Колыма... Она стала общей могилой, одним проклятием и стоном. Она глушила все живое и умерла сама, укрывшись белым саваном, на­всегда отказалась от жизни.

Колыма... Она вселяла ужас и страх в души. Ее боялись и дрожали перед встречей с нею. Она не любила выпускать из своих цепких когтей хрупкие жизни. И радовалась тишине на своей громадной бездушной груди.

Игорь Павлович знает, что предстоящий путь не только долог, а и труден. Но он последний. Как дорога через целую жизнь к самой смерти. А ее нужно выдержать достойно мужчины, без жалоб и сожалений, восприняв, как финиш, к какому обязательно нужно дойти и не упасть посередине.

А и кому пожалуешься на предстоящее? Он ехал сюда осознано, предполагая любой исход. Бондарев знал, смерти на смерть не пожалу­ешься. И убедил себя проехать всю трассу в последний раз.

—   

Игорь Павлович! Идите спать! — позвала Варя, узнав, что и Бондарев ночует у нее сегод­ня в последний раз. А значит, и ему нужно хо­рошенько выспаться перед дорогой. Кто знает, что ждет человека в пути.

Бондарев лег на место, оставленное для него. Разве мог он, будучи прокурором, пред­положить такой ночлег? Усмехается человек и слышит:

—   

Игорек, расскажи нам что-нибудь из твое­го прошлого. Только не страшное, как сказку на ночь, а то обоссым с перепугу,— предупредила Ритка человека.

—   

Сам знаешь, всем путевым детям расска­зывают на ночь сказки, чтоб скорее заснули и видели хорошие, красивые сны. Нам не рас­сказывали. Мы не слышали добрых сказок, не засыпали под них. Так хоть ты стань нам одним на всех кудесником или волшебником и подари возвращение в детство. Пусть ненадолго, но за все годы...

—   

Мы долго будем помнить эту ночь. Верни нам доброе детство.

—   

Девчонки, да я не знаю сказок,— покрас­нел человек.

—   

А ты вспомни или придумай. Для себя и для нас, — просили женщины, тесно прижав­шись к человеку, словно и впрямь лежали на теплой лежанке русской печки и, раскрыв рты, как малые дети, ждали сказку. Девки обняли Бон­дарева. Он довольно разулыбался.

Девчата затаили дыхания.

—   

Так вот оно и случилось. Жила в поселке девчонка. Обычная, как все. Ничего особого в ней не было. Приехала из города работать на пекарню в кондитерский цех. Делала торты, пи­рожные, всякие слойки, рогалики, конечно, ее продукция пользовалась особым спросом у детво­ры. С утра там очередь стояла. А рядом в цехе старухи ковырялись. Делали баранки, пряники. Их было трое. Но бабки были тяжелыми людь­ми. Между собой частенько грызлись и даже к той девчонке прикапывались. То им оформле­ние тортов не нравилось, то вкус не тот. Мало промочки положила, коньяка недостаточно, в си­ропе мало сахара или варенья, недостаточно аромата. И так все время. Девчушку звали Ка­тей. Ну, а бабки неспроста ее изводили. Средь них работала мать парня, с каким Екатерина встречалась. Они любили друг друга, но мать того парня мешала им постоянно. Все не хоте­ла, чтобы Катя невесткой стала. Уж какие слухи и сплетни распускала о девчонке, слушать было гадко. Катя все знала, но терпела молча. Все ждала, когда бабка образумится, успокоится и никогда, не единого грубого слова той не ска­зала. А та придиралась к каждой мелочи.

—   

Зря ей девка по соплям не вмазала.

—   

Заткнула бы бабке пасть, чтоб не давать повадку язык распускать. Она еще женою не ста­ла, а эта уже на голову садится,— ворчали дев­чата недовольно.

—   

Вот так каждый день доводила Катьку до белого каления. Нервы трепала изрядно

—   

А что ж тот парень молчал, не мог защи­тить свою невесту. Какой прок от него дальше, если с самого начала толку не было.

—   

Катя ему ничего не говорила и не жалова­лась. Молча терпела сама.

—   

Ну и дура. Мужиков и свекровей надо сра­зу в руки брать,— встряла Ритка.

—   

Девчонка была скромной, нерешительной. У нее даже подруг не имелось. Пожаловаться или поделиться стало некому. Единственное живое существо, какое Катя любила, была кры­са. Обычная, серая, она давно привязалась к девке и считала то ли своим крысенком, то ли матерью. Она хорошо понимала каждое сло­во, знала все команды, на всем свете призна­вала только Катю. Они даже спали в одной постели.

—  

Фу, пакость! Уж лучше бы кошку завела, чем эту мерзость! — передернула плечами Га­лина.

—  

Ну, тут не прикажешь, кому кого любить,— улыбнулся Игорь Павлович и продолжил:

—  

А та бабка, мать парня, до визга и исте­рики боялась мышей и крыс. Случалось, уви­дит в подъезде кого-то из них, крик на весь дом поднимет. Категорически не терпела даже их вида. Катя долго о том не знала, и не поня­ла бы старуху. Ведь свою крысу считала под­ружкой, очень умной, сообразительной и чис­топлотной, наверное, было за что. А тут бабка достала девку до самой печенки. До слез до­вела. Назвала бездарной и безрукой, глупой и никчемной. Что тут делать? Как отучить ста­руху от скандальности? Все передумала и ре­шилась взять с собою на работу Лариску. Так она звала свою крысу.

—  

Молодчина девка, доперла! — похвалила Варя сообразительность Кати.

—   

Ну, просто сил больше не стало, совсем заклевала бабка девку. Ну, Катя в долгу не оста­лась. Принесла крысу, выпустила в цехе, та и пошла гулять всюду. Крысы — они любопытные, озорные. Такая и Лариска. Ей все надо поню­хать, попробовать везде залезть, со всеми по­знакомиться. Ей плевать, любят ли ее, призна­ют ли, главное узнать, кто и что стоит у нее на пути. А раз хозяйка принесла, значит тут все можно. Лариска любила знакомиться с новыми местами, с людьми. Она быстро оббегала весь цех Кати, выскочила в коридор, и попала в ба­раночный цех к той самой старухе. Та ничего не увидела и не услышала крысу, была занята фор­мовкой и крыса побежала по цеху знакомиться с новой территорией. Ей все было интересно. Но, крысы любят запах гнилости, затхлости. И Лариска тоже. Она уже оббежала весь цех, обнюхала, попробовала муку и сахар. А тут уло­вила вонь от гнили и побежала на запах. Это у той бабки от ног воняло гнилью. Меж пальцев запах шел, и крыса сразу взялась за дело. Ре­шила выгрызть эту вонь и вцепилась в ногу бабке. Старая почувствовала боль, глянула на ногу, не поверила глазам, да как заорала со страха. Ведь не просто крысу увидела, та ее ногу грызла меж пальцев. Бабке померещилось ужасное,— хохотал Игорь Павлович.

—   

Конечно, испугаешься! Крыса ногу грызет да еще у живого человека!

—   

Но вонючего! Решила порядок навести!

—   

Она со страху в трусы наделала. И все орала, чтоб ей помогли, спасли. Но другие, не видя ее ноги, не поняли, в чем помочь, от кого спасать, чего корчится старая, почему вопит не своим голосом. Лишь тогда поняли, когда бабка на ноги показала. Тогда остальные увидели кры­су. И стали думать, как ее прогнать? А что если она вот так на глазах у них всю бабку сожрет, а потом и до самих доберется? Вон как старуха воет. Со страху на середину цеха выкатилась. Ногами дергает, а крыса не отпускает. Мертвой хваткой держится.

—   

Бабка со всех сторон взмокла. От страха только воет, слова сказать не может от ужаса, а крыса встать мешает И тут вбежала Катя, шум услышала. Ну, старухи хором к ней. Помоги, вы­гони зверюгу! Иначе всех без соли сожрет!

—   

Катя, недолго думая, подставила руку, по­звала Лариску, та мигом оставила бабку, забра­лась по руке на плечо девчонке и сидит спокой­но. Старухи поняли, что эта крыса Катькина. И пригрозили, что будут жаловаться на девку за безобразие, какое та учинила на работе. Гро­зили добиться увольнения девки. И та снова от­пустила Лариску на пол. Крыса поперла на ста­рух буром. Она не любила, когда обижали ее хозяйку и, ощерив зубы, шипя, уже приготови­лась броситься на любую. Но тут пришел мас­тер. Спросил о переполохе. Успокоил бабок. Взял Лариску на руки, дал кусочек булки и сказал: