И последнее. Все, о чем мы сейчас говорили, непременно предполагает, что ребенок знает все о своем статусе: как то, что он — приемный ребенок в семье, так и то, что он прошел гиюр.

Очень важно, более того — абсолютно необходимо, чтобы ваша дочь тоже все это знала. В противном случае может возникнуть, например, ситуация, когда она захочет выйти замуж за когена, что ей запрещено согласно Галахе.»

Закончив этими словами свой ответ, рабби Ауэрбах благословил меня и мою семью, пожелав нам хорошо устроиться в Эрец Исраэль, легко приспособиться к новой жизни, а также того, чтобы наше знание Торы и любовь к ней становились шире и глубже с каждым годом.

Я поблагодарил его за благословение и вышел. Рабби Левин, которому нужно было еще о чем-то поговорить с хозяином, остался в кабинете.

Поджидая его на улице, я мысленно перебирал в уме слова рабби Ауэрбаха. Погруженный в свои размышления, я не замечал ничего вокруг, не слышал даже оглушительных автомобильных гудков.

В своем ответе, псаке, рабби Ауэрбах адресовался исключительно к моему разуму, к той рациональной стороне моего «я», которая собирала и сортировала информацию, и я полностью соглашался с ним на рациональном, интеллектуальном уровне. Но теперь, когда я остался наедине с самим собой, возобладала эмоциональная сторона дела. Моя задумчивость не ускользнула от внимания неожиданно подошедшего рабби Левина.

«В чем дело? — спросил он. — Вы выглядите грустным и озабоченным.»

«Я только сейчас понял, — ответил я, — что никогда больше не смогу обнять свою дочь и поцеловать ее перед сном…»

ВЫЖДАВ, ПОКА ВСЕ ДЕТИ заснут, я пересказал Рахели свой разговор с рабби Ауэрбахом.

«Он показался мне очень приятным человеком, — сказал я. — Я сразу почувствовал, что передо мной совершенно необычайная личность. Каждое его слово заставляло задуматься, в каждом слове содержался глубокий смысл. Я, например, сначала не понял, для чего он упомянул раввина, который возлагает руки на головы своих невесток по субботам. Но теперь я ясно вижу, что он привел этот пример, чтобы придать всей проблеме физического контакта более широкую перспективу. Он поразительно чутко уловил мое состояние. Напомнив о том, что контакты между отцом и дочерью сами собой постепенно ослабевают, он тем самым дал понять, что мне будет не так уж трудно выполнять требования закона.»

Рахель, хорошо знавшая меня, понимала, что я озабочен тем, что услышал от рабби Ауэрбаха. Она молча слушала мой рассказ, давая мне возможность вслух уяснить себе то, что она и без длинных рассуждений понимала интуитивно.

«Видишь ли, — продолжал я, — меня как раз не очень беспокоят требования Галахи —их-то, я думаю, мы со временем научимся выполнять. В конечном счете, если подвести итог всему сказанному, рабби Ауэрбах прав: соблюдать эти требования не так уж и трудно. Что ни говори, речь идет все-таки об отце и дочери. Скажем, другой возможный случай — с матерью и ее приемным сыном — представляется мне гораздо более болезненным: матерям свойственно более открыто проявлять свои чувства, свою любовь к детям. И потом, что ни говори, мой характер отчасти соответствует сложившейся ситуации. Я ведь не очень-то и склонен ко всякого рода бурным проявлениям чувств. Ты же знаешь, я человек сдержанный.»

«Так что же в таком случае тебя гложет?» — мягко спросила Рахель, прекрасно понимая, что все мои рациональные доводы направлены на то, чтобы в чем-то убедить самого себя.

«Я не могу понять, почему ни разу за все эти годы никто мне все это не объяснил. Мы с тобой вот уже семь лет соблюдаем мицвот. Все раввины, с которыми мы имели дело в течение всех этих лет, прекрасно знали, что Двора — не родная, а приемная дочь. Им достаточно было просто взглянуть на нее. И, несмотря на это, никто из них никогда ничего нам не говорил. Мне пришлось все узнавать самому. Мне пришлось самому искать ответ на все свои вопросы. И ведь не скажешь, что наша ситуация совершенно уникальна. Точно такая же проблема возникает в любом случае повторного супружества: как вести себя по отношению к детям от предыдущего брака? Почему же никто никогда не упомянул об этом?»

«Знаешь, Авраам, мне кажется, что на самом деле ты все-таки ошарашен псакомрабби Ауэрбаха. Но давай оставим его на минуту. Ты заговорил о раввинах. Все они — чрезвычайно разумные и осторожные люди. Я думаю, что они ничего нам не говорили по очень простой причине: они полагали, что мы еще не были готовы смириться с таким решением. И, честно говоря, мне кажется, что они были правы. Смотри, ты сам только что сказал, что мы уже семь лет соблюдаем мицвот. Казалось бы, уж теперь-то мы должны спокойно воспринимать новые, ранее неизвестные нам законы Галахи, не так ли? И тем не менее ты продолжаешь кипятиться. Представь себе, как бы ты отреагировал на такой вот псак, если бы какой-нибудь раввин сообщил тебе его семь лет назад? Скорее всего, ты возмутился бы до глубины души, и вся наша жизнь могла пойти по-другому.»

Она дала мне время переварить сказанное, прежде чем закончила свое рассуждение:

«Всевышний никогда не ставит перед людьми проблемы, пока не убедится в том, что они способны их решить, — сказала она, как бы утешая меня. — Сегодня мы с тобой узнали еще один закон. Я думаю, это показывает, что мы продвинулись довольно далеко, раз Он считает, что теперь мы готовы его понять и принять.»

Я посмотрел на свою Рахель, эту мудрую женщину, которая делила со мной все тяготы жизни и все ее заботы, и в то же время всегда казалась куда более уверенной и спокойной, чем я, — посмотрел и не мог сдержать улыбки. Она обладала таким глубоким запасом внутренних сил, что могла черпать их в тайниках своей души — этого хватило бы, чтобы справиться с любой проблемой, возникавшей перед нами. И теперь, глядя на нее, я понимал, что мы справимся и с этой, вновь возникшей проблемой, как одолевали все наши многочисленные трудности в прошлом.

ДАТА БАТ-МИЦВЫДВОРЫ стремительно приближалась, и, поскольку нам хотелось разделить эту радость с родителями, а им лететь в Израиль было бы трудновато, мы с Рахелью решили отправиться в Штаты.

Мы решили устроить церемонию в доме престарелых в Орландо, где жила моя мать, и пригласить на праздник всех ее друзей и соседей.

Родители Рахели, прибывшие из Нью-Йорка, и многие другие наши родственники, слетевшиеся из разных концов страны специально ради этого, тоже принимали участие в церемонии. В назначенный день все участники собрались в главном зале дома престарелых. Двора поднялась на сцену, и зал затих.

«Когда дети достигают возраста бар-или бат-мицеы, —начала Двора, — многие родители отправляются с ними в Израиль, чтобы отметить это событие там. Я же прилетела из Израиля во Флориду, чтобы отпраздновать это событие вместе с родителями моих родителей, потому что они тоже поддерживали и направляли меня в первые двенадцать лет моей жизни.

Конечно, двенадцать лет — это для всякой еврейской девочки особый возраст; нет такой еврейской девочки, которая не ждет с нетерпением, когда ей исполнится двенадцать лет. Но для меня это вдвойне, втройне особенный возраст. Меня удочерили и сделали мне гиюр, когда я была совсем маленьким ребенком. В результате сегодня я имею право решить, хочу ли я оставаться еврейкой. Я могу решить так, как захочу. Я помню, что еще когда я была совсем маленькой, родители сказали, что когда мне исполнится двенадцать лет, я сама смогу решить, быть мне еврейкой или нет. И еще я помню, что всякий раз, когда я злилась на них, я кричала: “Вот возьму и назло вам откажусь быть еврейкой, раз вы такие!”

И вот, сегодня мне, наконец, минуло двенадцать лет, но мне даже в голову не приходит решать что-нибудь заново. Я хочу остаться еврейкой. Я даже вообразить себе не могу другого образа жизни. Я ощущаю свою особую связь со всем народом Израиля, с бней Исраэль. Ярадуюсь, когда наступают еврейские праздники, я совсем иначе чувствую себя по субботам, я молюсь в Рош-а-Шана и в Йом Кипур, и прошу, чтобы Всевышний услышал мои молитвы. И вообще, я горжусь тем, что принадлежу к еврейскому народу. Я могу повторить то, что Руфь когда-то сказала Наоми: “Твой народ — мой народ, твой Б-г — мой Б-г”.