Шепот… Шепчущие мысли тех, кто были за пределами храма, обрушились на Комана, подобно мыслям других людей, которые пели под сводами его разума с тех пор, как он сделал свой первый вздох.

И тогда бледная Лейта подошла к служителю Генда, и он осторожно склонил пред ней свой разум, оставив позади беспорядочные мысли толпы, доносившиеся из-за стен храма.

И опечаленная Лейта тихо закрыла эту дверь позади осторожного Комана.

И тогда Коман в изумлении бросился вперед, ища своим разумом звук, который был с ним всегда.

Но звук этот был ему уже недоступен, и разум Комана отпрянул в ужасе от тишины. И тогда мысль его вцепилась в разум Аргана, несмотря на то что великое презрение испытывал он к лишенному сана священнику.

Но бледная Лейта со слезами, струящимися по ее щекам, бросила вперед свою хрупкую мысль, и дверь, открытая между разумом Комана и сознанием Аргана, так же неслышно закрылась.

И вскричал Коман, ибо еще большая пустота окружила его.

И повалился он на пол священного храма Богини Двейи, и прилепился он в испуганном отчаянии мыслью своей к мыслям той, что закрывала перед ним все двери, которые всегда были ему открыты.

И сердце Альтала разрывалось от жалости.

— Молю тебя, отец мой возлюбленный, — в муке мысленно вскричала бледная Лейта, — не презирай меня за сие жестокое деяние. Это не моя жестокость, но жестокая необходимость.

— Прощай, мой несчастный брат, — всхлипнула Лейта и с нежной решимостью вытащила мысль свою из разума служителя Генда.

И вот разум несчастного Комана погрузился в бесконечную пустоту и вечное молчание, и лег он на гладкий пол храма. И крик его был криком абсолютного отчаяния, ибо он был одинок, каким никогда не бывал раньше. И тогда поджал он члены свои и свернулся калачиком, словно еще не рожденный, и голос его умолк, и разум умолк тоже.

И заплакала Лейта, стеная в ужасе, и Альтал не раздумывая окутал ее своей убаюкивающей мыслью, чтобы защитить ее от ужаса того, что ею содеяно.

И теперь на лице светловолосого Аргана отразилось полнейшее непонимание, равно как и сотоварищ его навсегда лишился своего разума.

Но с алтаря раздался голос Двейи. И молвила она сурово:

— Само присутствие твое, Арган, служитель Генда, оскверняет мой святой храм.

И вдруг то, что было холодным мрамором, стало горячей плотью, и гигантская Двейя опустилась на того, кто уже не был больше священником.

И был Арган смят и не способен шевельнуть даже пальцем.

И снова заговорила Богиня:

— Ты был выброшен, Арган, из рядов духовенства, и все храмы были для тебя закрыты, ибо был ты нечист. Но теперь я должна очистить этот святой и освященный молитвенный дом от скверны твоей.

И посмотрела Божественная Двейя на супостата, который, дрожа, стоял пред ней.

— Сдается мне, это не будет сложным делом, — задумчиво произнесла она, поджав губы. — Ты всего лишь прах, отступник, а прах легко убрать.

И тогда протянула она свою округлую руку и подняла ее, как будто поднимала вверх то, что не имеет никакого веса.

И вот Арган, отступник с соломенными волосами, вознесся ввысь и повис в одиночестве перед Богиней, которая взвесила его на весах своего правосудия и нашла слишком легким. И тогда обратился служитель Генда в мелкие, сверкающие пылинки, которые все еще стремились сохранить форму того, кого когда-то звали Арган.

— Подойди к окну, Бхейд, — скомандовал Альтал. — Оно целиком твое, или оно — это ты. Сон Эмми был немного труден для понимания.

Бхейд, бледный и дрожащий, подошел к окну и встал рядом с Альталом.

— Что я должен делать, Божественная? — смиренно спросил он.

— Просто открой окно, Бхейд, — приказала она. — Нужно проветрить храм.

Бхейд послушно открыл окно, и тогда прямо за его спиной поднялся великий ветер, завыл над его головой и ворвался через окно в храм Двейи.

И сверкающие пылинки того, что было когда-то Арганом, унес сильный ветер, оставив позади лишь слабое эхо его отчаянного крика, смешавшееся с пением Кинжала.

И лицо Двейи исполнилось удовлетворением, и так молвила она:

— И снова храм мой очистился от скверны. И песнь Кинжала взлетела ввысь с неописуемой красотой, ибо это была молитва во славу сего священного места.

Альтал сидел в одиночестве в башне Двейи, в какой-то задумчивости глядя на пляшущие сполохи Божественного огня за краем мира. Насколько ему было известно, Божественный огонь не служил никакой полезной цели, зато был очень красив на вид. Однако смотреть, как он играет в северном небе, было до странности расслабляющим занятием, а Альталу сейчас требовалось некоторое расслабление.

С исчезновением Аргановых Красных Ряс крестьянское восстание в Перкуэйне сошло на нет, тогда как Бхейд с удивительной и неожиданной для него быстротой продвинул служителей Серой Рясы, которые заняли властные посты. Свойственная Бхейду привычка мучительно размышлять над каждым принимаемым решением словно улетучилась, и он начал пробивать себе дорогу, переступая через головы оппозиционеров, почти как экзарх Эмдаль в молодости. Поначалу перкуэйнская знать увидела в лице Бхейда своего защитника, но он довольно скоро рассеял их заблуждения. Перкуэйнские аристократы были немало поражены, обнаружив, что служителей Серой Рясы не интересуют взятки и не пугают угрозы.

По мере того как зима стала отступать и приближалась весна, перкуэйнская знать начата осознавать, что экзарх Бхейд одержал победу. Время посева стремительно приближалось, и крестьянам повсеместно были отданы указания о том, что ни одно зерно не должно упасть в землю без разрешения Бхейда, а Бхейд, похоже, был не расположен что-либо разрешать. Сначала знать шумно негодовала. Бхейд не обратил на них никакого внимания.

В Южном Перкуэйне наступила ранняя весна, знатные жители этих районов стали все более приходить в отчаяние, поскольку поля их так и оставались невспаханными и незасеянными. Их призывы к экзарху Бхейду становились все более и более настойчивыми.

Бхейд ответил на это рядом “рекомендаций”.

Когда аристократы об этом услышали, они еще больше пришли в негодование.

Бхейд пожал плечами и вернулся в Магу, чтобы выждать время. Лейта лукаво назвала это “бхейдить” время. Альталу казалось, что иногда чувство юмора Лейты бывает каким-то извращенным.

По мере приближения весны изначальные “рекомендации” Бхейда постепенно превращались в “требования”, и знатные жители южного Перкуэйна один за другим начали капитулировать. Пользуясь наступлением весны, Бхейд вымогал у охваченных паникой аристократов уступку за уступкой. Таким образом он неумолимо продвигался на север, оседлав весну, словно боевого коня, и покоряя все на своем пути. Несколько высокомерных господ отказались выполнить требования Бхейда, считая их “оскорбительными”. Бхейд только улыбнулся в ответ и выставил их в качестве “примера”. Вскоре стало совершенно очевидно, что когда экзарх Бхейд говорил об “окончательном предложении”, он именно это и имел в виду. В этом году большое количество огромных территорий в Центральном Перкуэйне оказались под паром.

Несколько недель спустя Бхейд уже не пытался объяснить, каким образом ему удается быть одновременно в трех или четырех местах, и о новом экзархе по окрестностям поползли невероятные слухи. К началу лета почти все в Перкуэйне относились к “пресвятому Бхейду” с благоговейным трепетом. Знать была недовольна тем, как Бхейд нарушает “установленный порядок”, однако из предосторожности никто не высказывал своего несогласия вслух.

— Цель оправдывает средства, насколько я понимаю, — пробормотал про себя Альтал.

— Папочка, мы что, уже сами с собой начинаем разговаривать? — спросила Лейта, стоя в дверях на верхней площадке лестницы.

— Просто мысли вслух, — ответил он.

— А-а. Если бы все мыслили вслух, я бы лишилась работы, не так ли? Двейя говорит, что пора ужинать, — ее голос звучал приглушенно.