© Кириченко А. И., перевод на русский язык, 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Он открыл глаза и увидел над собой нечто серое и однообразное, похожее на зимнее небо – угрожающее, тяжелое. Моргнул и взглянул снова. Он лежал навзничь, а бледно-серое нечто было всего-навсего потолком, потемневшим от сажи и многолетних испарений.

Он пошевелился. Кровать оказалась короткой и жесткой. Сделал попытку сесть, и движение отозвалось острой болью. Казалось, в грудь всадили кинжал. Ныла туго забинтованная левая рука. Стоило приподнять голову – и кровь начинала бить в виски с тяжестью молота.

В нескольких футах стояла еще одна деревянная койка – точное подобие той, на которой лежал он сам. Там, под серым скомканным одеялом, беспокойно ворочался человек с одутловатым лицом. На рубашке его темнели пятна пота. Дальше – еще один лежащий; ноги спеленаты пропитанными кровью бинтами; потом еще один… и так до самого конца огромной комнаты, где под испятнанным копотью потолком чернела пузатая печь.

Паника овладела лежащим, обдала его покалывающим кожу жаром. Он – в работном доме! Боже милостивый, как такое могло случиться?

Однако день был в полном разгаре. Неловко извернувшись, он оглядел помещение. На выстроившихся вдоль стены койках лежали люди. Ни один работный дом страны не мог позволить себе такой роскоши! Всех бы подняли и отправили трудиться, если не ради спасения их душ, то хотя бы ради прибылей работного дома. Грех праздности не прощался даже детям.

Конечно, это больница. Иначе и быть не может! Почувствовав облегчение, он осторожно опустил голову на подушку, набитую отрубями. Как его занесло сюда и какое несчастье с ним стряслось, он не помнил, хотя рука была, несомненно, повреждена – ныла и плохо слушалась. Каждый вздох вызывал острую боль в груди. В голове уже бушевала настоящая буря. Что случилось? Должно быть, нечто серьезное. Рухнула стена? Сбросила лошадь? Упал с высоты?.. Воспоминаний не было – даже страха своего он и то не смог припомнить.

Затем над ним склонилась ухмыляющаяся физиономия, и бодрый голос произнес:

– Ну, что, гляжу, снова очнулися?

Лежащий смотрел вверх, на круглое, как луна, лицо. Грубоватое, покрытое мелкими морщинами, оно широко улыбалось, обнажая щербатые зубы.

Нужно было собраться с мыслями.

– Снова? – растерянно переспросил он. Пустое гулкое прошлое лежало позади, подобно белому бесконечному коридору.

– А то нет, чтолича? – отозвался добродушный голос. – Вы тута уж несколько дней валяетесь. Имя свое, чай, так и не припомнили? Ну, как вы сегодня? Как рука?

– Мое имя? – Он действительно ничего не помнил.

Не помнил собственного имени? Что за бред! Как можно забыть собственное имя? Его зовут…

– Ну, так как? – настаивал голос.

Мысленное усилие не вызвало ничего, кроме паники. В голове – словно вьюга, непроглядный снежный круговорот.

– Не помните. – Голос был исполнен сожаления. – Так я и думал. Ну, тута позавчера были ищейки и сказали, что вы – Монк. Уильям Монк. Что ж вы такого натворили, если за вами ищейки приходють? – Огромной рукой служитель поправил подушку и одернул одеяло. – Можа, хотите похлебать чего горячего? А то ведь холодно – даже здеся… Июль, а погода – как в треклятом ноябре! Я принесу вам горячей овсянки, ежели хотите… А дождь-то, дождь – хлещет и хлещет…

– Уильям Монк? – повторил он.

– Ну да, так сказали ищейки. Того, что приходил, звали Ранкорн, да… Мистер Ранкорн, инспехтер, важная шишка, во как! – Мужчина вздернул лохматые брови. – Так что вы там натворили-то? Вы, верно, один из тех щеголей, что выуживают у жельтменов кошельки и золотые часики? – Круглые ласковые глаза смотрели, однако, без тени осуждения. – Когда вас сюда принесли, одежонка на вас была самая что ни на есть господская – правда, грязная, порванная и вся в крови.

Монк не ответил. Голова у него шла кругом от бесплодных попыток извлечь хоть что-нибудь из отуманенной памяти. Даже имя свое он словно слышал впервые. «Уильям», правда, звучало привычно, но это весьма распространенное имя. У каждого есть дюжина знакомых Уильямов.

– Так, значицца, и не припомнили… – дружелюбно заключил служитель. Он навидался здесь всякого, и никакие ужасы и странности не могли уже его удивить. На его глазах люди умирали от чумы и оспы или лезли на стены от страха перед тем, чего на самом деле не существовало. Взрослый человек, который не мог вспомнить вчерашний день, был ему любопытен, но не более того. – Или просто не хотите грить? – продолжал он. – Ну, я вас не виню. – Он пожал плечами. – Ищейкам только словцо скажи – сразу вцеплются… Так как насчет овсянки? Вкусная, густая, тока что с плиты!..

Монк был голоден; кроме того, даже под одеялом его пробирал озноб.

– Да, пожалуй, – согласился он.

– Вот и славно, овсянка не повредит. Ох, чует мое сердце, завтречка вы на меня опять уставитесь, когда я вам скажу, как вас зовут. – Служитель покачал головой. – Либо вы крепко обо что-то шандарахнулись головой, либо чего-то от них скрываете. Ну, от ищеек… Не, но что ж вы все-тки натворили? Сперли бриллианты из короны? – И мужчина, посмеиваясь, двинулся к чернеющей в глубине палаты печке.

Полиция! Да уж не вор ли он? Предположение было отвратительным, причем само по себе, независимо от страха перед наказанием. Тем не менее даже эту мысль отбрасывать не следовало.

Кто он? Что за человек? Пострадал ли, совершая отважный благородный поступок, или же, напротив, был затравлен, как зверь, за какое-то преступление? Или оказался просто жертвой, бедолагой, подгадавшим неудачное время и место?

Он еще раз обшарил свою память и не нашел ничего. Он должен был где-то жить, знать каких-то людей, их лица, голоса, характеры. И тем не менее – ни единого воспоминания! Грязная больничная палата – вот и все, что он теперь знал.

Да, но его-то кое-кто знал хорошо. Полиция, например.

Служитель принес овсянку и принялся заботливо кормить Монка с ложечки. Варево было густым и безвкусным, но больной все равно почувствовал благодарность. Потом он снова лежал на спине, со страхом напрягая опустевшую память, однако сон оказался сильнее страха.

По крайней мере, проснувшись следующим утром, он уже точно знал, как его зовут и где он находится. Скудные события предыдущего дня вспомнились без труда: служитель, горячая овсянка, стонущий и ворочающийся мужчина на соседней койке, сероватый потолок, грубое одеяло и резкая боль в груди.

О времени он и понятия не имел, но, видимо, когда в палату вошел полицейский, было уже за полдень. Пришедший оказался крупным представительным мужчиной, хотя, может быть, вся представительность его заключалась в форменном плаще и цилиндре столичной полиции. У него было костистое длинноносое лицо, широкий рот и настолько маленькие и глубоко посаженные глаза, что трудно даже было сказать, какого они цвета. Выражение лица – скорее приятное, несмотря на сдвинутые брови и поджатые губы. Посетитель остановился у койки Монка.

– Ну, на этот раз вы меня узнали? – бодро спросил он.

Уильям не покачал головой – это причинило бы ему боль.

– Нет, – просто ответил он.

Подавив раздражение и некоторую растерянность, полицейский оглядел Монка с ног до головы, нервно прищурив при этом один глаз, словно прицеливаясь.