—  

Дома у меня был? Все ли там в поряд­ке?— спросила Варя.

—   

Не беспокойся. Там время от времени уби­рает Елизавета, поддерживает порядок. Султан хотел всю свою ораву там поселить, да баба не пустила. Рычали на нее хором. Маленькие, а уже злые, как черти.

—  

Это хорошо! — порадовалась Варя.

—  

Так что, отдаем кинологу щенка?

—  

Если есть с него толк, отдавай. Пусть спо­собности развивает.

—  

Да, дом твой они сторожат, никого не пускают. Даже Елизавета с трудом проходит. Во, расплодились змеи. Когда сама приедешь, как в дом войдешь? — смеялся Федор, до­бавив:

—  

С неделю назад старого оленя пригнали. Тот видно совсем древним был. Возле твоего дома его сожрали. Моим ни кусочка не перепа­ло. Все сами слопали. Эти дружбы не понима­ют. Попытался отнять, не получилось. Такой отпор дали. Прогнали от туши. Вот и вырастил деток. Они из зубов рвут.

—  

Звери! Что ты хочешь?

—   

Варь, а когда тебе рожать?

—   

Врачи говорят через месяц.

—  

Ты хоть позвони, кто появится и имя! Мы тут на Колыме рождение отметим.

—  

Хорошо! Сообщу!

—  

Игорь Павлович в отпуск собирается в твой дом. В своем поселке ему не сидится. Говорит, что там себя плохо чувствует. Сердце барахлит. К тебе лечиться приедет.

—   

Пусть едет. Поместимся.

—  

Так ему и передам.

—  

Я сама ему напишу!

Варя не промедлила. И как обещала, напи­сала Игорю письмо. Предложила приехать на все лето отдыхать, сколько захочет.

Человек долго сидел над письмом. Гладил, много раз перечитывал. А в душе дрожала за­детая струна. Вот и его простили. Пусть пока одна, к другим еще не обращался. Но ведь это

здорово, что одним грехом стало меньше, что не клянут его Варя и мать. Отпустили вину с его души, не ругают, не поминают злом.

Игорь Павлович смотрит в окно. По улице идет пьяненький мужичонка. А что ему, он нико­му не давал слова завязать с пьянкой. А Игорь обещал Иванову. Уже четыре месяца на зуб не берет. Ох, и тяжко это не сделать даже глотка пива. Евменыч враз почует. У него нюх, как у со­баки, не скроешь и не спрячешь. А тот обяза­тельно подковырнет, съязвит при всех, у него о мужской солидарности никакого понятия. Дру­гой бы промолчал, но не Сашка.

А выпить так хочется. Ну, хотя бы глоток вина под селедочку, да с черным хлебом, но что поймет Иванов? Он целыми днями чай дует. Фу, какая мерзость...

Игорь выходит во двор. Там печатники сооб­ражают на троих. И селедка уже почищена, хлеб порезан. Осталось только в магазин сбегать. А он напротив. Бери и отводи душу. Но Иванов... Этот все увидит из своего кабинета. От него никуда не денешься.

Человек убегает в свой кабинет. Как бы ни было, неохота получать замечание.

До конца дня еле досидел. Зато после рабо­ты первым делом в магазин зашел. Взял то, о чем целый день мечтал. И только повернул к двери, навстречу Евменыч. Глянул на покупки Бондарева, ехидно усмехнулся.

—  

Что? Не выдержал?

—  

А у меня повод! Серьезная причина!

—   

Какая? — вылупился Евменыч.

—   

Беременность! — ответил Бондарев с гор­достью.

—  

От кого? — отвисла челюсть у Иванова.

—  

От Аслана у Вари!

—  

А ты причем здесь?

—  

Я радуюсь! Пусть родится здоровым и без проблем. В их годы это подарок.

—  

Детки — не всегда подарок. Вон я только в дом захожу, одолевают проблемами. То одно им купи, то другое. Компьютер только купили, он уже устарел. Теперь ноутбук им подай. А знаешь, сколько стоит? Окосеешь понево­ле. Да ладно бы только это. Скоро без штанов оставят и скажут, что так теперь модно хо­дить. Вон, как моя соседка, всего одну дочь имеет, а лестничную площадку вышла убирать без трусов. Вся жопа в шнурках, а впереди лос­кут. Назвала это стрингами, сказала, что мод­но. Вот я думаю, а если б у нее вторая дочь была, она совсем бы совесть потеряла с этой модой?

—  

Ну, это твоя соседка! Мои нормальные.

—  

А что? Варька и впрямь беременная?

—  

Такой амбал, как Аслан, разве не задела­ет в натуре?

—   

Ну, это дело путем отметить надо,— со­гласился Евменович и поплелся следом за Бон­даревым.

Тот чуть не скулил от досады. Ведь совсем иначе планировал вечер. Хотел провести его в одиночестве, со смаком. А тут Сашка прице­пился. Самое малое, полбутылки выжрет и по­ловину селедки сожрет. Самому на всю ночь хва­тило бы. А с этим на час. И развезет про газету, слушай его треп.

—  

Эх-х, кто-нибудь позвал бы Сашку, но на пути как назло никого.

—  

А ведь Варька собирается ребенка на сле­дующий год на Колыму привезти и там растить,— сказал Игорь Павлович.

Евменыч даже остановился, глаза стали круг­лыми, как шарики.

—  

Да она что? По фазе поехала? А куда ее Аслан смотрит? Годовалого на Колыму? Стебанулась баба! Нет, я не против закалки, но не до такой степени! Мой сын все детство в Москве прожил. И лишь после школы на Камчатку при­ехал. Но это же Колыма!

—  

Они родители, им решать,— ответил, вой­дя в подъезд.

Между тем Варя написала всем своим дев­чонкам о беременности и те вздумали навещать, поддерживать подругу морально. Им казалось, что в свои годы Варька банально боится ро­жать. А потому в доме Аслана постоянно крути­лись чужие люди. Даже самим в просторном доме места было мало. Все время кто-то наты­кался друг на друга.

Варвара пыталась много раз намекнуть, что излишня забота ни к чему. Но подруги делали вид, что ничего не понимают и продолжали ме­нять одна другую.

Они делились опытом, что-то советовали. Го­товили, убирали, стирали, не давая Варе при­коснуться ни к чему.

—  

Ты не трепыхайся, вынашивай малыша, рожай его, а все остальное сделаем без тебя,— говорила Ирка.

—  

Нет, вот когда я рожала, свекровь запря­гала меня, как ломовую лошадь. Я работала до последнего дня. А свекруха подгоняла:

—  

Давай, крутись шустрей, родишь легче!

—   

И, правда, сына едва успели в пеленку поймать. Во, торопыга мой малец,— хвалилась женщина.

—  

Послушай, Игорь, а ты помнишь свою мать? — спросил Евменович.

—  

Смутно, но помню. Она всегда что-то де­лала, крутилась на одной ноге. То полы моет, то картошку чистит, корову доит, у печки возится, распрямившуюся и не видел. Даже в койке, свер­нувшись калачиком, спала.

—  

А чего ты об этом спросил?

—   

Мы часто матерей забываем. И я свою тоже. Зато когда их не станет...

—  

Моей уже давно нет.

—  

От чего умерла?

—  

Рак скрутил.

—  

А мою сердце подвело. В один миг ушла. Мы даже не поняли и не поверили.

—  

Я свою как теперь помню.

—  

А мне знаешь, что кажется, в душе чело­века тогда наступает Колыма, когда он теряет самого дорогого человека. Какого до смерти не забыть. Вот у меня такое случилось, когда умер­ла мать. До сих пор не забуду. Это неправда, что время лечит. Оно глушит боль, но не более того. Отца я не так помню. А и то больно. Знаю, что без вины убит. И в том твоя вина есть. Не отрицай. Это ты оставил меня и всех нас без хлеба. Я уж не говорю о прочем. Ты обокрал и ограбил, отнял у меня детство. Как смогу про­стить такое, как забыть? Нет, Игорь, то не просто беда, это горе, какое не продышать. И простить, забыть все — нереально.

—  

Сашка, мне приказали. Ну, был бы на моем месте другой, тебе было бы легче?

—  

Нет! Но с ним бы не сидел за одним столом.

—  

Хорошо, я уйду, чтоб не давить тебе на нервы.

—  

А куда пойдешь из своей квартиры? На Колыму? Там ты перед всеми виноват. Кто тебя простит там? Не тешь себя пустыми надежда­ми. Отнятая жизнь дороже прощения. И не лу­кавь. У каждого погибшего осталась родня. Ты ее спроси!