—       

И что скажешь, теперь всех воров на ру­ках носить надо.

—        

Эх, Варька! Повидала бы Аслана, поняла бы меня. Эти редко кому встречаются. Хоть и вор в прошлом, а владеть собою умеет. Мне много не дано из того, что он может. И не только в во­ровстве. Видела бы, как он машину водит, как разбирается в электрике. Другому не дано. Были б живы родители, хороший парень из него полу­чился. Я это к чему лопотал. Сталин тоже был вором. А отними жестокость, может совсем хо­роший мужик получился, и не проклинали бы за Колыму. Ведь сколько путнего сделал для лю­дей, да только все забыто. А жаль. Память нельзя сеять нигде.

—        

Ну да, за мать его благодарить должна,— вскипела Варя.

—        

Она по оговору попала. А вот старост и полицаев правильно наказывал. Никого из них не щадил. И о фронтовиках заботился, о детях. Если бы такой плохой был, чего ж все ревели, когда он умер? В Москву на его похороны вся страна ехала. Последние копейки на эту дорогу отдавали. Думали, конец света наступил, коли Сталина не стало. Даже здесь, на Колыме, на простыни написали: «Да здравствует Сталин!». В землянках углем на стенах писали. А ведь это те, кто отбыли на Колыме немалые сроки, мо­жет навсегда здесь остались, но с его именем.

—       

Дураки! Что еще скажешь,— пожала пле­чами Варя.

—        

Они с его именем в бой шли и погибали. Победу одержали. Найдите мне еще одного, чтоб люди головы за него ложили. Не сыщете. А вот за Сталина дорогу проложили, целую трассу. И она до сих пор людям служит, единственной дорогой на Север, в каждый поселок и до сих пор за это спасибо говорят.

—        

Мне эта дорога, не будь мамкиной моги­лы, сто лет не понадобилась бы!

—        

На Севере много людей живет, ты не един­ственная. Сталин так и остался частью нашей жизни и истории. Все остальные — временщи­ки. Никто добром не помнится. А с ним немца победили, страну из руин и голода подняли.

—        

Не агитируйте меня за Колыму. Я ею сыта по горло и ничего доброго о ней не скажу. Всю жизнь мне изувечила и не только мне. Хватит нам злить. У вас своя судьба. А у меня в ней все отнято. Мне б не восторгаться, проклинать ее за все. Может, она создана для сильных, или очень подлых людей, короче, для воров. Я ува­жаю нормальных, с кем не страшно жить рядом и нараспашку открыть душу, не прячась в своем доме под одеялом от стукачей и фискалов.

—       

Варя, от этих ты и сегодня не денешься никуда. Поменялась выставка, а суть осталась прежней.

—       

Почему же ты ушел из органов, если так? Почему тебя выгнали? — изумился Иванов не­поддельно.

—        

Слишком высокое место занимал. По­слушным был. И теперь не могу согласиться с вашими убеждениями. Вот ты возьми хотя бы Султана. Прекрасный сторож, но зверь он и есть зверь. Волк, одним словом. И случись что, он перед стаей свою голову за твою подставит. Сколько ни корми его, придет время, все равно сбежит к своим. Иного быть не может. Хотя я не говорю, что он плохой. У него свой инстинкт, его не переделать. Так и у других. Каждый живет своим умом.

—       

Ну, а как же твой Аслан? Почему этот пе­ределался?

—       

У него дети появились, две дочки. Он не хотел, чтоб стали воровками. Понимал, что их ждет. Он себя мог не жалеть. А детей убережет от своей доли. Он рос сиротой. Колыма родите­лей отняла. У его дочек и отец, и мать имеются. Эти если и будут знать о Колыме, так только с его рассказов. Их сердца не коснется холод. И эти сюда не приедут. Их сердца не обмороже­ны, судьбы в порядке и в жизни никогда не на­ступит полярная ночь. Их есть кому уберечь и удержать...

Игорь пошел на кухню, захотелось человеку пить. А тут, как снег на голову, внезапный стук в дверь, мужик присел от неожиданности. Пока­зываться перед кем-то в нижнем белье, конеч­но, не хотелось, и Бондарев прикрылся зана­веской от дверей, перебегать с кухни в комнату было уже поздно. В дом вошла старуха и вместо приветствия спросила:

—       

А то ли верно брешут, что ты враз двоих мужиков зацепила. Во, боевая! Тут хоть бы по­ловинку урвать и то радость! А ну, показывай обоих! Что за залетные у тебя пригрелись? Ка­ким ветром их надуло? Не то я одна тужу в своей избе. Тут же, сразу двое! Да говорят все ненашенские, столичные!—уперлась взгля­дом в Иванова.

—       

Баба, этот много моложе тебя. Ему даже шесть десятков не исполнилось.

—        

Во глумная! Мужика не этим меряют, иль забыла? Пусть покажет на что гожий, тогда и я скажу, сколько ему лет,— рассмеялась бабка и, заглянув в рот Евменычу, скривилась:

—        

Мать родная, ни одного своего зуба, все вставные! Даже спит в очках. Это для чего? Ни­чего родного нет. Вот это мужик. А морда тол­стая. Видно, жрет много,— оглянулась на Варю и увидела за ее спиной Бондарева.

—       

А этот шкелет на что по хате голиком хо­дит. Глянь, грудь как у моего петуха, только без перьев. А снизу все цело? Ну да ладно, теперь разглядим, выходи наружу, выбирать будем!

—        

Говорю, не ломайся, не то сама достану. Я тут таких видела, тебе и во сне не снилось. Вылазь с занавесок. В гольном виде даже удоб­нее смотреть, всего ощупаем и осмотрим.

—        

Нельзя? А почему? Ты при исполнении служебных обязанностей? А кто про это знает? Мы ж служебное не тронем, только твое, родное. Ну, покажись! — выволокла Бондарева из кухни. Тот, сверкнув тощими ягодицами, хотел нырнуть под одеяло. Но бабка зажала его меж колен:

—        

Не спеши, касатик, не убегай. Я ж голого мужика лет двадцать не видела. Вся душа из­нылась. А ну, постой, дай глянуть, може и на человека не похожий! Куда бежишь, козлик мой спугнутый. Я же без фулиганству, только гля­нуть. Тут от сугроба до сугроба одни волки, мужиков забыли какие есть. Дай наглядеться,— но Бондарев уже влез в постель. И оттуда не без страха следил за бабкой.

—        

Настя, ты с поселка или в него навостри­лась? — отвлекала Варя бабку.

—       

Кой черт! Обещали мне, как колымчанке пенсию повысить. Я целых два месяца ждала и не выдержала, сама поперлась. И требую, как полагается:

—        

Где моя пенсия? У кого ее из-под хвоста вырвать? Отдавайте сами добром, пока я вас не достала. Ну, скажу тебе шухер подняли на весь свет. Брехали про прибавку, а сами по десятке добавили. Ну, я тут все им высказала! Во, кровопийцы! Даже с нашими копейками не расстанутся. Десятку суют в нос и гонят меня в шею. Так я им за такое обращенье все столы раком поставила. В другой раз пригрозила са­мих кверху жопой вздернуть.

—       

А мне сказали, что эта прибавка особая, только коренным колымчанам, кто не меньше двадцати лет тут прожил безвыездно,— сказала Варвара.

—       

Чего? Задохнутся пыль жопой ловить. Ишь шустрые! Мы что, просились сюда, иху мать! Да я им за такое все на свете вырву! Один уже был такой. Мы и его пережили, всех не постреля­ешь. А кто живой останется, тот за жабры сло­вит. Так вот я ту десятку им на похороны отда­ла. Пусть веселятся за мой счет. Они за это обещали меня в КГБ всунуть. Ну а я ответила, что поздно взялись пугать. Я уж всего отбоялась. Послала их всех, куда меня папашка по бухой посылал и спросила:

—       

Если мало, добавлю! Но с такой прибав­кой ко мне не подходите! Я и вас вместе со Сталиным в заднице видела. Если даете, то раз­жимайте ладонь.

—       

А они говорят, что Сталин нас облагоде­тельствовал,— оглянулась на Бондарева. Тот, то бледнел, то краснел. Он понимал, в чей огород летят камни.

—      

Жаль, меня тогда не было. Я бы им пол­ную глотку этой благодарностью напихала. Сдох­нуть мы и без его помощи могли. А вот выжить никто не подсобил, чтоб они задохнулись.

—      

Да успокойся, Настя! Что нам до них? Мы, как бы там ни было, живем без их помощи!

—       

Ага! Знаешь, чего эти изверги предложи­ли мне? Чтоб я в сторожа согласилась на пол­ставки к ним пойти. Во, размечтались! Как рабо­тать, так целый день, а получать только полови­ну. У них сторожей не хватает. Платите как надо, сыщете. А то ишь, умные! Это они мне доброе сделать хотят. Да я и на свою пенсию проживу. Уж как бы ни было, побираться к ним не хожу. Сама себя обеспечиваю. Они мне за все годы ни одного ремонта не сделали. Только обещают все. Заботятся о нас. Вот попробовали б они с наше победовать. А то приехали на все го­товое.