Втайне он поражался, что за характер у леди Шелбурн, если она выдерживает посетителя в приемной в течение получаса, зная, что тот, может быть, принес известие о поимке убийцы ее сына. В записках Лэмба о ней ничего не говорилось. Вероятно, он даже ее ни разу не видел. Вряд ли она снизойдет до простого полицейского и ответит на его вопросы.

А Монку было о чем ее спросить. Если Грея убил тот, кто знал его и ненавидел, а вовсе не случайно пробравшийся в дом маньяк, то Уильяму следовало ознакомиться получше с личностью убитого. Волей-неволей, несмотря на свое горе и гнев, мать Грея могла сообщить весьма многое о своем сыне.

Монк попытался сформулировать вопросы, которые стоило бы ей задать, но тут вернулся лакей и, открыв обитую сукном дверь, провел сыщика по коридору в покои леди Фабии. Комната была обставлена без вызывающей роскоши: мебель палисандрового дерева и розовый бархат. Сама леди Фабия восседала на диване в стиле Людовика XV. Стоило Монку войти и увидеть ее, как заранее подготовленные слова застряли у него в горле. Не будучи крупной женщиной, леди Фабия казалась холодной и хрупкой, как фарфор. Прекрасный цвет лица, изумительная кожа, прическа уложена волосок к волоску. Голубые глаза леди были широко раскрыты. Ее правильные черты можно было бы назвать безупречными, если бы не выдающийся подбородок. И, наверное, была она излишне худа: изящество грозило перейти в угловатость. Черно-фиолетовое траурное платье свидетельствовало скорее о соблюдении приличий, нежели о безутешном горе. Вообще леди Фабия производила впечатление женщины с сильным характером.

– Доброе утро, – сказала она, отпуская лакея легким взмахом руки, и без особого интереса взглянула на Монка; голубые глаза просто скользнули по его лицу. – Можете сесть, если вам угодно. Мне передали, что вы хотите сообщить мне, как продвигается дело в розыске убийцы моего сына. Прошу вас.

Леди Фабия сидела удивительно прямо. Чувствовалось, что в детстве над ее осанкой изрядно потрудились гувернантки, заставляя ходить с книжкой на голове и ровно держаться в седле при выездах в парк или на охоту. Монку оставалось лишь подчиниться, и он присел на один из резных стульев, чувствуя себя при этом несколько скованно.

– Итак? – вопросила она, поскольку Уильям продолжал хранить молчание. – Часы, которые приносил сюда ваш констебль, не принадлежали моему сыну.

Монка уязвил ее тон, надменный, исполненный привычным сознанием собственного превосходства. Но, по-видимому, в прошлом он не раз сталкивался с подобным обращением, поскольку не почувствовал себя смертельно оскорбленным. Это была скорее ссадина, нежели рана. Невольно ему вспомнилась Бет. Она и вовсе не стала бы негодовать. Почему он и его сестра такие разные? Почему у него нет ее мягкого нортумберлендского акцента? Должно быть, он избавился от него намеренно, ценой упорных упражнений, стараясь выговаривать слова, как джентльмен. Эта мысль заставила Монка вспыхнуть.

Леди Шелбурн смотрела выжидающе.

– Мы установили время, когда можно было проникнуть в здание, – ответил он; гордость его все же была уязвлена. – У нас есть описание того, кто это сделал. – Монк взглянул в ее холодные голубые глаза, в которых сквозило легкое удивление. – Ростом он около шести футов и крепкого сложения, насколько об этом можно было судить. Смуглый, гладко выбритый. Якобы явился в гости к мистеру Йитсу, проживающему в том же доме. С самим мистером Йитсом мы еще поговорить не успели…

– Почему?

– Потому что вы потребовали, чтобы я явился и доложил вам об успехах, мэм.

Она недоверчиво приподняла брови. В голосе ее зазвучал откровенный сарказм.

– Уверена, что вы не единственный, кому поручили заняться этим важным делом. Мой сын был отважным солдатом, рисковавшим жизнью ради блага страны. И вот как его отблагодарили!

– В Лондоне постоянно совершаются преступления, мэм. И каждая жертва – это тяжкая потеря для кого-то.

– Вы смеете ставить на одну доску смерть сына маркиза и смерть уличного отребья? – резко отозвалась женщина.

– Каждый теряет всего одну жизнь, мэм. Кроме того, перед законом все равны. Во всяком случае, должны быть равны.

– Вздор! Есть люди, чья жизнь представляет большую ценность для общества, чего нельзя сказать о большинстве. И мой сын был именно таким человеком.

– Выходит, жизнь большинства вообще не имеет ценности… – начал было Уильям.

– Это их забота! – перебила леди Фабия. – Но я не желаю выслушивать ваши философские рассуждения. Я искренне сожалею о созданиях, выброшенных на улицу, по чьей бы вине они там ни оказались, но сейчас они меня не интересуют. Что вы сделали, чтобы арестовать сумасшедшего, который убил моего сына? Кто он?

– Мы не знаем…

– Тогда чем же вы занимаетесь? – Если чувства и переполняли ее грудь, то она умело их скрывала, как и надлежит поступать людям ее круга, не позволяющим себе ни слабости, ни тени вульгарности. Мужество и хороший вкус были ее божествами, и в жертву им следовало приносить все без остатка.

Монк пренебрег предостережением Ранкорна, и он хотел бы знать, как часто ему приходилось поступать так в прошлом. Тон Ранкорна в их утренней беседе, помнится, был слишком резок, чтобы объяснить его только раздражением по поводу письма леди Шелбурн.

– Мы полагаем, что убийцей был один из знакомых майора Грея, – ответил Монк. – И что убийство являлось преднамеренным.

– Вздор! – последовала немедленная реакция. – Как мог человек, знавший моего сына, хотеть его смерти? Джослин обладал невероятным обаянием, его любили все – каждый, кто хоть немного был с ним знаком. – Она встала и, подойдя к окну, почти отвернулась от Монка. – Возможно, вам это будет трудно понять, но вы просто ни разу его не встречали. Мой старший сын Лоуэл рассудителен, исполнен достоинства, у него врожденный дар повелевать людьми. Менард бесподобен во всем, что касается цифр и фактов; в его руках все приносит прибыль. Но только Джослин имел такое обаяние, только он заставлял меня радоваться. – Голос ее прервался на секунду. – Менарду никогда не спеть, как пел Джослин, а Лоуэл лишен воображения. Он станет отличным хозяином Шелбурна, он будет управлять им превосходно и мудро… Но, Боже милостивый! – Теперь в голосе ее звучала подлинная страсть. – Как же он скучен по сравнению с Джослином!

Внезапно Монк ощутил всю глубину ее потери, ощутил ее одиночество. Единственная радость в жизни леди Фабии осталась в прошлом.

– Я прошу прощения, – со всей искренностью сказал он. – Я понимаю, что сына вам это не вернет, но мы найдем убийцу, и он будет наказан.

– Повешен, – невыразительно отозвалась она. – Выведен утром из камеры и повешен.

– Да.

– Слабое утешение. – Она вновь повернулась к нему. – Но лучше это, чем ничего. Постарайтесь, чтобы так все и вышло.

Ему явно намекали, что разговор окончен, но уходить Монку было еще рано. Он так пока ничего и не выяснил. Уильям поднялся.

– Я постараюсь, мэм, но мне необходима ваша помощь…

– Моя? – переспросила она удивленно и с оттенком неодобрения.

– Да, мэм. Мне нужно знать, кто ненавидел майора Грея до такой степени, что мог убить его… – Монк видел, как дрогнуло ее лицо. – Благородные люди часто вызывают в окружающих зависть, ревность со стороны неудачного соперника; наконец, поводом мог быть долг, которого кто-то не мог заплатить…

– Да, я поняла вашу мысль. – Леди Фабия моргнула, мускулы ее тонкой шеи напряглись. – Как вас зовут?

– Уильям Монк.

– И что же вы хотели узнать о моем сыне, мистер Монк?

– Начнем с того, что я хотел бы встретиться с остальными членами семейства.

Она удивленно приподняла брови.

– Вы считаете меня пристрастной, мистер Монк, полагаете, что я могла о чем-то умолчать?

– Часто мы видим в близких нам людях лишь светлые стороны, – тихо произнес он.

– Вы весьма проницательны. – Голос ее был язвителен. Хотя, возможно, в нем таилась и глубокая душевная боль.

– Когда я могу поговорить с лордом Шелбурном? – спросил Уильям. – А также с теми, кто хорошо знал майора Грея.