Ничто не заставляло их учиться — ни конъюнктурные соображения, ни давление со стороны родителей. Напротив, — ближе познакомившись со своими «одноклассниками», я узнал, что многим из них родители пытались запретить поступать в ешиву.
СРЕДНИЙ ВОЗРАСТ СТУДЕНТОВ составлял двадцать два года. В свои сорок два я был одним из немногих «стариков» в ешиве, и потому ко мне довольно часто обращались за советом и консультацией. Постоянной темой таких разговоров были возражения родителей против избранного их детьми образа жизни. Зачастую этот родительский протест принимал форму неприкрытого давления — родители пытались заставить своих сыновей покинуть ешивуи поступить в один из зарубежных колледжей или университетов, чтобы приобрести профессию и заодно получить светское образование.
Мне трудно было дать однозначный совет или предложить какую-либо общую формулу поведения в такой ситуации. Тем не менее, я всегда старался подчеркнуть, что, каковы бы ни были расхождения во взглядах, следует сохранять уважение к родителям и попытаться понять их точку зрения.
Когда сыновья так резко и внезапно меняют свой образ жизни, всю прежнюю систему убеждений и ценностей, род занятий и даже внешний вид, да к тому же еще начинают вести себя необычным образом, радикально отличающимся от более или менее принятого в обществе стиля поведения, то вполне естественно, что их отцы и матери воспринимают этот резкий перелом как скрытое порицание, как отрицание того воспитания, которое они старались дать детям. Родительские чувства при этом неизбежно оказываются задетыми. А если еще добавить к этому пропасть в тысячи миль, отделяющую родителей в США от их сыновей в Израиле, то легко понять всю меру родительской озабоченности и тревоги.
Про себя я считал, что чересчур торопливое, чуть ли не мгновенное превращение вчерашнего хиппи, беззаботно перепрыгивавшего из страны в страну, в одетого в черное бахур ешивасо свисающими поверх одежды (напоказ!) цицит, нередко происходило слишком внезапно и импульсивно, так что трансформация внешнего облика зачастую обгоняла совершавшееся гораздо медленнее внутреннее перерождение, и подгонка естественных стереотипов к новому образу жизни происходила, что называется, на ходу. Разительное изменение облика сыновей в результате такого внезапного скачка порой ошарашивало родителей, и даже пассивное усвоение новой реальности требовало от них весьма значительных усилий.
Эти мои размышления, относившиеся к студентам из западных стран, были совершенно неприменимы к студентам-израильтянам. Я с изумлением наблюдал, с какой естественностью происходит это решительное преображение, почти перерождение, у коренных уроженцев Израиля. Выросшие в атмосфере, естественной частью которой всегда были уникальная еврейская история, язык иврит и элементы религиозного образа жизни, а также глубочайшее осознание особой ценности и специфичности Земли Израиля, и в то же время ощущавшие невозможность активного и осмысленного участия в окружающей жизни, эти молодые секулярные израильтяне напоминали сухой хворост, готовый вспыхнуть от первой искры. В тот момент, когда в их душах загоралась искра Торы, они буквально превращались в пылающий факел. Каждый, кто видел, с какой страстью и рвением они приступают к учебе или молитве, не мог не проникнуться их энтузиазмом.
Трудно было сказать, каким образом этим молодым людям удастся впоследствии совместить учебу в ешивесо светским образованием и профессиональной карьерой. По собственному многолетнему университетскому опыту я знал, что кампус никак нельзя назвать самым подходящим местом для формирования молодых душ.
Разумеется, колледжи и университеты дают своим студентам и преподавателям возможность знакомиться с различными идеями и обмениваться ими, изучать физический и духовный мир, осваивать и развивать различные направления науки, искусства, музыки и литературы, общаться с крупными учеными и наблюдать их в процессе работы; но увы — эти замечательные возможности предоставляются всем желающим в атмосфере вопиющего, необычайно легкомысленного подхода к моральным вопросам и пренебрежительного отношения к проблеме интеллектуальной, духовной и воспитательной ответственности.
Молодые, впечатлительные люди, впервые в жизни освободившиеся из-под родительской опеки, попадают в университетах в мир облегченных норм поведения, легко допускающих сексуальную распущенность и экспериментирование с наркотиками. Они сталкиваются с ошарашивающим разнообразием молодежных субкультур, с которыми не были знакомы прежде. По своему духу эта обстановка прямо противоположна духу Торы и несовместима с ней. Мне повезло — меня она в свое время практически не задела, и, завершая свою студенческую биографию, я был преисполнен чувством глубокого уважения к людям, поделившимся со мной знаниями, привившим мне гуманность и тягу к научному поиску, но очень многие оказались гораздо менее защищенными.
Оглядываясь на свое прошлое с высоты моего сегодняшнего опыта, я вижу в нем много скрытых ловушек, — но можно ли заключить из этого, что следует вообще отказаться от высшего образования?
Чем больше я размышлял, тем яснее мне становилось, что между светским и религиозным миром, тем более — светским и религиозным образованием, нет никакой непроходимой грани. Корпускулярная структура материального мира, сложнейший символизм лингвистических систем, головоломные ритмы баховских фуг, законы приливов и тайны земного ядра, маршруты птичьих миграций — все это демонстрирует прежде всего безграничную, недосягаемую мудрость Всевышнего. В сущности, светские занятия должны были бы стать окном в небесный мир, в мир Торы.
Нет, не в отказе от изучения светских наук, думалось мне, состоит решение вопроса, а в том, чтобы прежде всего укорениться в мире Торы и усвоить ее особый взгляд на окружающий мир. Мой собственный путь: сначала светские занятия, а потом, годы спустя, приход в ешиву —был чрезвычайно опасен. Сколько моих друзей и соучеников так и не нашли правильную дорогу! Сколько их, не добившихся особого успеха ни в одной области и не испытавших особых разочарований, воспринимают весь мир как радиоприемник, который можно включить, послушать и выключить! Маловероятно, что такие люди со временем найдут дорогу в ешиву.
Кроме того, ежедневно «грызя гранит Гемары», я осознал, как трудно начинать серьезно заниматься в моем возрасте. Увы, рабби Акива был единственным в своем роде. Только настоящие гении, — а их всегда считанные единицы — начав так поздно, могут стать со временем настоящими знатоками Торы, учителями поколения. А может быть, вообще только он один…
В то же время меня не на шутку встревожило то незаслуженно пренебрежительное, искаженное представление о светских науках, которое, как мне показалось, широко распространено среди представителей еврейского религиозного мира.
Как раз в то время, когда я начал заниматься в ешиве, в Иерусалиме бушевали страсти вокруг археологических раскопок в Старом городе, которые, по мнению многих раввинов, могли потревожить древние еврейские захоронения. В связи с этим в ешивуприбыл известный религиозный оратор и прочитал нам лекцию на жгучую тему.
Он говорил о еврейском взгляде на погребение, который базируется прежде всего на глубоком убеждении в святости человеческой жизни. Человека можно сравнить со свитком Торы — поврежденный, он больше не может служить святой цели, но, тем не менее, продолжает оставаться предметом почитания в силу той возвышенной роли, которую играл когда-то.
Поскольку человек создан по образу и подобию Всевышнего, человеческое тело — не просто пустая оболочка, груда костей или источник анатомических сведений; его надлежит почитать и после смерти, ибо некогда оно было вместилищем человеческой души, которую вдохнул в него Всевышний. Вот почему извлечение трупов из могил, если оно не оправдано какими-то особыми, совершенно исключительными обстоятельствами, — это надругательство над покойниками.
