—   

И вы его на Диксон?

—   

Ну, да! Пусть остынет и лишний жир на баланде сгонит.

—  

Так ведь не протянет десять лет.

—  

Жалеть не буду. Хотя уже помер или осво­бодился. Времени много ушло.

—  

А знаете, у нас раньше зона к зоне сто­яли. Теперь мало осталось. Какие сами разва­лились, другие разобрали на дрова жители. Ко­роче, без применения не остались. Но и новую зону построили. Вот только не поняла, для кого. Слово не нашенское. Раньше политических вот так заковыристо называли, чтоб люди не поня­ли. Наверное, и эти так-то.

—  

Уж не мошенниками назвали? — спросил Бондарев.

—   

Нет, это слово знаем! А то не нашенское. Но зэки свойские и брешут по-нашему.

—   

Игорь Павлович, скажи, а зачем в этот раз сюда приехал?

—   

Сашке помочь найти могилы своих. И, ви­дишь, удалось. Сыскали. Но теперь его сюда на цепи не затащишь.

—   

Почему?

—   

Напереживался, а сердце слабое. Куда та­кому на Колыму? Еле живой уехал.

—  

Аслан тоже поспешил уехать.

—   

То — другой человек. Я его знал раньше этой встречи. Сам подписывал ему приговор. Но он избежал расстрела. И видишь, человеком стал. Значит, надо было ему выжить. Это не­спроста случилось. Может еще приедет сюда! — глянул на Варю загадочно.

—   

Мне все равно,— покраснела баба.

Бондарев улыбнулся, подумав молча:

—   

Не ври, бабонька! Я ли не знаю вашу при­роду. Задел джигит твою душу, только вот даже самой себе признаться боишься. А вслух отве­тил тихо:

—   

Много народа тут перебывало. Плохие и хорошие, молодые и старые. Одних помним, других забыли. Но каждый оставил здесь о себе какую-то память. Иных и после нас с тобой ста­нет помнить Колыма. Не всех по-доброму. Но много песен поет пурга о каждом. О тех, кто уехал и об оставшихся навсегда. Она помнит каждого. Бережет и наказывает, она тоже отно­сится к каждому по-своему. Но никого не выда­ет. Вот я сюда приехал в последний раз. Боль­ше не навещу, много лет здесь прожито. И спа­сибо Колыме, что уберегла, значит, считала за человека и уважала. Иначе, отняла бы жизнь. Спасибо ей, что была ко мне добра и справед­лива.

Бондарев уже давно спал, когда Варвара, разделавшись с домашними делами и прогуляв на ночь Султана, расстелила постель и уже го­товилась лечь в нее, когда в окошко постучали, и голоса с крыльца закричали вразнобой:

—   

Варюха, отворись, это мы!

—   

Скорей впусти! Продрогли до самых ман­долин!

—   

Варька! Открывай, слышь?

Баба едва сняла засов, в дом влетело целое стадо баб. Они тут же заполнили всю прихожую и кухню. Кто-то спешно разувался, другие раз­девались, затаскивали сумки, корзины.

Варя их сразу узнала. Все ее подруги, зэчки, отбывавшие в зонах Колымы немалые сроки. Они каждый год приезжали сюда навестить могилы, всегда останавливались у Вари, никог­да заранее не предупреждали о своем приезде, влетали ветром в дом и, расположившись как у себя дома, наполняли Колымскую тишину шумными голосами, смехом и песнями. Их не смущала близость могил. Ведь сами не раз могли умереть, а потому к погосту относились по-своему, по-простецки и дружески:

—   

Варька! Пока «голосовали» на дороге, все сиськи поотморозили. А от хварьи ни у кого ни­чего не осталось. Все вымерзло, как у динозавров!

—   

Не веришь, у нас меж ног свистки и коло­кольчики, живого ни хрена нет!

—  

Девки, тихо! У меня мужик ночует!

—   

У тебя? Откуда он вывалился? Ты с ним

спишь?

—   

Нет! Он из приезжих. На могилы заявился!

—  

Давай его сюда! Мы ему живых баб по­кажем.

—  

А если натуральный чмо, мы и согреем его! — вытащили сонного Бондарева из спальни.

—  

Эй, ты, чмо! Открой зенки, бабье нагря­нуло!

—   

Не хрен дрыхнуть! Спать будем вместе!

—  

Дядь, а ты откуда такой лысый хорек? Да проснись! Вот оживший памятник!

—   

Ты его за куди подергай, живей проснется!

—         

Девки, не орите! Этого дяденьку все знаете,— предупредила Варя.

—   

Если так, чего он не радуется нашему при­езду и не пляшет на жопе гопака?

—   

Постарел!

—   

Мы ему напомним молодость! — сунула руку меж ног Игоря Тонька, что-то нашарила, сдавила, Бондарев недовольно отскочил, за­вопив:

—   

Вот нахалки! Совсем дикие, а еще бабами себя называют. Сущая свора бандиток!

—   

Дядька, кончай вонять. С тобой пошути­ли. Уж если всерьез навалимся, взвоешь. А убе­жать не дадим! Врубился?

—  

Дошло, козлик престарелый?

—  

Девки, это же Бондарев! Бывший проку­рор! Совесть знайте, угомонитесь!

—   

Ладно тебе мозги сушить! Ну и что, если он Бондарев? Нам он нынче до мандолины! Мы свободные бабы, все при семьях и при детях. А этот хмырило только при мундире. А под мун­диром ничего путнего, один окурок и тот про­шлогодний.

—  

Да отстаньте вы от него! — вступилась Варя.

—   

Чего над ним квохчешь? Мы приехали!

—   

Я пошел бы к Анастасии, но неловко. Поздно, что делать.

—   

Дядя! Ни писий в трусишки! Все помес­тимся! Давай похаваем, что есть, и дрыхнуть завалимся.

Но спать все легли уже утром.

Когда Игорь Павлович оделся, его узнали и перестали вольничать. Шутки стихли:

—   

Я подумала — ты брешешь. Подобрала на свалке бомжа и выдает его за мужика. А этот натуральный Бондарев! Чтоб его черти взяли!

—   

И не говори, приперся козел не вовре­мя! — возмущались бабы.

—   

Да что я вам плохого утворил? За все годы ни одного плохого слова не сказал. Вступался за каждую, охрану сдерживал, начальство зоны за вас жучил. И получил на орехи. А за что? — возмущался Игорь Павлович.

—   

Заступник выискался, ети его мать в ста­рого пердуна! А почему ты, облезлый хорек, вы­пустил нас из зоны позднее всех? Почему да­вал в обиду начальнику зоны и охране? Не вста­вил фитиль спецчасти, когда нам не отдавали посылки и письма из дома? Ведь мы говорили, жаловались тебе на то! Все мимо ушей проле­тало. Хотя обязан был вступиться, да хрен там. Не твоя жопа болела!

—   

А помнишь, как зимой гоняли нас на ра­боту, наруже в то время под пятьдесят граду­сов зашкаливало. Чего ж не вступился и не запретил. В то время волки не трахались, из логова не вылезали, а нас на трассу посыла­ли. Скажи, это по-человечьи? Вас бы, старых мудаков, протрясти по холодку! Тогда иначе взвыли бы! Или не знаешь, почему у нас ноги и руки поморожены. А мы все твои подлянки помним! Как тухлой баландой давились. За каждое слово в ШИЗо кидали! А как охрана приставала к нам, ты о том знаешь, вонючий барбос!

—   

Каждый день жили, как на войне! Вспом­ни, подлый лешак, что устроили нам, когда двух километров трассы до плана не дотянула брига­да, враз на жратве ужали! И это в лютую зиму! В резиновых сапогах на работу гоняли. Зверюги такое не выдержали б! Тебя самого нужно было заставить пропердеться по холодку! Глядишь, живее дошло бы!

—   

Девчата! О чем вы? Я же в Магадане ра­ботал. Не мог каждый день к вам приезжать. Надо было от начальника зоны добиваться улуч­шения условий. Это по адресу. Мое дело закон­ность, ее соблюдение!

—   

Ой, не ссы на мозги! О какой законности говорить в зоне. Там о ней не слышали никогда!

—   

Ты хоть знаешь, что половину получки у нас забирало начальство? И попробуй хоть слово брехни, устроили бы такое, что никаких денег не захотели бы!

—   

Это точно! — подтвердили все.

—   

А почему мне не сказали, когда в зоне были? Чего тогда молчали? — возмутился Бон­дарев.

—   

И ты с той кормушки хавал! Делились с тобой.

—   

Ничего подобного! Я и не знал и не слы­шал о том беспределе. Даю слово, не знал!