Дон Хиль Осторожный предложил перенести охоту на следующее утро:

– Ночь уже опускается на землю, и следует позаботиться о раненых и убрать тела погибших, чтобы они не достались собакам и прочим хищникам. Чудовище далеко не убежит. Завтра мы отыщем его и отомстим за погибших товарищей.

Только собаки, неутомимые, забывчивые и веселые, как им и положено, прыгали, вертелись у всех под ногами и заливисто лаяли. Бойцы молчали, потупив взоры.

Печально тянулся караван с телами погибших. Никто из раненых не издавал ни стона. Казалось, это движется длинная похоронная процессия, а не охотники возвращаются домой.

Потерпевшие поражение надеялись забыться в шумном веселье карнавала, но, едва вступив в город, они услышали крики, увидели толпы людей, в панике бегущих по улицам, и забыли о собственном горе и собственном позоре. Вскоре они узнали страшную новость, передававшуюся из уст в уста: «Спящая Брунильда, засушенная принцесса, похищена со своего пьедестала». Едва заслышав это, дон Фамонгомадан пришпорил черного Сарданапала и врезался в толпу, которая расступилась перед ним, как цветник расступается перед легким ветерком. Веселье карнавала было нарушено. Картонные гиганты переговаривались между собой на ходу:

– Что там происходит? – спрашивало яйцо размером с исповедальню у голубой луковицы.

– Понятия не имею, – отвечала та.

Записные острословы уже сложили по случаю несколько новых песенок, пополнив привычный карнавальный репертуар.

Воины смешались с толпой. Они прислушивались к певцам и присматривались к танцорам. Не одна маска была сорвана и не один подозреваемый схвачен. Донья Аталона хлыстом с серебряной рукояткой отхлестала компанию из четырех весельчаков, которые, обнявшись, распевали куплеты про принцессу. Дон Хиль пропорол дыру в барабане.

С трудом пробивали себе дорогу охотники, двигавшиеся в сторону дворца. Дон Галаор и дон Оливерос скакали рядом. Всю долгую дорогу от поля битвы до города они вели неспешную беседу. Движение замедлялось еще и из-за того, что ехало слишком много повозок с ранеными и телами павших. К тому же воины подвергались оскорблениям со стороны веселящейся толпы. Цех плотников пародировал их процессию: все скорчили кислые рожи, а некоторые изобразили мертвецов, и их несли на руках товарищи по цеху и по забавам. Мясники изготовили из картона огромного кабана и изображали, как этот кабан нападает на них, а они трясутся от страха и в панике убегают. В соборе звонили колокола, и звон их, глубокий и чистый, перекрывал весь шум.

С годами Брунильда все больше становилась похожа на монумент, превращалась в экзотическую безделушку, предмет роскоши, а бедная принцесса, засушенная девочка, давным-давно была забыта. А потому и стража, охранявшая пьедестал, начала мало-помалу утрачивать бдительность, пока не утратила ее окончательно.

Пьедестал из желтого алебастра с красными прожилками, бегущими по нему, как языки пламени, торчал вопросительным знаком.

Король с королевой не знали, печалиться им или радоваться – ведь никто не знал, что именно произошло. Быть может, прекрасная Брунильда вернулась к жизни? Или ее просто украли? Только какому же варвару, какому извращенцу понадобилось то, что не нужно никому?

– Где ты, девочка моя? – вопрошала донья Дариолета. – Где ты спишь? Где просыпаешься? Чьи руки сжимают твое твердое тельце? Или бродишь ты где-то, прекрасная сомнамбула, не зная воспоминаний, не ведая судьбы своей? Вспоминаешь ли заботливую и нежную мать, что кормила и ласкала тебя в те счастливые дни, когда не в добрый час принесенные дары еще не изуродовали тело твое и душу, не исказили твои черты?

В городе никто не спал. Двери дворца стояли закрытыми, все укромные уголки обшарены. Искавшие все перевернули вверх дном, и казалось, что тут побывала банда грабителей: даже подушки были вспороты, и всюду летал гусиный пух.

Возвращение рыцарей пришлось как нельзя кстати. Не дав себе ни минуты отдыха, включились они в поиски принцессы.

Дон Фамонгомадан проявил наибольшее рвение: петух и трех раз еще не пропел, а двадцати четырех подозреваемых уже схватили, подвергли пыткам и казнили, хотя расследование не продвинулось от этого ни на йоту.

Ясно было одно: во дворце принцессы нет. Маловероятно также, что она находилась в городе. Неутомимый, хладнокровный и здравомыслящий дон Фамонгомадан вскочил на Сарданапала, крикнул: «Я отыщу принцессу, живую или засушенную!» – и поскакал в ночь, сопровождаемый своими молчаливыми мрачными слугами.

На дона Хиля Осторожного и еще нескольких рыцарей возложили задачу доставить всех девушек в возрасте пятнадцати лет или около того во дворец, где каждую из них допрашивали лично король и королева.

Остальные рыцари посовещались, снова развернули яркие штандарты и, разделившись на отряды, поскакали по многочисленным дорогам, ведущим из столицы в глубь королевства.

Еще затемно, в мельчайших деталях обсудив результаты поисков и расследований, дознаний и опознаний, поделившись друг с другом всеми тревогами, опасениями, подозрениями и размышлениями, отправились в путь и дон Оливерос с доном Галаором.

Они покинули дворец почти тайно, лишь учтиво простились с королем и королевой, и сейчас медленно ехали по той единственной дороге, по которой не поехал никто: по дороге, ведущей к речке Аутомедонт. Дон Галаор не забыл ни сыновей короля Кальканта, ни доброго великана Брудонта, ни того, как широко, по-детски раскрылись при виде чудовища его собственные глаза. Он решил в одиночку изничтожить страшного кабана. Дон Оливерос, видя его упрямство и решимость, счел за благо поехать вместе с ним: в конце концов, он восхищался отвагой Галаора и с радостью отмечал его сходство с отцом, непобедимым королем Гаулы, с которым дона Оливероса связывала давняя дружба, закаленная в тысяче боев.

Занимался рассвет. Друзья мирно беседовали:

ОЛИВЕРОС: Кто знает, что такое отвага? Я не слышал, чтобы кому-нибудь удалось дать исчерпывающий ответ на этот вопрос. Отвагу нельзя получить в наследство, она, я полагаю, не передается от одного человека к другому, как не передается любовь к женщине или пристрастие к острой пище. Она переменчива, как удача. Я знаю одного человека, который боится темноты, но никому не посоветую встретиться с ним в бою. Знаю одного короля варваров, который бросался в битву в белой рубахе и без доспехов, но дрожал перед своей маленькой злобной женой. Говорят, что ему снились ужасные кошмары. Для отваги нет страхов больших и малых, она не подразделяет их на виды – это дело головы, а не сердца. Больше того: она к страху вообще никакого отношения не имеет. Неправда, что смелый человек боится, но побеждает свой страх: у смельчаков нет страха, для них битва, что для ребенка игра. Потому что если появляется страх, с ним уже ничего нельзя поделать. От чего угодно можно избавиться, но от страха – нет.

ГАЛАОР: А связана ли отвага с яростью? Я замечал, что в гневе человек становится бесстрашным.

ОЛИВЕРОС: Страх и гнев – братья-близнецы: нас приводит в ярость то же, что вызывает страх. Угроза может породить в нас и ярость, и страх. Разгневанный человек живет в страхе.

ГАЛАОР: Однажды мы с отцом взбирались на скалу. Отец сказал мне: «Пока будешь подниматься, пой. Ни о чем не думай, поднимайся так же спокойно, как если бы шагал по равнине. Не думай о том, что ты карабкаешься на скалу, только пой и двигайся». Размышляя сейчас над тем, что сказал мне тогда отец, и над тем, о чем только что говорили вы, я прихожу к выводу, что отвага сродни добровольной потере сознания. Да, это как игра.