Аслан грелся у огня, подставив горячему теплу руки, плечи, лицо.

Мужчины понемногу разговорились:

—        

Я в прошлом году летом приезжал сюда.  Дожди вконец замучили, каждый день лили, как  из ведра. В могильник столько налило, что вставал в воду чуть не по колено. И обсушиться  было негде. Отсырел насквозь. А когда уезжал,  как назло дождь закончился. Колыма и тут себя показала. Я в самолете улетал домой. От меня  парило, как от самовара, до самого Внуково. Хорошо, что закалка сохранилась, добрался без  болячек.

—       

Аслан, а ты к Колыме привык? Ведь мно­го раз был здесь? — спросил Евменович.

—        

Привык? Да разве можно к ней привык­нуть? Ведь она все отняла. С самого детства ограбила хуже разбойницы,— закурил человек нервно:

—        

Мне в то время и четырех лет не было. Помню, было очень темно. К дому подъехала машина. Я думал, что родственники с гор приехали, какие баранов пасли. Они вошли громко. Под­няли мать с отцом, велели быстро собраться, вывели, не дав проститься ни со мной, ни с баб­кой, грубо вытолкали во двор, запихнули в ма­шину, надев наручники, и быстро повезли. Куда, з

a

что, надолго ли, ничего не сказали. Отец огля­нулся, увидел нас с бабкой в окне, хотел мах­нуть, да руки скованы, мотнул головой, влез в машину. Больше я их не увидел. Могилу нашел через много лет. Уже после четвертой ходки. Даже раскопали, убедились, что мои лежат, отдельно ото всех. На телах следы от пуль. Их было мно­го, очень много. Я так и не узнал, за что убили моих. Никто ничего не сказал. Со мною попро­сту не стали говорить. Отняли родителей мол­ча. А как без них было выжить малышу? Конеч­но, старшая детвора шепотом мне все объясни­ла за сараем. Да бабка, та, что ночи напролет плакала. Она меня и вырастила, как могла.

—       

А что она могла, старая?

—       

Да уж это точно. Я рос не подарком. И узнав, куда делись мои родители, рано по­взрослел и многое возненавидел.

—       

Кого возненавидел?

—      

Ну, прежде всего Сталина. Я все хотел попасть на Колыму, чтобы увидеть своих. И сбылось... В четырнадцать этапировали. В шестнад­цать первый раз приговорили к расстрелу. В га­зете дали, что приговор приведен в исполне­ние. Тут бабка залилась слезами. Я был ее един­ственным и любимым внуком. Ну, хрен им всем! Живой остался. Хоть занимался фарцовкой. Деньги делали. Натуральные. Не отличить от казенок. Только номера подвели. Они все ока­зались одинаковыми, что и подвело. А сгребли не только меня. Всю братву. Вместе мы и смы­лись, «залегли на дно» в Прибалтике на целых пять лет...

—       

Да, искали вас долго. Но вы словно испа­рились. Нигде не наследили. Будь это просто кража, давно бы вас забыли. Но это фарцовка, да еще какая грамотная. Весь угрозыск на уши встал. Но... Бесполезно. Вас не было нигде. А потом случайно наткнулись. Сгребли всех в кучу и снова на Колыму,— дополнил Игорь Павлович хрипло.

—        

Не знаю, кто кого больше измотал, по ка­ким зонам нас не кидали. Все старались разъе­динить, а мы смывались и кучками и поодиноч­ке. Сколько раз по нас стреляли, счету нет,— вздохнул человек.

—        

Ни за одной бандой столько не гонялись, сколько за вами. Четыре начальника зон были уволены с работы за ваши побеги.

—       

Я и один смывался! Дважды!

—       

Знаю! — согласно кивнул Игорь.

—       

А ты откуда знаешь?

—       

Высчитал. Но догонять не стал. Уж очень красиво ушел. А значит, такому жить надо,— ус­мехнулся Бондарев.

—      

Я знал, где ты осел. Там тебя без труда могли взять. Но я не пустил на твой след, ведь ты женился. А семейный, считай откольник. Этот уже в дело не пойдет, детей растить надо. Так мы с тобой простились, не познакомившись и не простившись,— улыбался Бондарев.

И только тогда Аслан понял многое. Исчезли загадки, случайности и совпадения.

—       

А почему именно меня спасал?

—       

Дело твое на глаза попалось. Необычно­стью удивило. Тебя даже свои ворюги убить хо­тели. Потому, не дал им уйти, придержал на Колыме. Они там так и остались, чтобы не ис­портить тебе семейную жизнь, не сделать твоих дочек сиротами. Это было бы совсем неспра­ведливо и обидно. Не должна жизнь быть сплош­ным испытанием, а Колыма домом. Живи в сво­их горах и радуйся всему что имеешь. Ведь у каждой птицы свое гнездо. Не покидай его ни­когда!

—       

Спасибо, Игорь Павлович! Я и не предпо­лагал, что все вот так сложится. Сколько ж я обязан тебе?

—       

Это я виноват. Но тоже опаздывал. Особо с родителями. Их убрали в самом моем начале. Тогда во многом не разбирался. Зато тебе су­мел помочь. Мне неважно, любишь Колыму или нет, главное, что сумел уйти от нее живым. Та­кое не каждому удавалось. И уж коли миновал ее когтей, насколько это возможно, будь счаст­лив. Старайся не бывать здесь слишком часто. Ведь сюда непредсказуемо прилетают твои ста­рые кенты. Их мало, но они злопамятны и мсти­тельны. Тебе не стоит видеться с ними. Я уже стар, могу не усмотреть. А ты береги себя!

—        

Бабуля твоя жива? — спросил Бондарев.

—       

Жива! Хотя каждый день к своим просит­ся. Изболелась, измучилась, да и старая уже, хотя двоих моих девчонок вырастила. Мы с же­ной работаем, а она все еще дома управляется. Не сидится ей никак.

—       

Тебя ждет?

—       

Как всегда! То со мною мучилась, теперь с девчонками. Они хуже мальчишек растут. Все хотят глянуть на Колыму, навестить могилы сво­их. Я их отговариваю. А они ни в какую. Для них Колыма сказка. Страшная, но реальная. А бабу­ля даже это слово слышать не может, душу у нее отняла Колыма. Как слышит, так в слезы. Я ей фотографии привозил. Говорил, сколько тут по­хоронено. Она после моих рассказов долго спать не может и все молится за всех ушедших, ей каждого жаль. А саму Колыму, вместе со Стали­ным ненавидит. Считает, что он здесь на земле ад устроил и все клянет за своих детей. Она и в гробу его не простит за пережитое.

Аслан закурил новую сигарету и сказал сип­ло, откашлявшись:

—        

Меня вором сам Сталин сделал. Отняв детство, лишил всего. Потому и я, воруя, преж­де всего его наказывал. Это он такую долю по­дарил мне. Что после того стоят его подачки. Я их за доброе не считал. Сначала человеком надо быть. Без того вождь не получится. Так и на Кавказе все считают.

—       

А воровать давно стал?

—        

Как только жрать стало нечего. Я долго не думал. Вспомнил, кто у нас все отнял, кто оставил голодными и нищими, к нему и полез, и магазин. Надо честно сказать, удачливым был. Моя бабуля без куска хлеба не сидела. И деньги у нее были и жратва любая. Ей от моей ходки до другой, всегда хватало. Она не бедствовала. Никогда, ни у кого не просила. Не потому что я такой жадный рос. Не хотел, чтоб нужду из-за него терпели.

—                 

А я, сколько ни работаю, все не хватает,— сознался Иванов.

—        

Не приведи тебе Бог нашей сытости. Каж­дый кусок хлеба слезами запивали и давились всяким глотком. И на каждом слове того душе­губа кляли. Ведь вот когда-то и его мать роди­на. Но как такой изверг получился. Скольких он на тот свет отправил. Я уж не говорю о старых, эти хоть пожили, но ведь и детей губил, вовсе ни за что. В Колымских зонах и дети наказание отбывали. А спроси за что? Много ли их домой вернулось? Половины не насчитаешь. Кого за горсть колосков, других за неосторожное слово или вопрос. Большинство молчали, а я делом наказывал. Так оно ощутимее. Зато когда Ста­лин умер, я впервые в жизни по-настоящему радовался. Ведь вот и за моих родителей ответил. Не прошло безнаказанно. И за Колыму спросилось. За все, за всякий грех и обиду, как и должно было быть.

Аслан усмехнулся и продолжил:

—       

Ты спрашиваешь, со скольких лет я фартую. Да как только голодуха достала до горла и в доме не стало ни куска хлеба. Бабуля тихо пожаловалась. Нет, она ничего не просила, ни на что не намекнула. Я все понял сам. В семь лет такие вещи доходят быстро. Я мигом все сообразил. Пошел в ближайший магазин. Отвлек внимание продавца и стянул у нее деньги на первый случай. Все получилось отменно. В тот день я навестил три магазина и вскоре принес бабуле денег. Она ни о чем не спросила, все поняла без вопросов. Потом навестил магазины покрупнее. Особо полюбил охотиться в техни­ческих хозяйственных магазинах. Там внимание продавцов более рассеянное. Они не могут сле­дить за каждым входящим, я этим воспользо­вался сполна и брал столько, сколько нужно. Вскоре бабка уже не жаловалась, ей стало хва­тать. Ну, а я уже промышлял не один. Голодных вокруг всегда было много. Ну, а если одного не поймали, переловить кучу пацанов и вовсе не­возможно. Мы были не просто голодные, а еще и злые. Знали, кого наказываем. Все были ме­чены одной бедой. Но, как там ни было, голод вскоре отступил. Поначалу иных ловили, коло­тили. Но отучить не смогли. Пацаны — народ настырный и обида была живучей. А магазинов у нас всегда имелось много. Мы грабили их часто. Тащили все. А что? Так жили многие. Бо­лее удачливых заметили взрослые авторитеты, расхватали нас «по малинам» и мы зажили на широкую ногу. Доля увеличилась, потому, жить стало легче,— умолк Аслан.