска под столицей к Лжедмитрию, увидев, что обманулось в этих обещаниях, восстало против своих вождей, причем изрублены главнейшие бунтовщики…».
Все, что происходило в тот момент в Калуге, сильно интересовало короля. Одним из его «информаторов» был брат Марины Мнишек. 11 (21) апреля королевские секретари записали, что «саноцкий староста получил из Калуги верное известие, что тот новый Дмитрий желает, чтобы король показал ему внимание и милость и взял его под свое покровительство; однако по глупости или по гордости он желает быть предваренным об этом через посольство от короля» [352]. Вероятнее всего, этот слух был следствием посольства к самозванцу от войска гетмана Яна Сапеги, стоявшего лагерем на реке Угре. Оно выдвигало одним из условий своей службы ведение переговоров калужского «царя» и короля. Но в письмах Станиславу Мнишку тоже сообщалось о «плохом положении» «нового Дмитрия», «что людей при нем мало, что русским он тоже не доверяет и, как кто-то оттуда написал, его счастие и жизнь держатся одною лишь милостию Божиею». Так или иначе, но самого же саноцкого старосту отрядили договариваться с Лжедмитрием II, чтобы тот первым обратился к королю, а не наоборот. Станислав Мнишек своими настойчивыми требованиями в исполнении королевской инструкции не только не преуспел, а сделал еще хуже, вызвав гнев «нового Дмитрия». Марина Мнишек была в этот момент, скорее всего, на стороне мужа, а не брата. Следующий посол – «пан Валевский» – получил королевскую инструкцию, в которой говорилось о том, как следует договариваться с калужским «Дмитрием»: «Полагаю, что ваше благородие будете осторожно обращаться с его вспыльчивостью, ибо я сильно об этом забочусь и опасаюсь, чтобы те крепости, которые теперь совершенно верны ему, не перешли на сторону Шуйского… Что касается посольства от него к его королевскому величеству, трудно будет уговорить его; и если вы, ваше благородие, будете усиленно настаивать, то боюсь, что потеряете кредит у него, как это случилось с паном саноцким старостой» [353].
Компромисс, о котором должен был договориться в Калуге в первой половине июня 1610 года королевский посланник, состоял в том, чтобы организовать прямые контакты между Боярской думой «Дмитрия» и «панами-сенаторами» в королевском обозе. Но все эти планы так и остались неосуществленными. Зато самозванец использовал переговоры с королем, чтобы убедить своих сторонников в Московском государстве, что его позиции в Калуге сильны и сам король готов ему помогать. В грамоте в Псков «царь Дмитрий», блефуя, писал даже, что «король, доступя Смоленска, хочет отдати нам». Объявляя о намерении идти в новый поход под Москву «промышляти», самозванец слал грамоты, чтобы в городах «о нашем бы есте государском здоровье и о нашей царице Бога молили».
Пока королевские посланники пытались договориться с самозванцем, войска царя Василия Шуйского 11 (21) мая отбили у полковника Павла Руцкого Иосифо-Волоколамский монастырь и вышли в окрестности Царева Займища, где стояли «зборовцы». Полковник Александр Зборовский сумел спастись (причем вынужден был отступать пешком), но бывшие тушинцы потеряли многих своих русских сторонников, в том числе остававшегося в Иосифо-Волоколамском монастыре главу русской партии нареченного «патриарха» Филарета Романова.
Рать боярина князя Михаила Васильевича Шуйского вместе с его немецкими союзниками триумфально вошла в столицу. Но надеждам на прекращение Смуты и возрождение страны не суждено было сбыться. 23 апреля 1610 года освободитель Москвы князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский внезапно умер. В его смерти немедленно обвинили правящий родственный круг Шуйских, напуганных всеобщей любовью народа к молодому и талантливому полководцу. Остается повторить вслед за великими историками С. М. Соловьевым и С. Ф. Платоновым: этой смертью «порвана была связь русских людей с Шуйским» [354]. Все большую роль в Москве стали играть конкуренты царя Василия Ивановича, дни царствования которого были сочтены. Одним из самых влиятельных людей в Москве оказался в то время ростовский и ярославский митрополит Филарет. Возвращение «нареченного» тушинского патриарха в Москву не сулило царю Василию Шуйскому ничего хорошего, так как усиливало позиции тех, кто поддерживал кандидатуру королевича Владислава на русский престол.
«Царик» выжидал в Калуге и не торопился откликаться на предложения посланцев короля Сигизмунда III. Он учел прежние ошибки и построил свою новую политику, опираясь на Боярскую думу и приказы, состоявшие из русских людей. Теперь острие террора было повернуто против иноземцев, которых казнили по малейшему подозрению, невзирая ни на какие заслуги. Участие в боях под Волоком «немцев» и французов, нанятых на службу царем Василием Шуйским и перешедших на службу к королю Сигизмунду III, откликнулось в Калуге. По свидетельству Конрада Буссова, царь Дмитрий воспринял это как сигнал к расправе с иноземцами. «Теперь я вижу, что немцы совсем не преданы мне, – будто бы сказал самозванец, – они перешли к этому нехристю, польскому королю, а у меня, единственного под солнцем христианского царя, они побивают людей. Вот буду я на троне, тогда все немцы в России поплатятся за это».
